У порога - Юрий Витальевич Яньшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нафанаил не встал, а вскочил со своего места, неистово сверкая белками глаз. Его лицо пылало, а губы то и дело кривились в словах немого ругательства.
— Говори, готов ли ты ответствовать на предъявленные тебе обвинения?! — не смущаясь бешенства Патриарха, вопросил Агафанкел.
— Готов! — с вызовом процедил сквозь зубы Предстоятель, сжимая в руке кипарисовый пастырский посох, словно это было метательное копье, которое он приготовился засадить в своего оппонента.
— Тогда слушай. Первый пункт обвинения — симония, сиречь торговля церковными должностями…
А дальше началась длинная череда препирательств сторон, где одна выдвигала обвинения, а другая яростно отвергала их. Обвинитель подкреплял свои слова задокументированными доводами собственноручных признаний виновных в получении должностей в обход установленных правил. Для демонстраций признаний были представлены многочисленные видео, транслируемые с помощью специального кинопроектора на вывешенное белое полотнище за спинами Президиума. Противная сторона, как и ожидалось, категорически отвергала все обвинения, утверждая, что все показания против обвиняемого были сфабрикованы путем запугивания и шантажа сторонников Патриарха, тем более, что факта самой продажи с передачей денег и ценностей выявлено не было, а слова, как известно, к делу не пришьешь. Все эти нудные препирательства мало интересовали Афанасьева. Предметом его пристального внимания была реакция публики (а иначе и язык не поворачивался назвать это собрание, жаждущее сенсаций) на происходящее. Сочувствующих Патриарху было не так уж и много, как опасался Евфимий. И все они, в основном, сидели кучно, занимая места в первых рядах ближнего сектора. А еще они выделялись на фоне остальных служителей культа особо богатыми шелковыми ризами и многочисленными панагиями на груди. «Ну, всё правильно, — ухмыльнулся Афанасьев. — Олигархат стоит горой за своего ставленника. Истина, не требующая дополнительных доказательств». Впрочем, и противников раздачи должностей тоже было маловато. Тут сидели, в основном, люди многоопытные и матерые, которые знали не понаслышке о том, что симония — дело вполне заурядное, служащее неким социальным лифтом в церковной иерархии. А уж житейское правило, в соответствие с которым каждый начальник формирует коллектив под себя исключительно из своих сторонников, никто из них отрицать не собирался. Поэтому спор о симонии, как-то быстро увял сам собой, переключившись на иную тему.
Следующим пунктом обвинения стала гордыня и сребролюбие Патриарха. Архимандрит скрупулёзно стал перечислять дорогие подношения в виде яхт, вертолетов, недвижимости, дорогих и бронированных авто, эксклюзивных экземпляров часов и ювелирных украшений, которыми так любил щеголять Нафанаил. Особой укоризны от Агафангела «заслужил» Патриарх за наличие охраны, мало в чем уступающей иным правителям. Все свои обвинения клирик подкреплял слайдами запечатлевшими детали роскошной жизни Первосвященника. Эти обвинения в адрес проштрафившегося Патриарха тоже, хоть и вызвали ропот среди делегатов, но в негодование не перерос. Почуяв за собой некоторую инерциальную силу, тот не просто яростно отмел от себя все обвинения в праздности и роскошестве, неподобающими в житии Первосвященника, всё свое время долженствующего проводить в постах и молитвах за Отчизну и народ, пастырем которого его избрали, но и перешел в некоторое наступление.
— Срамящим и хающим мя за роскошь и почести, оказываемые мне по чину, ответствую, — громогласно и с нотками назидательности в голосе начал он свою речь, причем, очень хитро выстроив свою защиту. — Дорогую оболочину ношу? Да! Часы за миллион долларов на руце? Паки и паки скажу, да! На яхте роскошной имею отдохновение в редкие минуты? Да! В лимузине бронированном и с охраной, как у Президента езжу? Опять, да! О том, что на это всё из казны церковной не было потрачено ни рубля, умолчу. Всё сие — подношения от дарителей. Не верящим в истину слов моих говорю: идите и загляните в книги бухгалтерские, где всё это оформлено в надлежащем виде. Что до моей любви к роскоши в облачении, то скажу, хулителям своим. Я, посвященный в высший монашеский чин, отринул, ради служения Господу нашему Иисусу Христу, семью, близких и всё, что связано с мирским и суедневным. Могу ходить в рубище, питаясь акридами и диким медом, яко Иоанн Креститель. Могу, подобно сербскому Патриарху Павлу ездить на автобусе. Да, только вам, сущеглупым, не сумевшим за внешним убранством разглядеть сущее, не понять того почему я так не делаю. Вы думаете, что мне на семьдесят четвертом году жизни надо всё это?! Или думаете, что я собрался два века жить, а после того, все унесть с собой в домовину?! Нагими приходим мы в этом мир, нагими и предстанем пред очи Господни на Последнем Судилище. И ношу я все эти драгие вещи не за ради утоления своей гордыни, а исключительно для возвеличивания Церкви нашей не только в глазах паствы своей, но и перед иными чужеземцами, дабы знали те, что Русская Православная Церковь не на паперти стоит за милостью иностранной, но сама стоит на своих ногах, уповая лишь на милость Божью и на народ свой, окормляющий пастырей своих. Сколько мне отпустил Господь времени, знает только Он сам. Лягу я вскорости во гроб и всё, чем я пользовался при жизни не перейдет к оставленным мною в миру бывшим родичам, но перейдет в пользование другого Предстоятеля. Так, в чем же моя корысть?! Вы скажете, почему, мол, я те подарки не продал и не пустил вырученные деньги на строительство храмов и на поддержку нуждающимся, как это делал Преподобный Сергий Радонежский? А я отвечу тем: «Потому что ныне времена другие». Тогда и народ Церковь были, действительно, на краю существования. И отдавали последнее. Люди отдавали Церкви своё последнее, ибо видели только в ней свою духовную защиту и опору. Не стало бы