Бедржих Сметана - Зоя Гулинская

Вопреки здравому смыслу «Музыкальная газета» и в этой новой опере Сметаны усмотрела «вагнерианство». Пивода не рискнул целиком опорочить оперу. С многословными оговорками он признавал, что чешская стихия чувствуется в хорах оперы, но только в хорах, спешил он подчеркнуть, — слушая их, вдруг вспоминаешь, что «Две вдовы» написал автор «Проданной». Но как бы спохватившись, он тут же критиковал музыку Сметаны за то, что якобы слишком мощное звучание оркестра и здесь, мешает певцам. Поистине злоба врагов Сметаны была безгранична!

Во второй статье, помещенной в «Музыкальной газете» 16 апреля и подписанной лишь буквами «TT», автор в совершенно недопустимых выражениях издевался над Сметаной и его друзьями. Искажая слова Неруды, он писал, что вместо Гималайских гор, якобы обещанных писателем, он увидел только маленький холмик. И если бы не газетная шумиха, продолжал рецензент, то все бы сразу поняли, что нужно «выбросить этих двух вдов вместе с музыкой Сметаны».

Выступления «Музыкальной газеты» резко выделялись среди положительных отзывов остальной прессы. В «Народной газете» Прохазка давал высокую оценку опере, хвалил гармонию и оркестровые краски сочинения, поэтичность и живописность музыки. Журнал «Просвещение» поместил статью молодого музыканта Вацлава Иуды Новотного, в которой автор подчеркивал национальный характер творчества Сметаны и проводил параллель между ним и Глинкой. Сделав ряд критических замечаний по поводу либретто, он указал, что успех премьеры объясняется «прежде всего блестящей, насыщенной чисто чешским духом партитурой».

Даже такие органы печати, как, например, «Светозор», которые не питали особенных симпатий к Сметане, не отрицали ценность его музыки и хвалили композитора за высокое мастерство.

Тем больнее показались сейчас композитору несправедливые нападки пиводовцев. Сметана устал от ядовитых уколов, сохранять равновесие становилось все труднее. Каждая новая рана причиняла большие душевные мучения. Однако внешне он старался, как и прежде, сохранять спокойствие. И, предоставляя «Далибору» и друзьям в других газетах продолжать полемику с пиводовцами, работал.

Уже через три дня после премьеры, 30 марта, на Жофине в филармоническом концерте Сметана впервые исполнил ми-бемоль-мажорную симфонию Дворжака. Пропагандировать произведения молодых композиторов он считал своим долгом. Затем Сметана организовал большой торжественный концерт в ознаменование столетия со дня рождения выдающегося чешского композитора Вацлава Яна Томашка. В этот вечер Сметана дирижировал увертюрой Томашка, а в заключение, концерта сыграл его фортепьянные сочинения. Томашек придавал большое значение не столько виртуозности, сколько задушевной выразительности инструментальной музыки. Он образно сравнивал руки своего знаменитого соотечественника Яна Ладислава Дусика с «ансамблем десяти певцов». Томашек сам стремился к тому, чтобы его игра была напевной, и учил этому молодых чешских музыкантов. Напевность в высокой степени была присуща и Сметане. И сейчас, отдавая дань уважения памяти своего предшественника, Сметана играл с особенным подъемом его патетически выразительные пьесы.

Прохазка был в восторге. После окончания концерта он поспешил в артистическую. Там уже, конечно, сидел Срб-Дебрнов. Последнее время он везде сопровождал Сметану. Шутники даже говорили, что от частых встреч они стали походить друг на друга, как близнецы. Обняв мастера, Прохазка старательно подыскивал слова, чтобы передать то, что он почувствовал, особенно при исполнении Рапсодии и Дифирамба.

«Просто забавно, — подумал Сметана, — Людевит, который только на двенадцать лет младше и завоевал признание как отличный пианист и композитор, иногда вдруг снова превращается в робкого ученика, благоговеющего перед учителем». Сметана стоял посередине артистической и улыбался. Вдруг он покачнулся и упал на руки подбежавшего Дебрнова. Музыканты, находившиеся в комнате, тоже бросились к мастеру, но Сметана уже стоял на ногах. Одной рукой он держался за голову, как бы желая снять какую-то тяжесть, давившую ее, другой делал успокаивающие жесты окружающим.

— Ничего, ничего… Просто закружилась голова, — говорил он, извиняясь, что напугал присутствующих.

По дороге домой Срб-Дебрнов настаивал на срочном отъезде Сметаны.

— Необходимо ехать отдыхать. Так можно вымотать все свои силы, — ворчал он.

Но Сметана на все уговоры друга только отрицательно покачивал головой.

Нельзя. Концертный сезон не закончен. Еще нужно многое сделать. А кроме того, преждевременный отъезд в деревню враги, несомненно, используют для очередных измышлений и клеветы. Нельзя пока уезжать!

1 июня в театре должен был состояться первый оперный спектакль руководимой Сметаной вокальной школы. Это был отчет перед пражской общественностью о проделанной работе. И композитор очень тревожился за исход этого серьезного экзамена. В зрительном зале среди беспристрастных слушателей и ценителей музыки находились и сторонники Пиводы, которые малейший недочет в исполнении или случайную фальшивую ноту могли преподнести в прессе как провал всей работы. А это, в свою очередь, могло привести к закрытию школы. Сметана волновался за судьбу своего детища, созданного с таким трудом.

Он пытался убедить себя, что нет оснований для беспокойства, что ученики достаточно подготовлены и испытание пройдет благополучно. Но расстроенные нервы не подчинялись рассудку. Когда начался спектакль, возбуждение его возросло еще больше. Он напряженно следил за каждым тактом, за каждой нотой, пропетой певцами. Вдруг он услышал, что голоса и оркестр звучат совсем не в той тональности, которая указана в партитуре. Капли холодного пота выступили у него на лбу, и дрожь охватила все тело. В ужасе он бросил взгляд на зрительный зал, ожидая оттуда бури негодования. Но там было тихо. Все с вниманием слушали. Сметана заволновался еще больше: почему никто не реагирует на ужасно фальшивое исполнение? Он посмотрел на музыкантов, которые, как он явственно слышал, играли не то, что было написано в нотах. Но те не понимали его встревоженных взглядов. Сметане казалось, что он не выдержит дольше этой пытки — закричит, остановит оркестр, прервет спектакль. Пусть будет скандал, пусть ликуют его враги, он больше не может слышать эти фальшивые звуки. Но в этот момент он услышал: музыка опять зазвучала без всяких искажений.

С нетерпением он ждал конца спектакля. Теперь ему уже было все равно. Сметана чувствовал ужасную усталость. Даже мысль о том, что завтра все газеты будут его бранить за плохое руководство школой, не очень сейчас его волновала. Он мечтал только о том, чтобы поскорее кончилась опера, чтобы он мог уйти домой, лечь и заснуть…