Предсказание – End - Татьяна Степанова

Потом заговорили об убийстве Куприяновой. Кира прислушивалась. Видела она эту Куприянову вчера здесь. Эта чумовая сцена, что тут разыгралась… А у хозяйки-то, оказывается, братец родной есть, и братец этот не кто иной, как…

Кира вспомнила, что рассказывала о сыне инженера Либлинга тетя Маня из десятого дома по улице Гражданской Войны. Да и мать ее тоже с бабкой это самое не раз обсуждали. Кира входила, и они умолкали, а потом, правда, с ее возрастом (уже не школьным) умолкать перестали. Эта история про учительницу немецкого – то ли она его совратила, то ли он ее изнасиловал. Школьник? А потом в парке он же еще и ту девчонку изнасиловал и прибил, чтобы следы скрыть. Или все было там по-другому?

Карусель… Кира тряхнула головой. Нет, все, хватит – здесь, в салоне красоты, не место для таких воспоминаний. Здесь слышен шум фена, шум воды из крана, но не тот противный ржавый скрип, не…

В дверь позвонили. «Самолетов, – подумала Кира с радостью и облегчением. – Хочу, чтобы это был он, очень даже хочу». Глянула на монитор – облом. На пороге стояла жена прокурора Марина Андреевна Костоглазова.

– Кирочка, добрый день. – Марина Андреевна оглядывалась по сторонам. – Хозяюшка наша где?

– С утра уехала. Вы на массаж? – Кира была сама предупредительность.

– Нет, я думала, сегодня соберемся. – Марина Андреевна облокотилась на стойку. – Шубина отказалась наотрез, Вера Захаровна… с ней вообще что-то непонятное. А я… не знаю, я подумала, может быть, мы без них, втроем?

– Кассиопеи нет.

– Кира, а можно вас попросить об одолжении, я не могу подняться туда?

– Но сеанса же не будет.

– Я понимаю, мне просто… ну, я хотела бы посмотреть.

– Боюсь, Марина Андреевна, это невозможно. Без хозяйки я не могу.

Марина Андреевна положила на ресепшен перед Кирой коробку духов «Ангел».

– Пожалуйста, Кира.

Кира пожала плечами: ну хорошо, духи – взятка? За что? За спертый воздух той комнаты?

Они поднялись наверх. Кира открыла дверь – у нее был запасной ключ. Марина Андреевна обошла вокруг стола.

– Зажгите свечи, – попросила она.

Кира извлекла из ящика спички, чиркнула. Она не понимала, но духи-взятка, за что-то ведь они были ей подарены?

– Кирочка, сядьте рядом, – сказала Марина Андреевна и заняла место Кассиопеи, место медиума.

У нее было такое сосредоточенное, важное и вместе с тем взволнованное лицо, что Кира… «Видел бы ее сейчас муженек-прокурор, – подумала она, – он убийством занят, а она… Чего она вообще хочет?»

– Давайте сами попробуем, попытаемся, – сказала Марина Андреевна, – одни, без них. Я… я чувствую, что у меня и у самой все получится. У меня потрясающий духовный настрой сегодня. Он ответит, он докажет, не было никаких совпадений, все было истинно. И тот мой жуткий потрясающий сон…

– Принести чая? – спросила Кира.

– Что? Нет, не нужно. Я давно хотела вам сказать, у этого вашего чая какой-то странный привкус.

– Травы, особый сбор.

– Голова после как чугун. Обойдемся на сей раз. Сядьте же, свечи горят, хорошо, все вроде как всегда…

– Вообще-то это непорядок, – заметила Кира.

– Порядок – непорядок, какая разница, все эти глупые смешные ритуалы, все это такая чушь, главное… самое главное – это наше внутреннее состояние. Да, да, я это поняла после того сна. – Марина Андреевна придвинула к себе блюдце, сиротливо приткнувшееся на краю стола.

«И как наш прокурор мог жениться на такой сдвинутой бабе? – подумала Кира. – Жить с ней, наверное, дома – тот еще цирк. А ведь он здешний, мог бы и кого-то из наших городских взять».

Марина Андреевна осторожно взяла блюдце и поднесла его к огню свечи.

– Мы спросим его. Зададим всего одни вопрос. Вы, Кира, знаете, что произошло в городе?

– Куприянову убили, ту самую, что базарила тут вчера.

– Мы спросим его об этом. Это ведь событие, страшное событие, из ряда вон. – Марина Андреевна держала блюдце над свечой. – Горячо уже. Наверное, хватит греть?

Она поставила блюдце на ребро. Кира, решив не возражать (надо же было отрабатывать духи), положила ладони на черный ватман.

Белый круг. Буквы.

Марина Андреевна повернула блюдце донцем вверх и накрыла его рукой. Закрыла глаза.

Пауза.

Они сидели неподвижно. И Кире надоело первой.

– Ну? – не выдержала она. – Вы что-нибудь чувствуете? Он здесь?

– Н-не знаю точно. Странное какое-то ощущение… Возможно…

– Спросите его!

– Скажи, ночное убийство, кто это сделал? – громко выпалила Марина Андреевна.

– Не так, вы все спутали. Надо было спросить сначала, тут ли он. И только потом уже, поздоровавшись…

Марина Андреевна ждала, замерев. Рука ее покоилась на неподвижном блюдце.

– Ничего не выходит, – шепнула Кира.

– Ой, он здесь! Тут. Я его чувствую, – Марина Андреевна дернулась, будто ее шилом кольнули. Но блюдце под ее рукой так и не сдвинулось, точно его прибили гвоздями. – Здравствуй… Это мы… правда, не в полном составе, но так получилось… скажи, ответь, убийство на площади, кто убил женщину?

Блюдце не сдвинулось. А внизу на ресепшен раздался звонок.

– Ничего не получается. – Кира встала. – Извините, Марина Андреевна, там звонят, клиентка, а может, и хозяйка вернулась. Ругаться еще будет, что мы без спроса.

Марина Андреевна отняла руку от блюдца.

– Не хочет, не желает со мной говорить, – сказала она. – Может, и правда все дело в ритуале, а не в духовном настрое… Жаль, очень жаль. Такой ужас – убийство в городе, и мы могли бы точно узнать, кто…

В дверь настойчиво звонили.

– Подождите, не бросайте меня здесь, я с вами. – Марина Андреевна заторопилась за Кирой. Та обогнала ее. На ресепшен сунулась к монитору.

– Что же вы, откройте, – сказала Марина Андреевна. – Кто там еще?

Кира нажала на кнопку. Дверь не поддалась автоматике, и ей пришлось подойти и самой открыть ее, как привратнице или горничной. На пороге стоял Герман Либлинг.

– Привет, – сказал он Кире так, словно знал ее сто лет. – Сестра моя здесь? Позови-ка ее, детка, скажи, брат приехал.

– Кассиопеи нет, – ответила Кира.

Герман оглядел ее с ног до головы, усмехнулся и вперился взглядом в Марину Андреевну.

Глава 24

Нарыв

Сергей Мещерский возвращался в гостиницу. Экспресс-кафе осталось позади, и зеваки, горожане, слушатели – тоже. И все было вроде как обычно, как прежде, как всегда. И декорации были все те же, уже почти привычные: горбатая улочка, дома – каменный низ, деревянный верх, резные наличники, столетники и герани в горшках. Новые вывески на маленьких магазинах, бывших некогда купеческими лавками: «Аптека», «Все для дома», «Электроника», «Сотовая связь». Афиши на круглой тумбе – «Суперняня Заворотнюк в боевике „Код Апокалипсиса“».

Навстречу Мещерскому шествовали мамаши с колясками, вели за ручки упирающихся капризных двухлеток, трехлеток. Кандехали старухи в теплых шерстяных кофтах, несмотря на летний погожий денек, с пластиковыми бутылями – на «уголок», куда приходил молоковоз с дешевым по меркам Тихого Городка молоком из соседнего все еще действующего совхоза. У дверей интернет-клуба толпились подростки. Девчонки в ярких футболках, фланируя мимо, стреляли в их сторону глазами.

Промчался на роликах какой-то отчаянный паренек, едва не зацепив забубенной головой своей за фонарный столб.

Ехали машины. На крыше дома лупили молотками по железу работяги в оранжевых спецовках и касках – бац, бац, бамсссс!

«Павлов-кровельщик крышу чинил, грохнулся», – эти слова всплыли в памяти Мещерского чужой цитатой. Он остановился. Жизнь вокруг была той самой рекой, которую нельзя было перейти, не замочив ног. А он, кажется, свои уже успел промочить, да и сам промок до последней нитки. Суслова-старуха, Тарабайкины, свидетель Полуэктов, Сашка Миронов, добрый человек из городка, читавший Иммануила Канта, – все эти фамилии и имена… Мещерский помнил их. Не запоминал специально, нет, но помнил назубок! Бубенцов со своим похмельным ни в какие ворота не лезшим мистическим бредом остался там, возле уличного кафе. А все эти фамилии звучали в памяти Мещерского, точно он знал всех этих людей. Всех этих здешних мертвецов…

А что насчет Иммануила Канта, то он ведь что-то там вроде опроверг, какие-то доказательства числом «пять», а потом словно в насмешку придумал и свое шестое доказательство. Доказательство чего?

«Боже мой, какой маразм, – стонал Мещерский. – И я ему почти поддался. Сидел, а самого так и тянуло к тем ступеням глянуть, убедиться – бумага там или крыса. Или блюдце? И почему блюдце? Про крысу я, положим, от Фомы слышал, вот и померещилось. А блюдце-то при чем?»

В обличьях разных является… Кому как, чем обернется, прикинется… А по сути одно – нечисть … Бубенцов произносил это с таким многозначительным видом. «Пьяный обормот, – Мещерский готов был вернутся и бросить это аккордеонисту в лицо. – Что, за полного кретина меня считаешь? Или такими россказнями две бутылки пива поставленные отрабатываешь? А эти все прочие, твои корешки-собутыльники, дышащие в затылок, поддакивающие косноязычно?»