Код Маннергейма - Василий Горлов

После этого, кажется, со всеми языческими обрядами было покончено, и мы, наконец, смогли отправиться в дорогу. Впереди заснеженными перевалами вздымались к холодным небесам 250 верст предстоящего пути.

До монастыря Брайбун, что по-тибетски означает «горсть риса», наш отряд дошел без потерь на восемнадцатый день пути. В огромном монастыре, настоятелем которого считался сам Далай-лама, проживает больше восьми тысяч монахов — небольшому отряду легко остаться здесь незамеченным. Нас радушно приняли верховные ламы. От них я узнал, что англичане уже заканчивают упаковку дворцовых сокровищ и, судя по донесениям, готовятся выйти в путь после завершения торжеств по случаю главного тибетского праздника ло-сар — Нового года, сразу после того, как схлынут наводнившие Лхасу толпы паломников.

Я решил провести рекогносцировку. Необходимо осмотреть дорогу между Лхасой и Шигатцзе и определить наиболее удобные с военной точки зрения места для будущих засад. Кроме того, не скрою, мне очень хотелось побывать на празднестве в Лхасе и своими глазами увидеть то, о чем читал в докладах Гомбожаба Цыбикова. Несколько лет назад он под видом паломника проник в Лхасу и даже сделал там немало фотографических снимков — для этого камеру пришлось прятать в молельный барабан.

В разведочной вылазке меня сопровождали Тенцинг и несколько доверенных монахов из Брайбуна. Минуя Лхасу, горной тропой мы вышли на дорогу, которая, причудливо петляя по склонам, уходила вверх к перевалу на высоте более пяти тысяч метров. Чтобы не привлекать ненужного внимания, я нарядился настоящим кочевником — чуба, меховые штаны, сапоги и шляпа из войлока. Все это смотрелось весьма кургузо и напоминало маскарадный костюм — из-за моего высокого роста невозможно найти одежду по размеру.

Дорога протяженностью 80 верст делала обширную петлю вдоль обрывистого берега высокогорного озера Ямдок-цо. Повсеместно у дороги встречались развалины древних мандонов — сложенных из камня валов, украшенные молитвенными надписями. Неподалеку от озера, в одной из горных расселин, мы устроились на ночлег. Стоял конец февраля, в Тибете — вполне весеннего месяца, и днем яркое горное солнце прогревало воздух. Однако ночи очень холодны — чтобы не замерзнуть, нужно постоянно поддерживать костер.

К полудню следующего дня мы вышли к долине, по которой от истока несла свои воды одна из величайших рек Азии — Брахмапутра. Обрывистые берега реки соединял шаткий подвесной мост. Сразу за ним дорога пропадала из виду, скрываясь за скальными уступами. В нескольких десятках километров отсюда располагался город Шигатцзе. Вдали виднелась исполинского размера каменная стена, находящаяся на территории монастыря Ташилунпо — резиденции панчен-лам, вторых лиц в религиозной тибетской иерархии. На эту стену в дни больших праздников вывешивали огромную тханку — буддийскую икону из раскрашенного холста с изображением Будды-Майтреи.

Немного передохнув, мы отправились в обратный путь к Лхасе и к вечеру следующего дня благополучно добрались до столицы Тибета. Вышли в долину реки Кичу и увидели раззолоченные заходящим солнцем крыши храмов и дворца Потала — ныне занятой англичанами резиденции Далай-ламы.

Отправив лошадей в монастырь под присмотром одного из монахов, мы влились в толпу паломников, пришедших в Лхасу. Как и многие вокруг, одной рукой я вращал по часовой стрелке молитвенное колесо — металлический барабанчик на короткой рукояти с цепным противовесом, а другой — перебирал четки из 108 бусин. Проделывая эти манипуляции, я неспешно двигался в толпе по кольцевой улице в обход увенчанного солнечным колесом дхармы храма Джокханг.

Над толпою, ни на минуту не затихая, шелестела произносимая тысячами губ вечная молитва «Ом мани пад-ме хум». Крыши Поталы и храма нестерпимо сияли.

Двигаясь, я исподтишка делал наблюдения. Дворец расположился на высокой скале. Вверх к этому огромному, состоящему из трех частей зданию ведут три лестницы, которые начинаются на широкой площади, раскинувшейся у подножия скалы.

Центральная часть дворца — красновато-коричневая, как цвет монашеской одежды. Боковые крылья — белоснежные. От мощного фундамента вверх уходят пятнадцать этажей. Внизу, на площади, разбит большой военный лагерь (я насчитал десять палаток), устроена крытая коновязь, не менее чем на сотню лошадей. Лагерь обнесен частоколом и хорошо охраняется. Внутри периметра заметна неспешная подготовка к отправке транспорта. Несколько тибетских повозок, в которые местное население запрягает яков, уже укрыты грубой холстиной и затянуты веревками, другие продолжают загружать деревянными ящиками.

На площади, заполненной паломниками, солдат не видно, но на крыше дворца и других прилегающих к площади зданий установлены пулеметы, а у ворот лагеря — даже два легких горных орудия.

Вместе со своими спутниками я прошел в тяжелые кованые ворота храма. Перед этим сопровождающий нас лама обмазал мне и Тенцингу лоб и губы топленым маслом из небольшого горшка. Маленькая, замощенная камнем площадка при входе в храм, блестит, натертая миллионами паломников. Здесь они надевают на руки специальные скользящие деревянные накладки и, растягиваясь во весь рост, ползком двигаются к святыне. Многие перед этим связывают себе колени. Тенцинг объяснил — чтобы причаститься, таких падений ниц нужно сделать не меньше десяти тысяч, но я удовлетворился несколькими.

У входа в храм — бронзовые сосуды с благовониями. В стороне, в огромном закопченном котле, варится цзамба, и каждый богомолец может получить свою порцию.

Внутри храма тускло горят несколько светильников на ячьем масле. При входе — страшные изваяния докшитов, защитников веры. Повсюду шмыгают рыжие мыши — молясь о богатом урожае, тибетцы разбрасывают на алтаре ячмень. В глубине храма высится огромная статуя сидящего молодого Будды, сделанная из золота, меди и серебра и богато инкрустированная драгоценными камнями. У Будды несут караул несколько монахов.

Мы покинули храм и в толпе паломников устремились вниз — к площади у подножия дворца Далай-ламы.

С крыши дворца протянуты несколько канатов, на величественных лестницах расположились многочисленные группы ряженых — вот-вот должно начаться представление мон-лам, посвященное новогоднему празднику.

Рекогносцировка произведена, более того — побывав в Лхасе, я составил себе ясное впечатление о численности и вооружении будущего противника. Можно возвращаться в монастырь, но любознательность победила здравый смысл, и я решил задержаться в Лхасе, чтобы увидеть религиозное представление. В самом скором будущем мне придется горько пожалеть об этом решении…

С площади раздаются, сливаясь в единый странный ритм, звуки — это тибетский оркестр исполняет своеобразную праздничную увертюру. Инструменты в основном ударные — среди барабанов попадаются человеческие черепа, по которым бьют с не меньшим энтузиазмом. Ритм дополняется звоном колоколов, цимбалов и различными духовыми, где есть трубы из большой берцовой кости.

Изменяя ритм, оркестр управляет движениями танцоров в центре площади. Тенцинг объяснил, что вот этот — в фиолетовом плаще с розовыми полосами и ярко-красной маске быка с огромными рогами — владыка мертвых Яма. Вокруг него кружатся в неистовом танце властители кладбищ в черных балахонах, на них нарисованы человеческие скелеты. С крыши дворца к площади по натянутым на головокружительной высоте канатам устремляются акробаты, а по ступенькам лестниц спускаются все новые группы танцоров — представление набирает силу.

К тому моменту, когда на импровизированной сцене появился старик в белых одеждах с длинной седой бородой, мы уже успели спуститься на площадь.

Протискиваться сквозь огромную плотную толпу не было смысла, и мы с Тенцингом попытались найти место повыше, пробираясь среди групп паломников. Получив неожиданный толчок в спину, я хотел обернуться, но тут мне на голову набросили мешок. Мокрая ткань издавала удушливый запах. Я, задыхаясь, вздохнул поглубже и потерял сознание.

Анна растерянно стояла в коридоре у распахнутой дверцы своей ячейки. Она ничего не понимала: кто избил Николая, почему пропали документы — все случившееся просто не укладывалось в голове.

Ей вспомнился старый адвокат Фидель, который тоже просил ее быть осторожной.

А пожар? Неужели дом специально подожгли?..

«Слишком много всего сразу для одной глупой девичьей головы…» — подумала она устало.

— Троицкая, тебя к телефону, — в коридор выглянула Инна Маркина. — Тебе, кстати, уже пора на выезд — на брифинг в Смольном лучше не опаздывать.

Анна вернулась в редакцию и запуталась в обилии телефонов. Маркина, заметив это, крикнула из коридора: