Сабля, трубка, конь казацкий - Степан Кулик

– Ну всё, достали… оба! – я топнул ногой и без всякого почтения к возрасту сунул Каленому под нос кулак. – Еще одно слово брякнешь – и понюхаешь, чем моя аура пахнет! Василий! Очнись! Положим, чуду степному я не удивляюсь. Если разговаривать с людьми не чаще чем раз в полстолетия – еще и не такое померещится. Но ты же меня голым видел! И что – был там хвост или крылья? Нимба и рогов, кстати… – нагнул голову, – тоже нет! И чтоб уж совсем оставить дурной разговор – знайте, на лютне или арфе я играть не умею. А вот вилами – лучше не доводите до греха…

Тут запал и запас воздуха закончились. Так что я только махнул рукой. Мол, а ну вас в… Достали.

– И все-таки, Петро… родителей своих ты не помнишь… – если мой искрометный спич и произвел впечатление, то последней точки в разговоре не поставил.

– Ты, положим, тоже… – ляпнул раньше, чем сообразил, что это лишнее. Вряд ли кому-то приятно напоминание, что он подкидыш… Но Василий и бровью не повел.

– Верно говоришь, хлопец. Обое рябое… А потому вот что я скажу, Петро. Будь ты хоть ангелом, хоть бесом, хоть… – казак на секунду замялся, не зная, с кем еще можно сравнить, и не нашелся. – Да кем угодно! Для меня ты – славный парень! Товарищ боевой!.. С которым вместе я готов полпуда соли съесть. И первый дам в морду всякому, кто в этом усомнится. Веришь?!

– Верю. Спасибо. Ты настоящий друг.

Остап Каленый глядел на нас, присев на корточки и подперев щеку ладонью. Хорошо хоть не прослезился. Этого я бы уж точно не стерпел. Блин, только бразильской мелодрамы не хватало. Но когда ребра затрещали в медвежьих объятиях запорожца, понял – Василий говорил всерьез. Над такими вещами здесь еще стебаться не умеют.

Глава пятая

Кто знает, чем закончилась бы моя прижизненная канонизация, если б не банальный голод. Ибо как сказано, Богу богово, а обед по распорядку. Ни разу не приученный питаться нектарами и амброзиями, мой живот, прямо в процессе дружеских объятий, издал хоть и немелодичный, зато понятный всем звук. А для тех, кто в танке или витает в эмпиреях, повторил урчание. И гораздо громче. На всякий случай…

– Отобедать бы, что ли? – несмело перевел я его урчащую речь на обыкновенную.

– Не помешает… – согласился Василий. – Слышь, Остап. Чтобы нам у тебя там, внизу, пожар не устроить – может, принесешь охапку хвороста сюда? Не в службу, а в дружбу?

– Ну, если в дружбу… – пробормотал тот, – почему и не уважить? С одним условием. Вы мне за это еще чего интересного расскажете. Одной истории маловато. За столько лет-то…

Каленый вздохнул, развернулся и поплелся вниз.

– Во как, забодай меня короста… – Василий озадаченно почесал затылок и наконец-таки вытащил трубку. – Да ну его все… Кури, Петро. Чтобы дома не грустили… А поскольку своей хаты ни у меня, ни у тебя нет, то пусть хоть нам веселее станет.

– А если я опять того?..

– Сомлеешь? Плевать… Никто ж не узнает. Зато, может, чего нужное разглядишь… Кури. Согрей душу. Моя забота…

Ну, если «папа-мама» разрешают, то отчего б и не засмолить «косячок»?

Смесь из неизвестного травяного сбора, больше напоминающая крупно нарезанный гербарий, чем тютюн, которой мы разжились у Корсака, пахла любистком и мятой, орехом и малиной. Даже полынью… Пока не начала тлеть. А как дымком пахнуло, я чуть не задохнулся. Доводилось как-то при случае курить кубинский «Партагас»… Трех затяжек хватило на весь день. Курительной смеси «от Корсака» – одной. Затянулся… и забыл выдохнуть.

Нет, в обморок не брякнулся… Просто застыл, как статуя. Не в состоянии даже кашлянуть. А перед глазами – разворачивалась панорама грандиозной битвы. На фоне средневекового замка…

Да какого там замка – огромной, неприступной крепости! С такими высоченными стенами, что даже меня впечатлили… А в его предполье, но за пределами огня пушек, схлестнулись две человеческие волны.

Слева – разношерстная, пестрая, как южный ковер – бесформенная толпа. Справа – как на параде – стройные ряды закованных в сверкающие латы крылатых гусар. Сплошная, кажущаяся несокрушимой, ощетинившаяся сотнями, тысячами копий, стальная стена.

Вот она колыхнулась… Зашелестели, зашипели перья на крыльях, и кони тронулись с места. Неторопливо, нехотя, но с каждым шагом прибавляя, набирая разгон для удара, которому можно противопоставить только такую же панцирную стену. Или крепостные валы. О том, что человеческая плоть, даже собранная в огромную массу, задержит продвижение стальной лавины, даже в голову не приходило.

Я смотрел и не понимал, почему они до сих пор стоят на месте?

Что орут во все глотки – это понятно. Сам бы вопил, окажись там. Но почему не разбегаются? Ведь только так можно выжить, спастись. Но моего мнения, похоже, больше никто не разделял. И не бежал…

В самый последний момент, всего за мгновение до соприкосновения, толпа взволнованно выдохнула, втянула живот, слегка попятилась, уплотняясь. Инстинкт самосохранения, как у всего живого, на какой-то неуловимый миг все-таки взял верх. Но уже в следующую секунду, под взглядом смерти, эта огромна орда, ставшая единым организмом, единой плотью – страшно, душераздирающе заорала «Алла» и бросилась на копья поляков…

Крик, вой, рев, лошадиное ржание, вопли умирающих и смертельно раненных, треск ломающихся копий, лязг метала – все сплелось в неповторимую и ужасную какофонию битвы.

Мне хотелось заткнуть уши, закрыть глаза, но я не мог пошевелиться и только надеялся, что потеряю сознание раньше, чем увижу, как крылатая машина смерти перемелет все живое на своем пути и покажется на противоположной стороне поля битвы. Нет, я не стал сторонником мусульман, но то, что творили ляхи, мне почему-то показалось не менее омерзительным. Как если б крепкий, подготовленный и вооруженный боец стал убивать обхамивших его тинэйджеров. Глупое и некорректное сравнение – ордынцы те еще «тинэйджеры», – но именно оно почему-то пришло в голову.

И может, именно поэтому для меня стало полным шоком, когда бушующее, пестрое море, значительно уменьшившись в размере, в конце концов, угомонилось, затихло. Но прежде, как и надлежит пучине, бесследно поглотило всю польскую конницу… Как и не было.

– Судя по бледному виду, узрел ты не самые приятные вещи в своей жизни… – резюмировал Василий, парой несильных оплеух возвращая меня к жизни. – На, глотни водички. А то краше в гроб кладут. Тьфу, тьфу, тьфу…

– Спасибо…

Я опасливо выколотил о подошву остатки тлеющего зелья и притоптал угольки. М-да, тот еще опиум для народа.

Василий вопросов не задавал, ждал, пока сам созрею. А мне душу излить – одно облегчение. Пересказал все, что видел, в самых красочных выражениях. Даже к пантомиме пару раз прибегал, когда слов не хватало. И, честно говоря, был разочарован едва ли не демонстративным равнодушием запорожца. Неужели ему настолько безразлична судьба тысяч людей? Небось, когда я чамбул Сафар-бея разглядел – чуть не пританцовывал от возбуждения. Ну, правильно! Тогда о своей шкуре заботился, а сейчас чего? Подумаешь: кто-то… где-то… с кем-то… рубится насмерть. В первый или последний раз, что ли? Нас ведь там не было.

Почти угадал. Правда, немного под иным соусом.

– Картинка и в самом деле малоприятная… – задумчиво протянул запорожец. – Воочию увидеть тысячи смертей, еще и в одночасье – не полумисок галушек со сметаной стрескать. Помню, когда первый раз в бою побывал – сутки как пришибленный ходил. И ведь сам не сражался, только мушкеты набивал. А тут такое побоище… Но какое и где именно? Судя по штандартам и вооружению – османы с ляхами бьются. Ну, так это, почитай, каждый божий год случается. Крепость над водой… Тоже не примета. Через одну поближе к реке ставят. Чтоб защиту усилить и рвы не копать… Даже время года не понять. Зеленая трава… Синее небо. Солнце высоко. От Благовещения до Воздвижения креста Господнего. Да и с годом… тоже. Было, будет… или прямо сейчас рубятся? Как понять?

Да уж. Кругом Василий прав. Никаких привязок. Один общий план. Если только…

– Хотин. Это точно Хотинская крепость! А год… м-м-м… – на всякий случай я быстро пересчитал в старинную систему летоисчисления, которая ведет отсчет от сотворения мира. – Семь тысяч сто тридцать первый[48]. И даже не спрашивай: откуда я знаю. Знаю и всё.

Блин горелый. Если уж я «оттуда», то хоть какую-то пользу надо извлечь?

– Хватит хворосту или еще принести? А то, может, мне и саламаху самому сварить? – байрачник свалил к ногам объемистую охапку сушняка и вопросительно уставился на нас. – Странные вы… То торопитесь куда-то, то за битый час с места не сдвинулись. Уходил – стояли. Вернулся – на том же месте торчат. Корни пустили, что ли?

– Хотин, значит? – задумчиво переспросил Полупуд, не обращая на нежить внимания. – А татарчук на карте отмечал броды и водопои для прохода купеческого каравана… Вот так значит. Что ж, это будет далеко не первый караван, который посылает на наши земли Османская Порта… Авось, встретим гостей, как надлежит, со всем почетом. И спровадим так же. Осталось понять, какой нынче год… – и, дернув щекой, закончил: – На Сечь нам надо, Петро. И чем скорее мы туда попадем – тем лучше.