Скорость тьмы - Элизабет Мун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Понятно, – говорю я.
Теперь по ее описаниям я представляю, как злоумышленник подъехал, нанес удар и скрылся. Но зачем?
– Неужели вы совсем не догадываетесь, кто на вас злится? – спрашивает женщина. Кажется, она сердится.
– Неважно, как сильно ты злишься, нельзя портить вещи, – говорю я.
Я не знаю, кто это сделал. Единственный человек, который сердится на меня за то, что я езжу на фехтование, это Эмми. У Эмми нет машины, и вряд ли она знает, где живут Том с Люсией. В любом случае Эмми не будет бить лобовые стекла. Могла бы зайти, говорить слишком громко, нагрубить Марджори, но не разбивать стекла.
– Это правда, – говорит сотрудница полиции. – Нельзя, но люди все равно портят. Кто на вас злится?
Если я расскажу ей про Эмми, у Эмми будут неприятности, а потом Эмми устроит неприятности мне. Я уверен, что это не Эмми.
– Не знаю, – говорю я.
Сзади ощущается движение, кто-то почти толкает меня в спину. Я думаю, это Том, но я не уверен.
– Уже можно отпустить остальных, мэм? – спрашивает Том.
– Да, конечно. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, то есть слышали, но не видели. Я правильно поняла?
Раздается бормотание «да», «я ничего не видел», «жаль, что я не сразу вышел!», и все потихоньку расходятся к своим машинам. Остаются Марджори, Том и Люсия.
– Если это запланированное нападение на вас – а похоже на то, – то злоумышленник знал, где вы сегодня будете. Сколько человек знает, что вы приезжаете сюда по средам?
Эмми не знает, в какой день я фехтую. Мистер Крэншоу вовсе не знает, что я занимаюсь фехтованием.
– Все, кто с ним тренируется, – отвечает за меня Том. – Может быть, кто-то с прошлого турнира – первого турнира Лу. А на работе знают?
– Я об этом мало говорю. Я упоминал тренировки, но вряд ли рассказывал, где они проходят…
– Что ж, это нам предстоит выяснить, мистер Арриндейл, – говорит следователь. – Такое поведение может перерасти в нанесение физического вреда. Будьте осторожны.
Она протягивает визитку со своим именем и номером.
– Позвоните мне или Стейси, если что-то вспомните.
Когда полицейская машина отъезжает, Марджори вновь предлагает:
– Я с удовольствием отвезу тебя домой, Лу, если хочешь!
– Я поеду на своей машине, – говорю я. – Нужно ее починить. Опять написать в страховую компанию. Им это не понравится…
– Давай проверим, нет ли на сиденье битого стекла, – говорит Том.
Он открывает двери. Свет отражается в мелких кусочках на приборной доске, на полу и на чехле из овечьей шерсти. Мне дурно. Чехол должен быть мягким и теплым, а теперь в нем осколки. Отвязываю чехол и вытряхиваю над мостовой. Стеклышки ударяются о камни с тихим звоном. Противный звук, совсем как современная музыка. Я не уверен, что вытряхнул все, возможно, мелкие кусочки застряли в шерсти, как крохотные ножи.
– Нельзя так ехать, Лу! – говорит Марджори.
– Придется добраться хотя бы до мастерской, – говорит Том. – Фары в порядке. Можно ехать, только медленно.
– Отвезу машину к дому, – решаю я. – Я осторожно.
Кладу чехол на заднее сиденье и очень аккуратно устраиваюсь на переднем.
Дома прокручиваю в голове разговор с Томом и Люсией.
– Лично я думаю, – говорил Том, – что твой мистер Крэншоу зациклился на недостатках и проглядел возможности. Мог бы рассматривать тебя и весь ваш отдел как выгодное вложение.
– Я не вложение, я человек.
– Ты прав, Лу, но речь идет о корпорации. Как и армия, они рассматривают людей, которые на них работают, как денежные вложения и обязательства. Сотрудник, потребности которого отличаются от потребностей других сотрудников, может рассматриваться как обязательство, если он требует больше вложений за ту же выработку. Легко и просто – многие менеджеры так и рассуждают.
– Они видят недостатки, – сказал я.
– Да. Возможно, оценивают достоинства (выгодность вложения), но им главное – получить выгоду.
– Хорошие руководители, – сказала Люсия, – помогают людям развиваться. Если сотрудник в чем-то хорош, а в чем-то нет, хороший руководитель поможет увидеть, в чем именно сотрудник не настолько силен, и улучшить навыки, но не за счет сильных сторон, ради которых его изначально наняли.
– Если современные компьютеры справятся лучше…
– Неважно! Всегда найдется компьютер, или прибор, или человек, который выполняет определенные задания лучше, чем ты… быстрее, точнее или еще что-нибудь. Но никто не сможет лучше тебя быть тобой.
– Какой в этом смысл, если я останусь без работы? – спросил я. – Если я не найду работу…
– Лу, ты человек, уникальная личность. Это главное, вне зависимости от наличия работы.
– Я человек с расстройством аутистического спектра, – говорю. – Вот что главное. Мне нужно как-то жить. Если они меня уволят, куда я пойду?
– Многие теряют работу и находят новую. Если понадобится, ты тоже найдешь. Если захочешь. Ты можешь сам менять жизнь, не позволяя переменам падать как снег на голову. Как в фехтовании – ты инициируешь атаку или отражаешь.
Прокручиваю этот разговор много раз, стараюсь восстановить в памяти слова, выражения лица и тон, которым они были сказаны. Мне несколько раз посоветовали нанять адвоката, но я пока не готов разговаривать с незнакомыми. Будет тяжело объяснить ситуацию и свои мысли. Мне надо подумать.
Не будь я таким, какой есть, кем бы я был? Эта мысль и раньше приходила мне в голову. Если бы мне было легче понимать людей, захотел бы я слушать их больше? Умел бы я лучше разговаривать? А если научился бы – имел бы я больше друзей – может быть, даже нравился бы девочкам в школе? Пытаюсь представить себя ребенком – нормальным ребенком, болтающим напропалую с родственниками, учителями и одноклассниками. Если бы я был таким ребенком, давалась бы мне столь же легко математика? Были бы очевидны с первого прослушивания сложные хитросплетения классических композиций? Помню, как впервые услышал токкату и фугу ре-минор Баха… острое ощущение счастья. Смог бы я выполнять свою работу? Какую другую работу смог бы делать?
Во взрослом состоянии сложнее представить себя другим человеком. Ребенком я часто примерял разные роли. Мечтал, что стану нормальным и тоже научусь делать то, что так легко дается другим. Со временем фантазии померкли. Мои возможности были ограниченны, и границы очерчивали мою жизнь толстыми черными несмываемыми
