Запечатленный труд (Том 2) - Вера Фигнер

Я уже упоминала, что в 1896 году, после посещения Горемыкина, на пополнение нашей библиотеки департамент определил давать 140 рублей в год, предоставляя нам составлять список книг, разумеется, при этой же цензуре. В то время нас было 20 человек, и возникал вопрос, что положить в основу составления списка. Одни считали высшим принципом решение по большинству голосов. При таком способе совершенно игнорировались индивидуальные потребности таких специалистов, как Лукашевич, Морозов, Янович, так как выписывались бы только книги, собравшие большинство. Другие предлагали 140 рублей делить на 20 и предоставить каждому на приходящуюся долю выписывать то, что он хочет; если же доля для покупки недостаточна, входить в соглашение с другими для приобретения книги сообща. Эта система позволяла, отказавшись от своего пая или части его, помогать нуждающимся в дорогих специальных пособиях, и, когда после многих споров она была принята, мы стали в складчину делать друг другу подарки. Так, Морозову мы выписали журнал Физико-химического общества, потом английский журнал «Chemical News», а Яновичу — превосходный ежегодник на английском языке. В складчину стали выписывать немецкий еженедельник «Naturwissenschaftliche Wochenschrift» и английский журнал «Knowledge» и т. п. Надо сказать, что научными новинками интересовались все. Когда прочли о радии, о гелии, вся тюрьма пришла в движение и разговорам о радиоактивных веществах не было конца; существует или не существует эфир — вопрос, по которому расходились Морозов и Лукашевич, возбуждал горячие прения; а первые новости об аэропланах были встречены с энтузиазмом[82]. «Откровение {166} в грозе и буре» Морозова, написанное в Шлиссельбурге, объяснявшее «Апокалипсис» на основании астрономической карты неба, повергло всю тюрьму в волнение. Покачивая головой, Лопатин с соболезнованием спрашивал: «Уж нормален ли Морозов, погрузившийся в изучение Библии и писаний святых отцов, не уклон ли это в mania religiosa?» А Антонов с восторгом объявлял, что Морозов гениален и будет европейской известностью.

Мы получали «Русское богатство» спустя год после выхода; внутреннее обозрение иногда вырезывалось, иногда оставлялось; получали «Мир божий»[83] и «Русскую мысль»[84]. Однажды при Гангардте мне удалось выхлопотать «Вестник Европы»[85] даже за текущий год.

В другой раз я уговорила его преемника Обухова давать нам газету «Сын отечества» с условием возвращать немедленно по прочтении. В следующем году он на это уже не пошел, но смотритель Гудзь приносил нам еженедельную газетку «Воскресенье», а потом «Петербург». В них хотя очень коротенькая, но все же была внутренняя хроника, из которой в 1900 и 1901 годах мы знали о пробуждении России, студенческом движении, беспорядках, манифестациях и т. д.[86]

Большое место в нашем чтении занимали два журнала: это были, с одной стороны, «Хозяин»[87], защитник промышленности добывающей, а с другой «Вестник финансов», славословивший финансовую политику и покровительственную систему Витте, журнал, который нам аккуратно высылал сам департамент полиции. По своим прежним стремлениям большинство из нас тяготело к крестьянству и стояло за интересы земледелия; но были у нас и поклонники Витте. Так, Похитонов начал заговариваться именно на прославлении защиты интересов крупной промышленности и неумолчно рассуждал о благодетельности введения золотой валюты и винной монополии. Вообще же читали и интересовались этими двумя журналами решительно все. Только из них черпали мы сведения об агрономическом положении России, и они же давали главную пищу для обсуждения разных экономических вопросов, которые всегда были так близки нам. Когда на свободе происходили жаркие споры, выгодны или не выгодны для земледельческой России высокие или низкие цены на хлеб, то и мы задним числом волновались этим вопросом, сходились или расходились по поводу него. Иногда чтение «Хозяина» вело к курьезам, вызывавшим смех. Однажды номер журнала был полон жалоб на земледельческий кризис, низкие цены и прочее, а тут как раз жандармы купили нам лука для посадки и по обыкновению заплатили дорого. Тогда один из наших землеробов, указывая на статью и на цену лука, возмутился.

— А еще говорят, что в земледелии кризис… — сказал он.

В связи с интересом к земледелию стоит выписка нами журнала Демчинского[88], разрабатывавшего вопрос о влиянии фаз луны на метеорологические явления. Уверовал в Демчинского наш землероб М. Попов, усердно читавший все его писания.

Зимой 1895/96 года Гангардт передал в переплетную журнал «Новое слово»[89]. Новое слово! Мы не слыхали его за весь период, который прошел с тех пор, как 15 лет тому назад мы постепенно стали выходить из жизни, и последние, кто в 1887 и 1888 годах пришел к нам, никаких «новых слов» нам не принесли. А теперь со страниц журнала целая лавина их обрушилась на наши головы и возмутила нашу застывшую жизнь. Молодая, горячая мысль вызывала в нем на бой все дорогие нам начала народничества. Сыпались яростные нападки на крестьянскую общину, и на ее место ставилась свободная инициатива личности; прославлялось благодетельное по результатам первоначальное накопление капитала путем неизбежного ростовщичества и кулачества; крестьянство, которое должно было пролетаризироваться, чтобы мужик, «выварившись в фабричном котле», стал социалистом, объявлялось мелкобуржуазным. Все эти «новые» слова народившейся русской социал-демократии имели действие идейной бомбы, неожиданно взорвавшейся в нашей среде. Ведь первые ростки социал-демократического течения в 1884 году были совсем неприметны и развитие капитализма в России ставилось в литературе еще под сомнение[90]; среди революционной молодежи преобладающее мнение о возможности развития его было скорее отрицательное. Теперь новое направление, уже окрепшее, жаждало завоеваний и побед. Вопросы ставились в самой резкой, категорической форме. За стенами крепости яростная полемика бушевала по всему революционному фронту, но ни один отзвук борьбы не проникал к нам. Теперь в наших руках был журнал, талантливо и ярко отражавший происходившую борьбу. Фабричный котел, в котором должен был перевариться мужик, закипел на наших головах. Многое было больно и обидно; многое было очень едко, задевало самолюбие и уважение к любимым идеям и людям. Впечатление от журнала было, можно сказать, глубоко потрясающее: содержание било по самым дорогим идеям и убеждениям. Тотчас среди нас обозначились различные лагери: одни торжествовали, другие чувствовали себя уязвленными. Лукашевич и Новорусский, эти террористы 1887 года, пытавшиеся повторить 1 марта, заявляли, что были социал-демократами, хотя и держались тактики «Народной воли». Их поддерживали народоволец позднейшего периода Шебалин и Янович, принадлежавший к польскому «Пролетариату». Примкнул к ним и Морозов. Им противостояли остальные народники «Земли и воли» и «Народной воли».