Флиртаника всерьез - Анна Берсенева

А нынешняя его растерянность была особенно некстати. Потому что ночной разговор с Надей и особенно ее решение уехать в Германию, которое тогда, два месяца назад, наутро показалось ему детской фантазией, оказалось абсолютной реальностью.

Тогда же, утром, выяснилось, что Галинка не только съездила уже в Кельн для разговора с директором, но и подала все документы, необходимые для поступления в школу. Когда она успела их собрать, Колька не понимал – ему казалось, документов для такого дела должно потребоваться немыслимое количество. Впрочем, чему удивляться? Его жена ничуть не изменилась за десять лет, которые они прожили вместе. Это он изменился, а она нет.

Несмотря на Галинкину расторопность, Колька все-таки думал, что Надя уедет в Германию не раньше следующего года. Не в середине же четверти, или что у них там бывает, начинать учебу в новой школе, в новой стране! Но тут выяснилось, что в школе как раз освободилась одна-единственная квота для иностранца, и если Надя не воспользуется этой квотой немедленно, то найдется немало других желающих.

Колька, хоть и зная характер своей жены, с некоторым удивлением наблюдал за тем, с какой скоростью все происходило. Даже виза была получена в три дня – оказывается, и для этого имелась какая-то специальная программа школьных обменов, и Галинка немедленно воспользовалась этой программой для дочки.

Если бы все это пришлось проделать Кольке, он, наверное, умер бы от нервного истощения. Но на него никто и не рассчитывал.

Он только отвез Надю в аэропорт. Не один, конечно, а в компании родственников. Его родители рыдали, как будто отправляли внучку к людоедам, Галинкины, специально приехавшие из Краснодара, как обычно, гордились тем, что Надюшенька пошла в их дочечку, такая же умница самостоятельная, сама Галинка улетала вместе с Надей, чтобы устроить ее в Кельне, и была поэтому совершенно спокойна…

Колька удивлялся лишь тому, что его совсем не трогает предотъездная суета.

Все это было для него каким-то… уже совершившимся. Дочкин отъезд произошел для него в ту ночь, когда она сказала ему о своем решении, и даже то, что он все-таки не сразу поверил в это, было не суть важно.

А что было сейчас для него суть важно? Этого он не знал. Оставалось только злиться на свою растерянность.

Как ни странно, то, что он находится под следствием, вдруг оказалось главной опорой в его жизни. Следствие было понятным и простым делом. Его вызывали в райотдел, он в очередной раз давал показания, потому что следователи менялись за два месяца трижды, ему называли то одну, то другую статью… Про состояние аффекта речь уже не шла – судя по всему, Кольке светило даже не хулиганство, а умышленное нанесение тяжких телесных повреждений. Хорошего в этом, что и говорить, было мало. Единственным положительным моментом всего этого следствия стало то, что менты отвязались от Глебыча, причем отвязались настолько, что перестали реагировать на его дурацкие заявления, будто бы драка произошла по его инициативе. Да и как им было на это реагировать? При первом же взгляде на Колькиного друга было понятно, что он так же способен инициировать драку, как извержение вулкана или таяние айсбергов в Ледовитом океане. Особенно теперь трудно было поверить в его внешнюю активность: с тех пор как он сошелся с этой своей дамочкой, женой Северского, его интересовало только то, что имело отношение к ней.

Колька не понимал, как можно считать женщину, влюбись в нее хоть по уши, хоть по какие другие места, центром Вселенной. Но объяснить это Глебычу не представлялось возможным. Да и зачем объяснять? Нравится ему детская сказочка про любовь с первого взгляда, ну и на здоровье.

Колька вернулся с работы поздно – задержался в зале с Игорем Левченко. С самого первого дня, когда мамаша привела этого мальчишку в школу легкой атлетики, он почувствовал, что у того есть перспективы. Но для того чтобы это предчувствие перешло в уверенность, предстояло хорошо потрудиться. К счастью, у Игорька был такой характер, который казался Кольке наилучшим для спортсмена: амбиции, упорство, воля, и все это на фоне живого ума, который позволяет правильно соединять данные полезные качества.

Только имя у мальчика было неприятное. С недавних пор Колька просто слышать не мог это имя. Впрочем, на его тренерской работе с Левченко это, конечно, никак не сказывалось.

Когда он вернулся домой, Галинка почему-то не спала.

– Так, Иванцов, – сказала она, едва лишь Колька шагнул через порог и закрыл за собой входную дверь, – ну-ка давай колись: на сколько лет тебя посадят и когда?

– Кого посадят? – Он сделал честные глаза. – Куда посадят?

– В Матросскую Тишину. Или в Бутырку, это уж как гражданин начальник решит. Ну что, будем честно все рассказывать или честные глазки будем строить?

Строить перед ней честные глазки не имело смысла: все, что Галинка хотела знать, она наверняка узнала бы не позже, чем через полчаса после того, как у нее возникло такое желание.

– Так что ты натворил? – повторила она. – Кому башку расшиб?

– Да гаду одному, – нехотя ответил Колька.

– И в чем, скажи, пожалуйста, состояло его сугубое гадство? Ты хоть имя его знал, когда в драку лез?

– Знал… Да что ты, Галка, ей-богу! Маленький я, что ли?

– Хуже. Был бы маленький, хоть надежда оставалась бы, что вырастешь. Ладно, Иванцов, рассказывай.

Рассказ его много времени не занял. И потому, что рассказывать было, в общем-то, нечего – он вел себя как полный идиот, тут двух мнений быть не могло, – и потому, что Галинка мгновенно схватывала суть дела.

– И с кем ты на эту тему разговаривал? – спросила она, глядя на него исподлобья блестящими глазами.

Этот взгляд не обязательно означал, что она сердита. Точно таким он бывал, когда что-нибудь задевало ее воображение. И вообще, глаза у нее всегда блестели яркими антрацитовыми звездочками.

– С Глебычем, – сказал Колька. – Ну, и со следователем, конечно. А с кем еще на эту тему разговаривать?

– Так я и знала! – Галинка накрутила на палец недлинную прядь золотистых волос. Вот это уже означало крайнюю степень ее возмущения. – С Глебычем, надо думать, эффективная была беседа. Да и со следователем примерно такая же. По степени полезности. А с терпилой ты хоть раз соизволил поговорить?

– Нет, – сердито ответил Колька.

– Почему, можно поинтересоваться?

– Я же сказал, гад он потому что.

Если бы Галинка снова спросила, в чем состоит гадство господина Северского, Колька не смог бы ответить. Он не знал, как называется холодная уверенность в своем превосходстве над всеми и вся, которую он сразу почувствовал в нем. И еще меньше знал, почему ему это так ненавистно, тем более в совершенно постороннем человеке.