Возвращается муж из командировки… - Дарья Волкова

ее чувствовал. Нет, не уравнение. А диффузию двух твердых тел. Я чувствовал — и даже готов был в этот момент признать, что я слегка того! — как мы с Лесей перемешиваемся. На уровне атомов, на уровне полей, я не знаю, на каком именно! Но даже когда я встану, даже когда наши тела не будут больше соприкасаться — оно останется. Вот это общее. Во мне останутся ее частички, а в ней — мои.

Мои частички. Хм-м-м…

Ничего после этого многозначительного «хм-м-м» я додумать не успел. Потому что услышал, как Леська подо мной всхлипнула.

Так, что?! Придавил, придушил своим весом так, что уже дышать не может? Или что?! Я спешно приподнялся на локтях. Диван был категорически не приспособлен для того, чтобы на нем лежать вдвоем рядом — когда он не разобран. Но, по крайней мере, от какой-то части своего веса я Лесю освободил. И обнаружил, что… что у нее глаза мокрые. Что она плачет.

Ну твою мать!

Я же не мог ее ничем обидеть? Сделать больно?! Я же помню, как она шептала: «Егор, пожалуйста! Егор, иди ко мне. Егор, давай быстрее!»

— Эй, — я попытался повернуть лицо Леси к себе, но она упорно смотрела в спинку дивана. — Лесь… Что случилось?

Может, и правда, что-то случилось, пока меня не было? Я был так занят своими делами на чемпионате, что ни разу не спросил Лесю, как у нее дела.

Она коротко и как-то рвано вздохнула, все так же не отрывая взгляда от спинки дивана.

— Ничего, — шмыгнула. — Просто… просто я поняла кое-что. Я, кажется, люблю тебя, Егор.

Сначала я, разумеется, просто выдохнул от облегчения. И только потом осознал то, что Леся мне сказала. И снова навалился на нее. То ли потому, что силы вдруг в руках исчезли. То ли чтобы снова почувствовать эту… диффузию твердых тел. Это я со своим напрочь испорченным точными науками складом ума тут то про диффузию, то про электромагнитные поля. А Леська, умница, сразу нашла правильное слово. Единственно верное.

— Так а плачешь ты почему? Разве это плохо?

— Просто… просто когда ты человека любишь… ты перед ним… совершенно беззащитен.

Вот сейчас мне остро захотелось, чтобы эта диффузия прошла мгновенно. Мне хотелось забрать ее куда-то туда, себе, внутрь, чтобы она была там, где ее никто не обидит. И я точно понимал, о чем ее слова. Она любит маму — все-таки любит — но та эгоистично использует Леську. А я — я нет. И сам так делать не буду, и никому не дам.

— Лесь… — я все же понял, что нельзя так долго лежать на ней. И наша взаимная диффузия будет происходить и в том случае, если сверху будет Леся, а не я. Что я и сделал — подхватил ее и перетащил на себя. А потом обхватил ее обеими руками, пытаясь укрыть. Я ничем больше сейчас не мог ее укрыть. Конечно, Лесе не холодно. И одеяло лежит внутри дивана. Но мне было просто необходимо ее прикрыть. Укрыть. Закрыть, спрятать, защитить. Снова чувствовать, как она проникает внутрь меня. Под кожу. В сердце.

— Лесь… — я прижимал ее к себе сильно, и ничего не мог с этим сделать. — Лесь. Это не наша история. Не про нас. Мы будем любить, заботиться и не обижать друг друга.

— Мы? — Леся резко подняла голову с моей груди.

— Мы, — я смотрел в ее яркие голубые глаза в обрамлении темных ресниц. И не мог насмотреться. Диффузия, надо же. Ну ты даешь, Егор Юрьевич. — Лесь, я тут в последние несколько минут все слово пытался подобрать. Не поверишь, то диффузию вспоминал, то уравнения Максвелла.

— Что? — еле слышно прошептала Леся. Она смотрела на меня взглядом, в котором ясно читалось опасение, что я внезапно двинулся крышей. — Какая диффузия, Егор?

— Твердых тел! — я приподнял голову и крепко поцеловал в губы. — Я пока тупил, ты первая сказала. Придется догонять, — она хлопнула ресницами, а я ее еще раз поцеловал. — Леська, я тебя люблю. Люблю, и, как видишь, вообще не плачу от этого факта.

Сначала она молча смотрела на меня, потом со всего размаха шлёпнула ладонью по плечу, уткнулась носом мне в шею — и все же решила еще немножко поплакать. Но эти ее слезы меня уже не пугали. Ухо только сильно вымокло. И шея. Но таким счастливым — с мокрым ухом и шеей — я себя никогда не чувствовал.

***

А потом мы все же вернулись к любимой Лелькиной гигиене и сходили в душ. Ее оплошность исправить легко. Мою — не факт что вообще удастся исправить. Леся снова подняла волосы вверх, и я опять смотрел на кудряшки на ее шее. Интересно, она поняла, что я не воспользовался презервативом? Но я не стал ее об этом спрашивать. Сейчас мне это казалось не таким уж принципиально важным. Меня накрыло ничем необъяснимым ощущением, что все у меня в жизни теперь будет хорошо. Потому что у меня есть Леся. И что бы ни случилось — я все решу. Потому что я теперь, сука, всемогущий.

И батины проблемы я решу. Пусть и с помощью Ады. Уже реально пофиг. Ну, не так, чтобы совсем пофиг, гордость и еще что-то в душе все равно скреблись, и ощутимо. Но что я — откажусь от денег Ады, если сам не смог их заработать? Нет. Допустить, чтобы отец сел в тюрьму, я не могу. Да и вообще, может, даже и хорошо, что Ада есть. Что она так вовремя появилась. Как бы я теперь без нее справлялся?

Без нее меня бы вообще на свете не было, так-то.

Эта мысль порядочно шибанула меня по темечку, и я решил, что пока рано на такие серьезные темы думать. Лучше заниматься тем, что я делал до этого. Сидеть на диване и с видом счастливого идиота смотреть, как Леська шуршит по кухонной зоне. Она после душа не стала надевать свои вещи, вместо этого стребовала с меня футболку. Нет ничего красивее, чем девушка в твоей футболке на голое тело. Я, по крайней мере, ничего не видел красивее. Но тут есть важное уточнение. Девушка должна быть любимая.

Я не усидел на диване. Встал и пошел мешать Леське хлопотать.

— Егор! — она шлепнула меня по руке, которая забралась снизу под футболку. А потом сама прижалась спиной к моей груди. Я снова завис на кудряшках на ее шее. — Слушай, закажи что-нибудь в доставке, а?