Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— Ага, Данилыч страху нагонит! — покосившись снизу вверх на сидящего рядом Шаталова, не то поддакнул, не то пошутил маленький, ставший от возбуждения еще более взъерошенным Камынин.

— Гляди, совсем бы не запугал, — опасливо пробормотала Анастасия Новоселова.

— А главное — человек Иван Данилович, так сказать, знаменитый, — стараясь перекричать нарастающий шумок, продолжал Кочетков. — Его и в области уважают.

— Шаталова, так Шаталова, — рассудительно подытожил Балахонов, — другого председателя, пожалуй, и не придумаешь.

У бригадира первой полеводческой бригады Ивана Даниловича Шаталова на лице появилась горделивая улыбка. Он тыльной стороной руки расправил усы и пробасил:

— Конечно, если партийная организация будет оказывать поддержку…

Но тут до него, как струя холодной воды, донеслись слова Торопчина:

— Нет. Против Шаталова есть веские возражения.

Иван Григорьевич выждал, когда утихла недоуменная разноголосица, и заговорил:

— Знаю, что Иван Данилович на меня обидится, но… такая уж трудная моя обязанность. Да и характер. Скажу прямо — не оправдал он себя и на бригаде. Так или нет?

Однако на вопрос Торопчина никто не ответил. Правда, кое-кто и хотел поддакнуть, но, покосившись на внушительную фигуру Шаталова и на его обиженное, гневное лицо, не решился.

Торопчин это понял. Усмехнулся.

— Ну что же, молчание, говорят, — знак согласия.

— Правильные слова, — собравшись с духом, одобрила Самсонова.

Из-за стола вновь медленно поднялся старый председатель Андрей Никонович.

— Я, а не кто другой будет сдавать хозяйство. И знают все колхозники, сколько моих сил в него вложено. Потому и хочу сдать в надежные руки. Хоть и стар я, а вижу, что сейчас управлять колхозом надо по-иному. Большие задачи ставит перед нами государство. И не каждому они по плечу. Вот почему и предлагаю я партийному собранию — рекомендовать на мою должность… Федора Васильевича Бубенцова.

По глубокому молчанию и по выражению лиц было видно, что предложение Новоселова явилось почти для всех присутствующих неожиданностью.

— Предложить можно и Афоню-дурачка. А вот что колхозники скажут? — сердито выкрикнул Шаталов, опомнившись, наконец, от изумления.

Но это не смутило Новоселова.

— Своих колхозников я знаю не хуже тебя, Иван Данилович, — спокойно возразил он Шаталову. И оттого, что голос старика звучал тихо, его слова приобретали даже большую проникновенность. — Афоню-дурачка я в председатели не предложу. Да и тебе тоже, как и Иван Григорьевич, отвод даю. Хошь обижайся, хошь — нет. А к Федору Васильевичу мы давно присматриваемся. Бубенцовы — фамилия в наших краях знаменитая. И дед и отец не последними людьми на селе были, а главное — нашими людьми. Да и Федор Васильевич до мобилизации разве плохо работал? Ну, а если после войны неладно себя вел… Небось и сам, Федя, не хвалишь свое поведение? — неожиданно, с отцовской строгостью обратился Новоселов к Бубенцову.

— Виноват, Андрей Никонович! — поспешно вскакивая и вытягиваясь, как новобранец перед начальством, отрапортовал застигнутый врасплох вопросом старика Бубенцов. И еще больше смутился.

Кругом засмеялись. Но доброжелательно. А Дуся Самсонова даже в ладоши захлопала.

— Чему радуешься, канарейка? — сердито цыкнул на Самсонову завхоз Кочетков. — Погоди, еще все окажемся в дураках перед колхозниками.

— Ну, а перед обществом я первый за тебя слово скажу. А моему слову народ пока верит, — как бы отвечая Кочеткову, закончил свое выступление Новоселов.

— И все члены партии тебя, Федор Васильевич, поддержат, — обращаясь не так к Бубенцову, как ко всему собранию, уверенно сказал Торопчин.

Весть о том, что партийная организация выдвигает на должность председателя колхоза Федора Васильевича Бубенцова, разнеслась по селу в тот же вечер и, нужно сказать, почти для всех явилась неожиданной. Уж очень примечательной и, пожалуй, непонятной была для колхозников личность Бубенцова, а еще больше смущало поведение Федора Васильевича после возвращения с фронта.

— Если бы Федор сейчас такой был, как до войны, самостоятельный, — раздумчиво сказала колхозница Коренкова. — А то будто не ногу на фронте потерял, а голову.

В просторной избе бывшего бригадира, а ныне звеньевой Марьи Николаевны Коренковой собралось все звено. Восемь женщин и девушек сидели вокруг покрытого белой скатертью стола и вручную сортировали на семена просо, отбирая зернышко к зернышку.

— Да. Удивление, — откидываясь от стола и выгибая затекшую спину, отозвалась на слова звеньевой одна из женщин.

— А уж глаза у Федора Васильевича колючие — беда! — воскликнула другая — молодая, глазастая, порывистая в движениях. — От такого и мышь в соломе не спрячется.

— Его, озорника, и в районе боятся.

— Все бы ничего, да винищем сильно балуется. Гляди, пропьет весь колхоз, как в «Светлом пути» Ерошин.

— Да-а…

Некоторое время женщины сидели молча, слышалось только тиканье ходиков да легкое шуршанье.

С печи, посапывая, спустился заспанный семилетний сынишка Марьи Николаевны и, недовольно покосившись на сидящих, зашлепал босыми ногами к двери.

— Валенки надень, Пашка! — крикнула мать.

— Ладно и так, — бормотком отозвался паренек и вышел.

— Тоже еще растет, сахар, — вздохнула Коренкова.

— А вот я вас так спрошу, — вновь вернулась к разговору глазастая. — Поставили бы перед вами двоих — Бубенцова и Ивана Даниловича Шаталова, его ведь на смену Никонычу намечали, и сказали: «Выбирайте, бабоньки, на свой вкус…» Ну-ка, ну-ка!

Вопрос оказался каверзным. Все женщины прекратили работу, переглядывались, однако ни одна первой высказаться не хотела…

Более решительными в этом вопросе оказались комсомольцы. Когда Дуся Самсонова возвратилась с партийного собрания домой, она застала в своей избушке, прилепившейся на самом краю крутого, густо усаженного кустарником берега реки, целое сборище.

Тесная горенка, еле освещаемая крохотной керосиновой лампочкой-«одуванчиком», была буквально забита молодежью. Пришли подружки Самсоновой из ее комсомольского звена — сестры Таисия и Груня Аникеевы — и их брат Петр. Был тут и невысокий тихий, задумчивый паренек Павел Гнедых — учетчик первой бригады. И не по годам басовитый младший конюх Никита Кочетков, и статный, горбоносый, цыганского склада комбайнер Андрей Рощупкин, и воспитательницы детского сада Наташа Горбачева и Нюра Присыпкина, и еще до десятка парней и девушек, которых в полумраке и рассмотреть было трудно.

Пришел к секретарю комсомольской организации и сын Ивана Даниловича Шаталова — Николай, в недавнем прошлом гвардии старшина, считавшийся одним из самых молодцеватых бойцов в части.

Николай Шаталов, заслышавший, очевидно, через оконце торопливое поскрипывание по снегу Дусиных шагов, даже вышел встретить девушку.

— Ой, кто это? — испуганно воскликнула Дуся, когда в сенцах дорогу ей преградила высокая фигура.

— Все я же, Дарья Степановна.

Хотя в темноте Дуся не могла видеть лица Николая, по его голосу догадалась, что парень чем-то возбужден. Спросила неласково:

— Чего выскочил?.. Небось за папашу своего волнуешься?

— А что мне папаша… Эх, Дарьюшка, и почему ты какая-то со мной неласковая?

— Пусти! — девушка резко высвободила плечи из рук Николая. — Нехорошо. Тут такие дела намечаются, а у тебя в голове только глупости!

— Глупости?.. И не совестно вам, Дарья Степановна, так говорить!

— Ну, ну. — Дусе, по-видимому, действительно стало немного совестно, и она сказала ласковее: — Уж и обиделся! Торопливые вы парни очень. Не о том, Коленька, сейчас голова болит, честное слово!.. Стой, куда наладился?

Дуся схватила направившегося было к выходу из сеней Николая за руку и, безошибочно протянув в темноте другую руку прямо к скобе, распахнула дверь в избу.

— Встать! Равнение на дверь! Сам командующий сводным мужским и женским комсомольским отрядом колхоза «Заря» пожаловал! — выкрикнул Андрей Рощупкин, вскакивая с лавки и вытягиваясь.

— Эк ведь сколько вас сюда набилось! — удивленно протянула Дуся, быстрым взглядом окидывая горенку, изо всех углов которой к ней повернулись такие разные, но все молодые и приветливые лица.

— В тесноте, в темноте, без вина, без чаю, а все-таки не скучаем!

— Мы, Дуся, тебя битых два часа ждем.

— Ну, чем кончилось собрание?

— Как Никоныч? Отказался?

— Да тише вы, грачи! Рассказывай, Самсонова, все по порядку.

Дуся, как бы подогревая любопытство комсомольцев, неспешно скинула тонкий шерстяной платок, стянула полушубок, аккуратно повесила то и другое на вешалочку, степенно подошла к столу, присела на услужливо пододвинутый ей табурет и, закинув руки, стала поправлять свернутые в жгут легкие, светлые и пушистые, как облачко, волосы.