Дожить до вчера. Рейд «попаданцев» - Артем Рыбаков

Собственно, мы как цветочки перекрестно опыляемся. Я Доку удар с правой ставлю, а он мои навыки срочной медпомощи корректирует с точки зрения современных воззрений передовой медицинской науки. Бродяга Алику ценные советы по практическому применению второго, после головы, оружия штабного работника дает, а Тотен в ответ за внешним видом Шуры следит, чтоб проколов, как тогда, у тайника, не было. И тэдэ и тэпэ. А все вместе мы «молодых» гоняем. Они нас, впрочем, тоже. Правда, мы в этом им никогда не признаемся. А если это произойдет, то, значит, мы спалились, как неумелый вор на дырявом кармане. Сейчас, почти полтора месяца спустя, многие наши потуги сойти за местных только смех вызывают. Вроде отрывания фильтра у сигарет и прятанья современных бутылок. Эти-то вещи «местным» объяснить проще простого — иностранное производство или секретность более чем достаточное прикрытие для незнакомого предмета. А вот незнание того, что Невский проспект в Питере совсем не Невский, а вовсе даже «25-го Октября», рояль играет.

Хорошо еще, что никто из нас, согласно самосостряпанным «легендам», не питерский. Но и на родной Москве я бы как пить дать спалился. Ни названий улиц не помню, ни злачных мест, а ведь в самом центре города вырос и историей его интересовался с младых, как говорится, ногтей.

А взять, к примеру, ситуацию, когда Соколов с гордостью сообщил за вечерним чаем, что в один день с комсомолом родился — у меня минут пять ушло на то, чтобы вспомнить, что это 29 октября было! И оставалось только одобрительно головой качать, пока всю память не прошерстил, а то бы поздравил на автомате и выглядел бы как полный идиот. А таких мелочей вокруг — тысячи! Или названия городов, для примера, что Владикавказ раньше Орджоникидзе назывался, я помню. Довелось там побывать, когда с классом в турпоход по Кавказу в восемьдесят восьмом ходили. А вот что за города Молотов и Чкалов — поди разбери. Я на них вчера в газете наткнулся, когда, чтобы чувство острого информационного голода утолить, после бани зарылся носом в подшивку, найденную в школьной библиотеке. И книжки, что раньше читал, ни разу не помощники, поскольку, так уж вышло, о героических тридцатых читать довелось мало — прям терра инкогнита какая-то! Про Гражданскую — до фига, про Отечественную войну — еще больше, а вот про «мирные двадцать лет социалистического строительства» — по пальцам пересчитать. Ильф-петровские шедевры, «Кортик» с «Бронзовой птицей», да и те, если мне память не изменяет, после войны уже написаны. «Республика ШКИД» и «Педагогическая поэма»? Нет, эти все ж таки про более раннее время, да и специфика… Вот и остается нам пяток книг да столько же фильмов, к реальности имеющих отношение крайне опосредованное. А остальное больше на пасквиль похоже, вроде «Детей Арбата» и опусов Солженицына. Впрочем, подспудно и они влияние оказывают — я, пока не понял, что гэбэшники из отряда Зайцева вполне себе нормальные ребята, ушки на макушке держал и все время репрессии высматривал. Но когда сообразил, что никто нам иголки под ногти загонять с места в карьер не собирается, а наши, точнее Бродягины, заходы на тему секретности как раз и убедили энкавэдэшников, что мы свои, вполне нормально с ребятами общался. Причем они были, как на подбор, тактичными и вежливыми. Прощупывали, конечно, но аккуратно. Наподобие вопросов об общих знакомых. Не скрою, пришлось актерским мастерством блеснуть, да и как знакомцев я поминал все больше людей в узких кругах более чем известных, вроде Якова Исааковича да Павла Анатольевича. Чисто в соображении, что вопросы с подковырками этим людям сложно задавать, в белорусских чащобах сидючи.

— …так нормально? — Голос Зельца выдернул меня из пучины раздумий.

— Давай еще разочек. Серией! — Вышестоящему всегда проще вывернуться из неудобного положения, чем я и не преминул воспользоваться. Теперь, правда, в эмпиреях не воспарял, а внимательно следил за телодвижениями воспитанника.

— Бам! — Равновесие Лешка чуть не потерял, но нож в мишень воткнулся.

Два шага влево, замах — и второй нашел цель.

— Перекрутил! — делаю замечание, поскольку штык торчит косо, так, словно его откуда-то сверху метнули.

Милиционер делает шаг назад, наверное, чтобы увеличить дистанцию — с изменением радиуса оборота ножа у него пока не очень, но в момент броска запинается на еле видимом бугорке, и нож, хаотично вращаясь, уходит так сильно вверх, что втыкается, не долетев до подоконника второго этажа всего лишь тридцати сантиметров.

— Ну, орел! Давай лезь за ним! — С одной стороны, это не совсем честно, это мой возглас его сбил, но с другой — если такая малость может «нашего ментеныша» с панталыку сбить, то пахать ему, бедному, и пахать. — Как достанешь — еще десять серий. В статике. С колоды.

— Товарищ самый страшный лейтенант! Брось дитятку и иди ко мне! Организм молодой травить! — Док призывно помахал пачкой «Казбека». Коробку этих деликатесных по военному времени и довольно дорогих в мирной жизни табачных изделий мы затрофеили чисто случайно. Причем у немцев. Видимо, покойные гурманами были, так как на фоне немецких пайковых сигарет по вкусу советские папиросы показались настоящей амброзией. Хотя нет — фимиамом! Амброзию едят вроде, а воскуряют фимиам… Еще в той же машине мы три пачки папирос «Чапаев» нашли — с Василь Иванычем за пулеметом на этикетке. Мне, в силу профессии, картинка была знакома — прямо с плаката фильма братьев Васильевых передрали, только Петьку зачем-то отчекрыжили. Немцы, кстати, совершенно этим образчиком политпропаганды не побрезговали — две пачки початые были. Папироски действительно получше их «Реемтсмы» оказались, тут «Донгостабфабрика» не подкачала.

Оторвав небольшой кусочек газеты от листа, что таскал в кармане, я скрутил импровизированный фильтр и вставил его в папиросину. Не уверен, что это хоть как-то помогает, но мне нравится. Вообще, я заметил, что в плане курева здесь каждый изгаляется как может. Одних защипов папиросной гильзы я видел уже типов пять: и «в гармошку», и «двойной», и «с подкруткой»… А уж обстукать перед употреблением… Так что мои извраты с псевдофильтром никого не смущают.

— Ну-с, чего ты такой злой сегодня? — светским тоном интересуется Серега, закуривая. — Мальца совсем загонял. Давление? Или недотрахит?

— Шли бы вы с вашими диагнозами, товарищ военврач! — Рядом бойцы, так что политесы мы соблюдаем. — Особенно с последним.

— А что так? — «изумляется» Кураев. — Я думал, ты, как на комсомолочек местных из кустов позырил, так и взыграло ретивое! — Смешно, но не только бойцы от нас словечки подхватывают, но и мы от них. Последний раз «позыришь» я классе во втором говорил, в начале восьмидесятых. За давностью лет точно и не помню, но, похоже, вскоре после Олимпиады, товары с мишками и кольцами еще вовсю продавали. А тут это очень расхожее слово.

— Какое, к едрене, ретивое? Они ж малолетки!

— Вполне себе такие малолетки, кстати… — философски заявляет Серый, рисуя в воздухе обеими руками заманчивые изгибы фигур «комсомолок».

— Кто про что, а стоматолог про моляры![48] — пытаюсь отшутиться традиционной в нашем общении фразой.

— Не, а если серьезно, Тоха… — Наш врач понижает голос: — Ты не думал, как жить будем, если обратно не выберемся?

— Обратно — это куда? На Большую Землю, что ли?

— Обратно — это домой!

— А вернемся? — Знаю, что все наши, как, впрочем, и я сам, сознательно гнали от себя подобные мысли, но ничего с собой поделать не могу. — Как ты себе это представляешь? Дочапаем до того лесочка, наберем код на клавиатуре, и ага? Помнишь же, что когда Игорька похоронили, все три Саши только что землю носом не пахали на полметра вглубь. На месте нашей первой стоянки, мне кажется, еще года четыре трава точно расти не будет. Грибы, впрочем, тоже.

— Так и я о том же! Но знаешь что, дорогой, у меня еще одна идейка появилась…

— Шлюхаю вас внематочно.

— Книгу, что ты мне читать давал, помнишь?

— Я тебе много книжек давал, и даже чековую один раз… Но ты в последней все страницы вырвал…

— Ну ту, где бандос в сорок первый попал, а потом советником Сталина сделался.

— А, эту! Помню. И неплохо. Но там сказка почти, нам бы везуху, как у того героя, — уже бы «Хванчкару» с Иосифом Виссарионовичем в Кунцево дули.

— Про удачу, я еще когда читал, отметил. Я про другое. Помнишь, как он домой вернулся?

— Когда умер?

— Точно! Так что не исключено, что Пак наш сейчас с остальными в страйкбол играет.

— Вот уж вряд ли… — Док непонимающе смотрит на меня, и приходится пояснить:

— Играет вряд ли. Скорее, нас по лесам ищут.

— Что, так два месяца и ищут? — недоверчиво качает головой Серега.

— А что ты хотел? Пропала группа иностранных граждан, а в Белоруссии хоть разгильдяйства и хватает, но до наших масштабов пофигизм не дошел. И я не исключаю варианта, когда Пак свою собственную могилку отыщет.