Имя твоего волка - Татьяна Владимировна Томах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Опять… — глухо и зло — и не понимая, кому она это говорит — сказала Марго, и вскочила на ноги. Голова закружилась на несколько мгновений — то ли от слишком резкого запаха дыма, то ли из-за качнувшихся в сторону звезд, то ли воспоминаний, неожиданно подхвативших под руки и закруживших в бестолковом танце — потому что это все уже (было?)…снилось… Именно это. И не раз…
— Опять… — Она чувствовала теплое плечо волка-возле своей ноги, и слышала (чувствовала?), как клокочет рычание в его горле — и ей казалось, что это рычание рождается в ее собственном горле и рвется к губам, оттягивая их в (усмешку?) — оскал — и обнажая острые, тускло блестящие в лунном свете лезвия длинных клыков…
— Кого они сожгут…на этот раз? Кого?
Рычание разрывало ее горло, небо опрокинулось на ее лицо, рассыпая колючие звезды… небо, в котором нельзя летать, но в которое можно упасть, поскользнувшись на острых осколках таких ломких и блестящих звезд… небо — черный хохочущий зверь, который бежит по твоему следу — и догоняет…всегда догоняет… но иногда — может быть, раз в жизни? (или никогда?) — можно попробовать побежать с ним наперегонки…
И Марго побежала…
Невидимая земля упруго толкалась в мягкие подушечки сильных волчьих лап, еловые ветки послушно расступались, пропуская гибкое стремительное звериное тело…
Марго бежала… и волчья тень — отражение луны — скользила возле ее ног…
«…Ни один человек никогда не сможет бежать рядом с волком по ночному лесу — и видеть — как волк, и слышать — как волк, и чувствовать землю под своими ногами — как волк. И…и оставаться при этом человеком. А ты — сможешь, Марго. Сказки про оборотней — просто сказки, придуманные теми, кто никогда не пробовал разделить свою жизнь на двоих… с волком… нет, не так… — кто вообще никогда не пробовал разделить свою жизнь на двоих…».
…Они бежали — волк с человеческой тенью — и человек — с волчьей…
Два существа — с одним сердцем, с одним дыханием, с одной — на двоих — жизнью…
Одно существо — и два сердца, два дыхания, и две — жизни…
Существо, которое умеет бежать сквозь ночь — как умеет только волк; любить и защищать свою любовь — как умеют люди и звери; и ненавидеть и мстить — так, как умеет только человек…
Одно существо — два сердца, два дыхания, две — жизни…
И небо, запыхавшись, стало отставать, поскальзываясь на своих собственных звездах…
Марго(12) Август
— Ненавидеть… — сухая старухина ладонь, только что нежно — но крепко и торопливо — припечатавшая злой крик Марго к ее губам, соскользнула вниз, по пути погладив девочку по щеке. Как будто извиняясь за порывистость.
Странный, непривычный для старухи жест, заставивший Марго, поперхнувшись, растеряно замолчать, получился похожим скорее на ласку, чем на удар. Но все равно… Старуха подняла на Марго руку?! (совсем как нянька, заставлявшая учить непонятные и занудные псалмы и больно лупившая по губам своей тяжелой лапищей — когда девочка забывала слова…)…Старуха подняла на Марго руку — чтобы заставить ее замолчать?!
Марго отступила — на полшага, изумленно глядя на старуху, и чувствуя удивленный взгляд волчонка, качнувшегося — следом за ней — и беззвучно оскалившегося в ответ на движение старухи. И что такого она сказала, чего нельзя?… — что? — нельзя говорить? или нельзя, чтобы услышали? — кто? — притихшие деревья на краю леса?…
…Они провожали ее — как обычно — до опушки с чахлыми растрепанными березками, под которыми, в густой траве пряталась узкая вертлявая тропинка, через несколько сотен шагов неотвратимо — несмотря на свои вихляния и прятки (то под охапкой ярко-синих васильков, то в колючих и душистых кустах ежевики) приводившая к большому серому угрюмому дому. Дому, в котором под свежей краской и багровым (цвета крови?) пятном новой черепицы на старой крыше, прятались горелые балки. Дому, в котором Марго снились плохие сны…
Они провожали ее — как обычно — только до опушки, и, чем ближе они подходили к месту, где должны были расстаться, тем больше замедляли шаг. Старуха — потому что она чувствовала себя больной в последние дни и быстро уставала; Марго — потому что она — как обычно — не хотела возвращаться домой; а волчонок, сначала со щенячьей неуклюжей жизнерадостностью обыскивавший окрестные кусты, и постепенно присмиревший — все чаще останавливался и напряженно нюхал воздух — может быть, потому что ему, как и Марго, тоже не нравился этот дом, запах которого уже легонько трогал чуткие звериные ноздри?…
А потом они остановились — возле первой кривобокой березки, отмечавшей начало тропинки — пока еще неприметной, вырастающей из песчаных проплешин среди пушистых шапок мха и лохматых кустиков травы.
Там, где всегда, вот уже пять лет, останавливалась старуха, провожая домой маленькую девочку, — там, где всегда — еще много лет спустя — будет останавливаться волк.
На границе.
На границе между лесом и миром людей — с домами, похожими на склепы (смерть, гарь и пепел под новой краской…); с улицами, где маленьких девочек насмерть забивают камнями; с кострами, на которых люди без лиц заживо сжигают тех, кто не похож на них…
Они остановились — усталая, тяжело дышащая старуха, с каждым днем теряющая свои силы — и жизнь; и молодой зверь, еще только набирающий — с каждым днем — силу, быстроту и ум; глядя на Марго, которой нужно было идти дальше. Одной. «Я не хочу», — подумала она, чувствуя тепло их взглядов (как тепло ладоней, держащих ее за руки — чтобы она не поскользнулась — и не упала): «Я не хочу…Почему я должна идти? Почему я должна идти — одна?» Она с отвращением посмотрела на поджидающую ее тропинку, терпеливой желтой змеей свернувшуюся у ног. И Марго показалось, что там, куда ускользало змеиная тропинкина спина, за лохматыми березовыми макушками, просвечивает темно-серый призрак так
