Розы любви - Мэри Патни

Сурово напомнив себе, что никто не принуждал ее являться в Эбердэр, Клер вновь сосредоточила внимание на книжных полках. Тома были расставлены не как Бог на душу положит, а в строгом порядке; здесь имелась литература на шести языках, причем все книги, написанные на каком-то одном языке, стояли вместе. На одной из полок Клер нашла несколько книг даже на валлийском.

Другие разделы библиотечного собрания были посвящены таким предметам, как история, география и даже естественная философия. Отец Клер иногда брал у старого графа книги по теологии; хотя тот почитал своим долгом оставаться в лоне англиканской церкви, он имел явную склонность к взглядам диссинтеров[9]. Возможно, именно поэтому он и выбрал методистского проповедника в наставники своему внуку.

Клер бросилась в глаза большая Библия в кожаном переплете, богато украшенном тиснением и позолотой. Догадавшись, что это и есть семейная Библия Дэйвисов, девушка достала тяжелый том с полки и положила его на стол. Потом открыла и начала рассеянно листать, время от времени перечитывая свои самые любимые стихи.

На первой странице было изображено генеалогическое древо, и Клер невольно умилилась, увидев записи рождений, браков и смертей, тщательно сделанные разными чернилами и различными почерками. Одна дата смерти была слегка размыта — быть может, на нее капали чьи-то слезы? Выцветшая, столетней давности запись сообщала о рождении некоего Гуайлима Ллюэллина Дэйвиса; рядом была радостная приписка: «Наконец-то сын!» Младенец, чье рождение вызвало такой восторг, вырос и стал прадедом Никласа. Изучив схему до конца, Клер поняла, почему старый граф так беспокоился, о наследнике. Род Дэйвисов был немногочислен, и Никлас совсем не имел близких родственников, во всяком случае, по мужской линии. Если он исполнит свое намерение никогда больше не жениться, графский титул Эбердэр, судя по всему, умрет вместе с ним.

Клер перевернула страницу, чтобы взглянуть на самые последние записи. Сообщения о двух браках старого графа и рождении его трех сыновей были сделаны его собственной твердой рукой. Хотя все сыновья были женаты, упоминаний о рождении детей у двух старших Клер не нашла.

Губы девушки непроизвольно сжались, когда се взгляд упал на запись рядом с именем младшего сына, Кенрика. В отличие от всех остальных, сделанных чернилами, сообщение о женитьбе Кенрика на «Марте, фамилия неизвестна» и о рождении «Никласа Кснрика Дэйвиса» было нацарапано карандашом — еще одно доказательство того, насколько неохотно старый граф принимал существование своего наследника. Если бы он дал Никласу хотя бы десятую долю того тепла, с которым Оуэн принял Хью, ребенка, чужого ему по крови!

С этой печальной мыслью о бессмысленной враждебности старика к собственному внуку Клер перевернула еще одну страницу, и из книги выпало несколько сложенных листков бумаги. Она бросила на них беглый взгляд, потом, всмотревшись внимательнее, пробормотала:

— Как странно…

Ей вовсе не хотелось отрывать Никласа от работы, однако он услышал ее слова и, откинувшись на спинку стула, лениво потянулся.

— Что вы находите странным, Клариссима?

— Ничего особенного. И все же… — Она подошла к его письменному столу и положила документы в круг света под горящей масляной лампой. — Эти две бумаги — нотариально заверенные копии записей в церковных книгах о браке ваших родителей и вашем рождении. Обе они истрепаны и испачканы, как будто их слишком долго носили в кармане.

Она показала на остальные два документа.

— Эти документы — тоже копии, однако очень плохие. Странно то, что они не заверены нотариусом, и потому не имеют юридической силы, однако при этом оба они сложены, истрепаны и испачканы совсем так же, как и нотариально заверенные. Наверное, эти копии сделал ваш дедушка, но я совершенно не понимаю, зачем они ему понадобились и отчего бумага так истрепалась.

Никлас поднял к свету одну из незаверенных копий, и тотчас же все жилы па его руке вздулись.

Клер взглянула на его лицо: Никлас смотрел на бумагу с той же испепеляющей яростью, которая исказила его черты, когда он хлестал бичом портрет своей жены. Клер затаила дыхание. В чем же тут дело? Что вызвало этот внезапный приступ бешенства?

Он схватил вторую копию и остервенело смял оба листка в кулаке. Потом вскочил со стула, прошел через всю комнату и швырнул бумаги в горящий камин. Пламя вспыхнуло и медленно опало.

— Никлас, — спросила она, — в чем дело? Что произошло?

Он неотрывно смотрел на огонь, превращающий бумаги в серый пепел.

— Ничего такого, что имело бы отношение к вам.

— Возможно, причина, заставившая вас так разъяриться, меня и не касается, но сам ваш гнев касается наверняка, — спокойно ответила она, — Разве хорошей любовнице не полагается делать все, чтобы вы облегчили душу, сказав, что именно вас тревожит?

— Вероятно, любовница и должна задать такой вопрос, но это вовсе не означает, что я обязан дать на него ответ, — огрызнулся он. Потом, по-видимому, пожалев о своей резкости, более мягко добавил: — Я ценю ваши добрые намерения.

Клер решила, что уж лучше его капризы, чем такая вот глухая стена. Подавив вздох, она положила две оставшиеся бумаги обратно в Библию и поставила ее на полку. Никлас продолжал игнорировать девушку, с каменным лицом помешивая угли в камине.

— Завтра воскресенье, и я с утра пойду в молельню, так что мне уже пора спать. Спокойной ночи. — Клер произнесла эти слова только из вежливости, вовсе не рассчитывая на ответ, однако Никлас поднял голову и посмотрел на нее.

— Жаль, что на сегодня я уже выбрал свою квоту поцелуев, — сказал он с невеселой усмешкой. — С моей стороны было весьма недальновидно исчерпать ее, когда мы были в шахте.

Его ярость прошла, оставив после себя что-то опасно близкое к полному отчаянию. Одному Богу было известно, отчего вид тех бумаг так на него подействовал, но сейчас Клер не могла вынести этого выражения безысходного горя на его лице. С дерзостью, о которой всего четыре дня назад она не смогла бы и помыслить, она прошла через всю библиотеку, положила руки ему на плечи и робко сказала:

— Свой поцелуй вы уже использовали, но ведь я могу поцеловать вас сама, не так ли?

Никлас заглянул ей в глаза; взгляд у него был затравленный.

— Вы можете поцеловать меня, когда пожелаете, Клариссима, — хрипло вымолвил он.

Она почувствовала, как напряглись его мышцы, однако он не двигался, ожидая, чтобы она взяла на себя инициативу. Клер встала на цыпочки и прикоснулась губами к его губам.

Его руки тут же жадно сомкнулись вокруг нее.

— О Господи, как же хорошо вас обнимать!