Спартак - Рафаэло Джованьоли

- На все готовы! - ответили решительно, как один человек, двести гладиаторов.

- Готовы ли вы, если понадобится, сражаться безоружными против вооруженных и быть перерезанными, как овцы?

- Готовы на все! - ответили в один голос двести гладиаторов.

- Тогда скорей!.. Соберите все факелы... Удвоим.., утроим их число, если это возможно, зажжем их и вооружимся ими. Бросившись на стражу ближайшего склада оружия, обратим ее в бегство, затем подожжем дверь и получим столько оружия, сколько нам нужно для достижения верной и окончательной победы. Нет, клянусь священными богами Олимпа, не все потеряно, пока есть еще вера в дело, не все потеряно, пока еще есть мужество! Напротив, победа обеспечена, если мы будем тверды в решении победить или умереть!

Сверкающие глаза рудиария, казалось, озаряли сверхъестественным светом его одухотворенное лицо. Вера и энтузиазм передались, подобно электрическому току, в сердца двухсот гладиаторов. Мигом они собрали разнообразные факелы - из пакли, пропитанной смолой и салом, из смолистых дощечек, соединенных в трубки и наполненных воспламеняющимся материалом, зажгли их и, яростно размахивая ими, как мечами, приготовились с этим жалким оружием встретить все опасности.

В это время центурион Попилий, усилив все сторожевые посты у ворот города, привел к школе гладиаторов триста с лишком легионеров и вместе с ними поступил под команду трибуна Тита Сервилиана. Одновременно подошло к Фортунатским воротам около семисот солдат городской милиции Капуи под непосредственным начальством префекта Меция Либеона.

Префект был человек пятидесяти лет, высокого роста, очень толстый, с свежим, румяным лицом, на котором с первого взгляда можно было прочесть любовь к миру, к покою, к эпикурейским наслаждениям за чашей и обедом.

Уже много лет руководя префектурой Капуи, он широко пользовался удобствами, доставляемыми этим высоким и завидным постом. Обязанности его в это спокойное время были очень легки. Поэтому грозовая туча, внезапно нависшая над городом, захватила его неподготовленным, поразила его как человека, пробужденного от приятного сна. Несчастный чиновник растерялся и запутался как цыпленок в куче пакли.

Однако серьезность положения, страх перед наказанием, энергичные настояния честолюбивой и решительной Домиции, его жены, и наконец советы отважного трибуна Сервилиана взяли верх, и Меций, даже не понимая хорошо, что происходит, не предвидя последствий отдаваемых им приказаний, решился, наконец, кое-что предпринять, сделать некоторые распоряжения.

Самым непредвиденным последствием этих распоряжений было то, что спешно собравшиеся и вооружившиеся солдаты городской милиции принялись сразу кричать, чтобы на бой их повел сам префект и что только ему они доверяют.

Сначала бедняга отказывался удовлетворить просьбу милиции со всей энергией, диктуемой ему страхом: он говорил, что он - человек тоги, а не меча, уверял, что его присутствие необходимо в доме префектуры для того чтобы все предусмотреть, обо всем позаботиться и распорядиться; однако под давлением капуанских сенаторов, криков милиции и упреков жены, несчастный должен был покориться и надеть шлем, латы, пояс с мечом. Не как начальник, который во главе войска идет сразиться с неприятелем, а как жертва, влекомая на заклание, двинулся он во главе капуанской милиции по направлению к гладиаторской школе.

Едва капуанские солдаты пришли к Фортунатским воротам, трибун Сервилиан, в сопровождении Попилия и Лентула Батиата, двинулся навстречу префекту и сказал, что необходимо устроить совещание для обсуждения плана ближайших действий.

- Да.., совещание, совещание.., мало сказать - держать совет.., нужно затем увидеть, все ли знают.., все ли могут... - сказал, сильно запутавшись, Меций, трудность положения которого увеличивалась еще тем, что он желал скрыть от других овладевший им страх.

- Потому что.., в конце концов... - продолжал он после минуты размышления, желая этим уверить, что он думал о чем-то:

- Я знаю все законы республики и при случае умею владеть также мечом.., и если для родины понадобится.., могу отдать свою жизнь , но руководить милицией.., так.., неожиданно.., не зная даже против кого.., как.., где.., потому что в общем.., если бы дело было против известного врага.., в открытом поле.., я знал бы, что делать.., что я умел бы делать.., но...

Его путанное красноречие иссякло. Как он ни искал, почесывая сперва ухо, потом нос, других слов, чтобы закончить свою речь, так ничего и не придумал; и, вопреки правилу грамматики, этим словом "но" бедный префект закончил свою речь.

Трибун Сервилиан улыбнулся; он хорошо знал характер префекта и понимал его затруднение. Для того, чтобы выручить префекта и в то же время сделать все, что он сам наметил, трибун сказал:

- Я думаю, что можно принять только один план для ликвидации заговора этого сброда: стеречь и защищать залы, где хранится оружие, запереть ворота школы и охранять их, чтобы помешать бегству гладиаторов, загородить все улицы и выходы в город. Обо всем этом я уже позаботился.

- И ты отлично сделал, доблестный Сервилиан, позаботившись об этом, сказал с важным видом префект, очень довольный тем, что трибун своей предусмотрительностью избавил его от хлопот давать распоряжения и от ответственности за них.

- Теперь, - добавил Сервилиан, - у меня остается около ста пятидесяти легионеров. Соединив их с храбрыми милиционерами города, я мог бы решительно выступить против бунтовщиков, заставить их разойтись, рассеяться и вернуться в их клетки.

- Очень хорошо, превосходно задумано! Это как раз то, что я хотел предложить! - воскликнул Меций Либеон, которому казалось невероятным, что Сервилиан возьмет на себя руководство военной операцией.

- Что касается тебя, мудрый Либеон, то так как ты желаешь принять прямое участие в действиях...

- О.., когда ты здесь.., храбрый и опытный в сражениях, хочешь, чтобы я претендовал.., о, нет.., никогда не будет, чтобы я...

- Так как ты этого желаешь, - продолжал, прерывая префекта, трибун, - ты можешь остаться с сотней этих капуанских солдат у ворот школы Геркулеса, отстоящих отсюда на два выстрела из лука, чтобы охранять вместе с поставленными уже там легионерами выход...

- Но.., ты понимаешь, что.., в конечном счете, я человек тоги.., но тем не менее.., но если ты думаешь, что...

- А, я понимаю тебя: ты желал бы принять участие в схватке с этой чернью, к которой мы, может быть, будем вынуждены.., но все же охрана этих ворот является важным делом, и поэтому я прошу тебя принять на себя это задание.

И вполголоса, быстро проговорил почти на ухо Либеону:

- Ты не подвергнешься никакой опасности. Затем продолжал громко:

- Впрочем, если ты думаешь распорядиться иначе...

- Но нет.., нет... - сказал, несколько осмелев, Меций Либеон. - Иди разогнать бунтовщиков, иди, храбрый и прозорливейший юноша, я же пойду с сотней воинов к указанному мне посту, и если те попытаются выйти оттуда.., если они придут атаковать меня.., вы увидите.., они увидят.., им плохо придется.., хотя.., в конце концов, я человек тоги.., но я еще помню свои юношеские военные подвиги.., и горе этим несчастным...

Так бормоча и храбрясь, он пожал руку Сервилиану и в сопровождении солдат, поступивших в его распоряжение, направился к доверенному ему посту, скорбя в глубине души о печальном положении, в которое его поставили безумные бредни этих десяти тысяч мятежников.

Тем временем гладиаторы, колеблясь между надеждой и отчаянием, все еще оставались во дворах, в ожидании приказаний начальников, которые, вооружившись факелами, готовились овладеть во что бы то ни стало складом оружия в школе Геркулеса; вход в эту залу охранялся пятидесятью легионерами и рабами, решившимися защищать дверь от мятежников ценою жизни.

Но в ту минуту, когда Спартак, Эномай и их товарищи готовы были ворваться в коридор, который вел к зале с оружием, звук труб нарушил тишину ночи и печально пронесся по дворам, где собрались несчастные гладиаторы.

- Тише! - воскликнул Спартак, останавливая своих товарищей и приготовившись слушать.

Действительно, вслед за звуками труб раздался голос общественного глашатая, который от имени римского Сената требовал, чтобы бунтовщики разошлись и возвратились в свои камеры, предупреждая, что в случае неповиновения они будут разогнаны военной силой республики.

Объявление глашатая, как будто повторенное эхом соседних гор, уныло повторялось другими глашатаями у входов во все дворы, где находились гладиаторы.

Спартак с мрачным и страшным лицом, с глазами, опущенными б землю, постоял один миг, собираясь с мыслями, как человек, советующийся сам с собой. Наконец он обратился к своим товарищам и сказал достаточно громко, чтобы быть услышанным ими:

- Если атака, которую мы теперь предпримем, чтобы войти в соседнюю залу с оружием, удастся, то хранящихся там мечей хватит для того, чтобы завладеть остальными складами школы, и мы победим. Если же атака не удастся, нам останется только один выход для того, чтобы наше дело свободы не погибло окончательно. Старшие центурионы из обоих легионов должны отсюда уйти и вернуться к нашим товарищам. Если через четверть часа они не услышат звуков нашего гимна свободы, пусть предложат всем молча разойтись и вернуться в камеры: это будет знаком, что мы не смогли захватить оружие. Мы же в этом случае свалим на землю и подожжем калитку, находящуюся на расстоянии половины выстрела из лука от ворот школы Геркулеса и, добравшись до трактира Ганимеда, вооружимся там, чем можно, преодолеем все препятствия, какие встретятся, и в количестве ста, шестидесяти, тридцати, словом, все кто из нас останется в живых, разобьем лагерь на горе Везувии, подняв там знамя свободы. Туда по самым коротким дорогам, безоружные или вооруженные, группами или поодиночке пусть соберутся все наши братья; оттуда начнется война угнетенных против угнетателей.