Целующиеся с куклой - Александр Хургин

Потом-то выяснилось, что расположение её не так безукоризненно, как казалось с первого взгляда. Во-первых, дворовые мальчишки мячом или камнями постоянно по окнам попадали. А во-вторых, воры. От воров прямо отбоя никакого не было в этой квартире. Николаеву все, кто мог говорить, говорили, что установи он на окна решётки, а на дверь — ещё одну дверь из металла цельнолитую, и все проблемы были бы решены в совокупности. И Николаев понимал, что ему дело говорят. Но ни решёток, ни двери металлической упорно не устанавливал. Он фобией страдал и особого рода аллергией — как раз на решётки и на двери железные. Из-за фобии этой и не мог он видеть их изнутри. Настолько был свободолюбив.

— Я когда окно с решёткой вижу, — говорил Николаев, — сразу себя в местах лишения свободы ощущаю. На строгом, это как минимум, режиме содержания. Так что пусть лучше воруют, сволочи. Всё равно у меня в квартире украсть нечего. Я в квартире ничего принципиального не держу.

Но к тому, что он — Николаев — в своём домашнем лифте никогда не был, ни окна, ни двери цельнолитые, ни фобии никакого отношения не имеют. Это само по себе произошло. То есть этого не произошло. До поры до времени. А когда пора и время настали, Николаев решил, что в лифт надо всё же сходить — отдать дань вежливости и уважения его создателям.

— Может, — решил, — с этого необычного поступка у меня иная жизнь начнётся. Или хотя бы моя изменится не как всегда, а к лучшему.

И он вдавил красную кнопку в стену и стал ждать, пока лифт опустится до него с верхнего, двенадцатого, этажа. Куда тоже, кстати сказать, никогда в жизни Николаев не поднимался.

Итак, значит, лебёдка гудела, лифт ехал, а Николаев стоял и терпеливо ждал его прибытия. Наконец, жёлтая лампочка над входом в лифт вспыхнула. Двери разъехались. Коробка изнутри оказалась красно-зелёной. Потому что была размалёвана какими-то пугливыми графити. У тех, кто её размалёвывал, денег, очевидно, хватило всего на два баллончика краски. И они использовали их всячески.

— Красота, — сказал Николаев и ступил внутрь.

Внутри он обдумал, куда бы ему съездить. Нажал верхнюю кнопку, мол, ехать так ехать на самую верхотуру. Двери сомкнулись. И в коробке стало тускло, благодаря малой мощности лампочки, задрапированной в потолке чем-то матовым. Ехал лифт медленно, а когда довёз Николаева до конечной, остановился с подскоком. Николаев выглянул на лестничную площадку. Осмотрел её по периметру, принюхался. Снова нажал кнопку — теперь нижнюю — и с облегчением поехал в обратном направлении. То есть вниз. И ему казалось, что он едет не только с облегчением, но и с чувством выполненного долга. Естественно, пока ему всё это казалось, лифт застрял между этажами. Потому что свет во всём городе выключили волевым решением местной власти и горсовета. За неуплату и в связи с тяжёлой аварийной обстановкой на Братской или какой-нибудь другой ГЭС, ТЭС, а то и АЭС. А плюс к тому в природе началась страшной силы гроза с молнией и, возможно, это она явилась всему причиной. Не повезло, таким образом, Николаеву в очередной раз. Как не везло всегда и во всех его начинаниях. Ему только родиться один раз повезло, а после этого везение сразу же отвернулось к лесу передом, к нему задом. Ведь, если б он не поехал до самого верхнего этажа, а поехал, допустим, лишь до пятого, он бы успел вернуться и без потерь выйти наружу. А так — не успел.

Расстроился Николаев умеренно. Он давно смотрел на такие вещи с убийственной самоиронией. Давно понимал, что с этим надо жить и мириться. Поскольку бороться бессмысленно. Есть на свете люди, которым везёт, а есть противоположные люди. И он справедливо относил себя ко вторым, к противоположным.

Тем не менее Николаев предпринял попытку освободиться, сделав всё, от него зависящее: он нашарил во тьме устройство для переговоров с лифтёром. Устройство без электричества тоже не работало. Что с точки зрения практической физики неудивительно. Да и о существовании в их доме понятия «лифтёр» слышать Николаеву не приходилось. Но всё же он покричал в микрофон, мол, помогите, я отблагодарю. Не получив ответа из устройства, Николаев заорал просто так, наудачу:

— А-а, — заорал, — люди! Вы есть?

И ещё он заорал:

— С меня бутылка. Водки.

Последний отчаянный его крик принёс свои плоды: до Николаева донеслись голоса.

Сначала голоса говорили между собой. Потом один из них приблизился и обратился к лифту:

— Ты, падла, между этажами застрял, — сказал голос.

— Ну? — сказал Николаев из лифта. — И что?

— Это сильно усложняет объём работ.

— Две бутылки водки, — сказал Николаев, и лом втиснулся между створками, раздвигая их. Второй лом, потоньше, ему помогал. Когда щель стала достаточно широка, снаружи сказали:

— Спрыгивай.

Николаев посмотрел вниз. До места лифт не доехал метр. Не больше. Николаев нагнулся, присел, протиснулся в щель и прыгнул. Пиджак у него завернулся на плечи и испачкался. Левая нога подвернулась и сломалась.

— Вставай, — сказал Николаеву мужик-спаситель. Николаев лежал аккуратно у его ног.

— Не могу, — сказал Николаев. — Болит.

— Ты не стимулируй, — сказал спаситель. — За свободу надо платить по счетам.

— Деньгами возьмёте?

— Деньгами даже предпочтительнее.

Николаев вынул бумажник, дал мужику-спасителю денег.

— «Скорую» вызовите, — попросил он, назвал свою фамилию и номер квартиры. — А то я мобильник в машине бросил.

— Слушай, — сказал мужик напарнику. — У него денег в бумажнике до хера. Может, возьмём все себе с конфискацией?

— Тогда давай и ключи возьмём от квартиры, — сказал напарник.

Спасители повернули Николаева поудобнее и полезли к нему в карман, сказав: «Только не кричи. Всё равно ж никто на крик не выйдет». Николаев кричать не собирался, и спасители, найдя ключи, с энтузиазмом рванулись грабить квартиру.

— А от машины чего ключи оставили? — не понял Николаев.

— Машина — не наш профиль. И соседей твоих во дворе чёрт-те сколько. Ещё погорим.

— Когда закончите, вызовите мне «скорую», — сказал Николаев. — Будьте людьми.

— А мы и есть люди, — сказали мужики-спасители. — Что же мы такое есть, если не люди?

«Зря я когда-то в милицию служить не поступил, — подумал Николаев. — Показал бы я вам. А то люди они, видите ли».

Через десять буквально минут спасители вернулись. Не поленились.

— Ну ты и фальсификатор, гад — сказал один и протянул Николаеву его ключи. — У тебя же в квартире брать нечего. Кроме мебели, которая нам даром не нужна, и носильных вещей б/у неподходящего никому размера.

На что Николаев ответил:

— А вам хотелось бы долларов с алмазами?

Спасители не знали, чего конкретно им бы хотелось.

— Мы тебе «скорую» вызвали, — сказали они. — Несмотря на твоё коварство.

Николаев сказал спасибо, расслабился и затих.

И «скорая» в конце концов приехала. Приехала, осмотрела в темноте подъезда левую ногу Николаева и поставила окончательный диагноз: «Перелома нету. Есть вывих голеностопа в двух, а то и более местах».

После чего врач дал знак санитару, санитар высунулся по горло в окно и позвал водителя кареты, а врач его попросил:

— Слышь, — попросил, — Степановна, вправь пациенту конечность вывихнутую, а то медицина в моём лице тут бессильна.

Водитель склонилась над Николаевым, взялась за ногу.

— Не эту, — сказал Николаев.

— А не один ли хрен, — сказала водитель и дёрнула изо всех сил, имевшихся в её горизонтально ориентированном теле. За обе ноги дёрнула на всякий случай — чтоб уж не ошибиться.

От боли Николаев завизжал, как потерпевшая от него баба визжала. Водитель сказала «чегоорёшьпорядок», а врач сказал «поехали» и махнул рукой санитару.

На первый этаж Николаев спустился без помощи ног, отлежался в квартире, а наутро опять по делам в машине поехал. У него по утрам дел много бывало всяких, в том числе срочных и неотложных.

Ну, и едет он, значит, в машине, ничего для себя от жизни не ожидает, нога распухшая побаливает, и завтракать давно пора. Подъезжает к уже упомянутой улице имени Металлургов, а там, как назло, похороны и вынос тела. Что характерно, в том самом дворе, откуда вчера баба к нему под колёса выскочила. У Николаева всё так и оборвалось внутри живота. Но он себя в руках удержал, не дрогнул. Заглушил спокойно мотор, подошёл.

— Кто помер? — у людей спрашивает.

— Не видишь — баба, — люди ему отвечают, — померла. А дочка с семьёй как убиваются, видишь? Любили они её — что да, то да — до гроба. Как родную, любили.

«Вот чёрт, — думает Николаев. — Угробил я таки эту корову старую. Будь оно всё неладно». Думает он так, но разговор поверхностно продолжает, по общепринятой схеме:

— От чего, — говорит, — покойница скончалась? Земля ей пусть будет прахом.