Комсомолец 3 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Ну, точно, как мой покойный муж! — заявила пенсионерка.

Она всплеснула руками, улыбнулась. Покосилась не задумчиво разглядывавшую меня (или плащ?) Нежину. Сегодня утром Альбина показалась мне непривычно покладистой (слишком часто со мной соглашалась) и молчаливой (будто над чем-то непрерывно размышляла). Хотя в её прищуренных глазах нет-нет и мелькали знакомые хитринки (от чего я тут же проверял, не испачкал ли лицо, не появились ли дыры на носках). Я вновь посмотрел в зеркало — и сам себе сказал, что в новом наряде смотрюсь неплохо (не мальчиком, а взрослым мужчиной: этому способствовал не только длинный плащ, но и мешки под глазами).

В общежитие я вернулся во второй половине дня. С пустыми руками: плед и свитер мне не вернули (да я и не поинтересовался их судьбой), а всё ещё мокрое пальто осталось в квартире Изольды Матвеевны («Заберёте в следующий раз, Александр», — сказала мне Альбинина соседка). Зевал. Мечтал о том, что вот-вот сброшу с себя одежду, завалюсь поверх покрывала на кровать и закрою глаза. Усталость и сонливость отогнали тревоги, вынудили позабыть о проблемах и заботах. На все мрачные мысли махал в своём воображении рукой и обещал разобраться сними после… после того, как высплюсь.

От Королевы ушёл не сразу после завтрака: увлёкся беседой с Изольдой Матвеевной. Обсудили с женщиной обстановку в мире; поразмышляли о перспективах нынешней молодёжи; прикинули, как можно реформировать советскую пенсионную систему. Договорились в ближайшие дни снова встретиться за чашкой чая. Изольда Матвеевна пообещала испечь к моему следующему приходу пирог («Альбину я уже научила этому рецепту»), я обязался раздобыть «хороший чай». Потом всё же покинул квартиру Нежиной. И едва не задремал в автобусе — разбудила суровая старушка, врезавшая мне по колену своей котомкой.

Вошёл в общагу, ощущая себя сомнамбулой. Чудилось, что мой разум давно уснул, а тело на автопилоте возвращалось к месту своей привычной парковки. Пожимал протянутые мне руки встречных парней (даже ответил на пару вопросов), улыбнулся маячившему в окошке лицу вахтёрши — выдал женщине составленный накануне новый набор комплиментов. Вахтёрша при виде меня ахнула. Выбежала из комнатушки, цокая каблуками. Пощупала ткань плаща (едва ли не попробовала её на зуб), заставила меня пройтись вперёд-назад по коридору. Показала поднятый вверх большой палец.

— Ну, Усик! — сказала она. — Ну, красавец! Настоящий жених!

Потрясла кулаком.

— Берегитесь девки! Вы ещё пожалеете, что перестали приносить пирожки!

Женщина всплеснула руками.

— Где это ты, Сашенька, такую красоту прикупил? — спросила она.

Я загадочно улыбнулся.

Мозг перебирал шаблоны — подыскивал подходящий ответ.

— Подарок, — сказал я. — От поклонницы.

И ведь не соврал: Изольда Матвеевна действительно признавалась, что я ей понравился.

Вахтёрша погрустнела.

— Где бы и моему мужу такую поклонницу взять, — сказала женщина. — Я ведь ему такую вещицу вовек не достану! Это ж… импортная ткань. В таких плащах только французские актёры ходят. Ну… а теперь ещё и Саша Усик. Тебе бы ещё шляпу, как у Делона купить. Девки б тебе проходу не давали. Мигом бы под венец такого красавца повели — ты бы и глазом моргнуть не успел.

Вздохнула — будто пожалела, что уже замужем.

— Молод я ещё жениться.

Женщина махнула рукой, поправила на груди брошь.

— Разве ж вас мужиков спрашивают? — сказала она. — Наивные. Поманят тебя, Сашенька, пальцем… или ещё какой частью женского тела — никуда не денешься.

Я только-только примостил у входа плащ, щёткой смахнул грязь с ботинок. Уже прикидывал, проснусь ли до утра. Думал, заводить ли будильник. И если заводить, то на какое время (хотел перед учёбой прогуляться в душ — идти мыться сейчас не имел ни сил, ни желания). Так и не решил проблему будильника — опустил голову на подушку. Но мои мечты уснуть сразу по возвращении в общежитие вдребезги разбил Слава Аверин. Он явился в общежитие раньше обычного времени. И не один — с невысокой круглолицей девицей из параллельной группы («закрытые горные работы», если мне не изменяла память).

Вид счастливого Аверина на время отогнал слон. Из воркования Славы и его подруги я узнал, что парочка уже побывала сегодня в кинотеатре, собиралась посетить и воскресный сеанс тоже. Славка ходил по комнате гоголем, сыпал анекдотами (нахватался от Паши) и рассказами о своих армейских подвигах. Перемены в Славкином поведении меня удивили. Но удивление развеялось, когда я присмотрелся к его подружке. Девчонка показалась мне непоседливой, говорливой — ну точно, как Тося из фильма «Девчата»… или как Света Пимочкина (вот только в отличие от комсорга, эта девица посматривала на старосту едва ли не как на идола).

В понедельник, после окончания второй пары, в коридоре института меня встретил профессор Перельман. Самуил Яковлевич выглядел уставшим, но весёлым. Прижимал к груди портфель, будто нёс в нём месячную зарплату. Профессор рванул мне не навстречу, но тут же пугливо отшатнулся, услышав моё покашливание (уже проявлялась реакция организма на прогулку под дождём). Остановился на расстоянии вытянутой руки от моей простуженной особы, воспользовался портфелем, точно щит от вирусов. Громко поприветствовал меня (привлёк к нам внимание студентов). Мне показалось, что Перельман с трудом сдерживал желание шагнуть вперёд, заключить меня в своих объятиях. Я на шаг попятился — на всякий случай.

Самуил Яковлевич поинтересовался, смогу ли я заглянуть на кафедру высшей математики сегодня после занятий. Сказал, что с радостью бы обсудил «наши дела» (эту фразу он произнёс, понизив голос, будто говорил пароль или секретный шифр). Я ответил ему уклончиво — потёр горло: намекнул на плохое самочувствие. Самочувствие моё действительно ухудшалось с каждым часом. Носоглотка стремительно опухала, обещая к вечеру осчастливить меня насморком. Воспаление в горле медленно, но неотвратимо подбиралось к голосовым связкам, уже заметно изменив тембр моего голоса. Первая простуда в новой жизни меня не радовала, но и несильно огорчало — мои мысли сейчас занимали другие проблемы.

Я не горел желанием приходить сегодня на встречу с математиками не только из-за плохого самочувствия. А потому что на занятиях я не увидел Королеву. На моей памяти та впервые пропускала лекции. И если на первой паре я ещё предполагал, что Нежина проспала. То после второй уже перебирал в голове другие версии её прогула, в том числе и крайне пессимистичные. Королева серьёзно относилась к учёбе. Об этом говорила и её успеваемость, и отношение к ней со стороны преподавателей (не все они поддавались на её чары, но расхваливали Нежину все). Мне не верилось, что Альбина махнула на учёбу рукой… без серьёзного повода. Степень серьёзности возможных поводов я и прикидывал, когда повстречал профессора Перельмана.

— Александр Иванович, — сказал профессор, понизив голос почти до шёпота. — На выходных я ещё раз изучил ваши записи. Добрался до самого финала: пользовался вашими пояснениями. Не скажу, что я полностью разобрался с ходом вашей мысли. Местами он всё ещё видится мне спорным. Некоторые моменты вызвали у меня… затруднения по причине некоторой недосказанности с вашей стороны. И всё же я в итоге пришёл к мысли, что возможно вы и правы, что я… что мы вас недооценили.

Он огляделся, будто опасался «прослушки». Студенты действительно поглядывали на нас — особенно первокурсники (потому что не представляли, о чём можно было говорить с математиком). Но никто не пытался подойти ближе, не прислушивался к нашему разговору.

— Александр Иванович, — продолжил Перельман. — Теперь я склонен думать, что ваши рассуждения верны. Уверен, вы сумеете разъяснить спорные моменты. И проясните ускользающую от моего стариковского разума логику ваших действий. Но если не смотреть на эти шероховатости… я уверен: только кажущиеся шероховатости… то я непременно должен вас поздравить. Одна из «загадок тысячелетия» пала под натиском вашего молодого и неординарного разума. Гипотеза Пуанкаре доказана!