Письма (1841–1848) - Виссарион Белинский

220. Н. А. Бакунину

<24 мая 1843 г. Петербург.>

Здравствуйте, Николай Александрович! Спешу обрадовать Вас приятным известием, что четвертого числа июня месяца, сего 1843 года, Вы будете иметь неизреченное счастие видеть мою особу в богоспасаемом селе Прямухине.

В. Белинский.

СПб.

Мая 24

221. В. П. Боткину и А. И. Герцену

СПб. 1843, мая 24

Спасибо вам, добрые друзья мои, Б<откин> и Г<ерцен>! Вы сделали поистине доброе дело, одолжив меня.{586} Никогда приятельская услуга не бывала так кстати. Я нашел доктора, который дал мне большое облегчение, – это известный тебе, Б<откин>, Завадский.{587} Он посадил меня на великую диету – и я теперь дышу свободно, я теперь почти здоров в сравнении с обыкновенным моим состоянием. Но всего этого недостаточно. Преферанс, нужда в деньгах, скука и журнальная поденщина обратили бы в ничто благодетельные следствия диеты и лечения. Мне нужно воздуха, свободы, отдыха, far niente,[53] – и я буду всё это иметь. Я теперь почти счастлив. Душа плавает в эмпиреях.{588} Иду по улице – и каждому встречному, знакомому я незнакомому, так и хочется сказать: «А я еду в Москву!» Я вспомнил, что такое улыбка удовольствия – нежданная гостья на моей вечно кислой роже! Я пьян от радости. Кому отказано во многом, тот научается дорожить и немногим. Ты, Б<откин>, писал, что вышлешь деньги в понедельник – стало быть, я получу их в четверг. Но вот и пятница, а денег нет. В пятницу ночью <…> приснилась мерзкая грёза. Потеря драгоценной материи и неприсылка денег очень опечалили меня в субботу. Я не сомневался в получении денег, но я слышал, что даже в частных конторах дилижансов (которых теперь всего семь) места разобраны недели за полторы вперед: каково же прожить в Петербурге лишних полторы недели. Ко всему этому новое горе. Кр<аевский> переезжает на новую квартиру, а мне страх как хотелось захватить его квартиру, хозяин обещал было Кр<аевско>му, что отдаст ее мне, как вдруг является некто, почти уже нанявший эту квартиру. Я взвыл (разумеется, духовно), бегу к Лопатину,{589} и – квартира моя. А после обеда денег – 350 (Кр<аевский> дал по просьбе Г<ерце>на). Ай да суббота! Скачу в почтамт и захва<тил> место в брике на 2-е июня; <ст>оит 49 р., а мне ехать – <до Тор>жка только, а в частн<ом> д<илижансе> заплатил бы 70 р.

Увы, Б<откин>, макароны, кофе, <су>хари и прочая, и прочая т<ы можешь> оставить для себя: я не <ем> говядины. Вина не нюха<ю>; <при>пасай мне кур и тел<ятины и> зелени. Больше ничего.

Сегодня поутру получил <письмо> от Лангера;{590} но на него <не ответил>; скоро обо всем переговорим…

Итак, я выезжаю 2<июня ут>ром. В Прямухине я пробуду дней <пять, а> может быть, и неделю, а около 10 июн<я непре>менно буду пить чай на Мар<осейке>, в доме Боткина.

Жму руку Г<ерце>ну. Заст<ану> ли я в Москве Гр<ановско>го?

Письма Arm привезу сам.

Твой Б<елинский>.

222. А. А. Краевскому

<26 июня 1843 г. Москва.>

Не знаю, с чего начать? Думаю, лучше всего с денег: предмет самый интересный. Я – сударь ты мой – в некотором роде обанкрутился, а деньги страшно нужны – свидетель Боткин.

<В. П. Боткин:>

(Правда, 1000 раз правда).

Нет ли в московской конторе Вашей – пришлите писание – да получу по оному, и за это возьмите душу под залог – ведь иначе пойдет же к чорту, а чем Вы хуже чорта? – и черен, и желчен, и вообще скверность такая, что только поплевать да бросить.{591} Ради всего в мире – выручите. Да нельзя ли побольше? Статья пишется и – лихая.{592} О сплетнях потолкуем при свидании. Горе, горе и горе{593} – в бани не пускают вдвоем <…>, а потому в Москве нет никакой поэзии, а есть только Шевырев с «Москвитянином», да это не заменяет клубнички. Драму Тургенева пришлю скоро – славная вещь; а при сем прилагаю два его стихотворения для «Отечественных записок».{594}

<В. П. Боткин:>

И самом деле, Андрей Александрович, с Белинским случилось совсем неожиданное, происшествие, – и если ему нужны деньги, то, я честью свидетельствую Вам, не на пустяки, а действительно на дело, на честное дело. Дайте приказ в московскую контору хоть на 250 руб. асс., если нельзя на большую сумму. Я бы сам снабдил его деньгами, но ведь бюджет мой с этой стороны очень ограничен. Пожалуйста, будьте добры. Что касается до моих статей о немецкой литературе, погодите, ради бога, дайте пройти тяжкому и мучительному кризису, который запутал меня и в сердце, и в душе, и в совести, – Вы не поймете – когда-нибудь сам расскажу вам.

Галахов обещал мне доставить «Стихотворения» Милькеева, и я напишу на них разбор.{595} Да и вообще, какие книги поинтереснее есть в Москве, я готов писать рецензии и ручаюсь, что они будут поживее писанных в Петербурге. Равным образом, если что есть из книг и в Питере поважнее – пришлите: мигом отхватаю. За пересылку статей не берусь – но это дело Галахова, а за мной дело не стало бы – руки что-то расчесались на бумагомарание.[54]

Кудрявцев пишет повесть.{596}

Прощайте. Пожалуйста же вонмите гласу моего моления;{597} если же нельзя, то ответьте немедленно. Тогда я с отчаянья поколочу Шевырку и брошусь в Москву-реку, что сделать тем легче, что в этой луже утонуть нельзя. Кстати, о потоплении: у Герцена утонул человек, Матвей, славный был человек.{598}

В. Белинский.

Москва.

1843, июня 26.

<В. П. Боткин:>

Корш сначала согласился было принять на себя перевод «Антиквария» и «Эйванго».{599} Но потом вчера прислал ко мне письмо, которое вместо всех объяснений при сем прилагаю. Я просил его, чтоб хотя сестра его, Марья Федоровна,{600} взяла на себя перевод какого-нибудь из присланных Вами романов. Я знаю, она переведет хорошо: мне уж и прежде говорил о ней Грановский. Но после я подумал, – да как еще это покажется Вам – и потому прежде, нежели отнестись к ней, подожду Вашего ответа. Она хорошо переведет, ибо основательно знает английский язык. Да я полагаю, что и Корш не допустит явиться имени любимой им сестры на посредственно переведенной книге.

223. А. А. Краевскому

<8 июля 1843 г. Москва.>

Ну, спасибо Вам, о грубейший из всех директоров, когда-либо существовавших в сем печальном мире; Ваша бумажка за № пришла кстати. Деньги я получил, и за них душевно благодарен Вам. Как видно, Глазунов очень дорожит комиссионерством у Вас: деньги он дал (кажется) свои и без всякого колебания.{601} А что Вы бранитесь в письме, это – Ваше благородие, ангел мой – уж такой обычай у Вас – собачья натура, которая, коли не лает, так рычит. А притом, Вы и врете – чорт бы Вас взял – ужасно. Я оставил Вам несколько рецензий, а книг – Вы пишете сами{602} – в Питере нет: а между тем Вы еле-еле можете расплачиваться с Некрасовым, Сорокиными{603} и прочею[55] голодною братьею, работающею за меня. В Москве какие есть книжонки позабавнее – я беру на себя (две уже доставлены мне), – итак, если в Питере работают за меня, то я в Москве делаю кое-что не за себя: одно на одно найдет.

Но это всё вздор; а дело вот в чем: я душу Вас часто несвоевременными просьбами насчет денежной клубнички – это правда; но за то я в вере тверд и хожу в «Отечественные записки» (испражняться) и в будни и в праздники. Недавно получил я предложение от одного богатого и притом очень порядочного человека: он просит меня, как об одолжении, чтобы я поехал с ним на два года за границу, в его экипаже, и взял бы от него шесть тысяч за эти два года. Предложение соблазнительно, и часа два я был в лихорадке от него; но тем, разумеется, дело и кончилось. Видно, нас с Вами сам чорт связал веревочкой. Если этот человек дает мне 6000 за два года, то, верно, дал бы и еще две, чтобы я, воротясь в Питер, мог жить, пока бы не приискал работы. Фамилия этого человека – Косиковский.{604} Его знают Панаев, Комаришка{605} и пр. Этот случай послан мне судьбою в насмешку надо мною – видит око, да зуб неймет; хороша клубничка, да жена сторожит. А жена эта – старая, кривая, рябая, злая, глупая старуха, словом, расейская литература, чорт бы ее съел, да и подавился бы ею. Другой на моем месте, чтоб только от нее убежать, бросился бы хоть в киргизские степи; а я – Дон Кихот нравственный, отказываюсь от поездки в Италию, Францию, Германию, Голландию, на Рейн и пр., отказываюсь от чудес природы, искусства, цивилизации, от здоровья и, может быть, еще чего-нибудь большего. Такова уж моя натура.

Прилагаемое письмецо доставьте к Тургеневу через Панаева.{606} Драма его передана в контору для пересылки Вам. Это вещь необыкновенно умная, но не эффектная для дуры публики нашей; но как Вам нечего печатать – то и это благодать божия, благо оригинальная пьеса.{607} Я пишу к нему, чтоб он выбросил эпиграф да переменил два стиха. Денег он, как человек обеспеченный, разумеется, не имеет в виду; но из деликатности не мешало бы предложить ему экземпляр «Отечественных записок», тем более, что он и впредь вкладчиком Вашего журнала быть не откажется. При драме получите Вы статью Соколовского, доставленную мне Грановским.{608} Что касается до посвящения благородному имени моему пьесы Т. Л., то Вы напрасно и писали о нем: вычеркните, да всё тут. Вы знаете, что я не из числа мелочных людей и за посвящениями по гоняюсь.{609}