Зимняя мантия - Элизабет Чедвик

– Я не совершал измены, сир. Более того, я приехал к вам, дабы вы могли убедиться в моей верности.

– Я должен сделать такой вывод из вашего присутствия здесь?

– Я очень на это надеюсь, сир. Кроме того, архиепископ Ланфранк прислал письма в поддержку моей просьбы.

– Архиепископ написал, что вы покаялись и раскаиваетесь, а это не одно и то же.

– Я признал, что поступил глупо, но я не предатель, сир. Я привез золото и хочу отдать его вам, а не вашим врагам.

Вильгельм фыркнул.

– Кровавые деньги… Ведь так вы, англичане, это называете?

– Это предложение мира, сир.

Вильгельм нахмурился.

– Предложение мира… – повторил он. – Слишком легко вы хотите отделаться. Мне что, сомневаться в вас каждый раз, как датчане соберутся отправиться к нашим берегам? За золото нельзя купить доверие или заставить забыть о провинности. – Он потер щетину на подбородке. – На данный момент вы должны остаться при дворе, а я тем временем решу, как с вами поступить.

Уолтеф выпрямился, глаза его сверкали.

– Вы делаете меня пленником? Я честно пришел к вам.

– По поводу вероломства, – парировал Вильгельм. – И радуйтесь, что я всего лишь сажаю вас под домашний арест. Роджер Херефордский с удовольствием поменялся бы с вами местом содержания.

Кувшин опустел. Симон спустился с помоста, чтобы взять новый, так что ему не удалось услышать конец разговора.

Однако позже его призвал к себе Вильгельм и сообщил, что на время пребывания Уолтефа в Нормандии тот назначается в его свиту.

– Ты его знаешь, ему с тобой спокойнее, и, как я уже говорил, я тебе доверяю.

– Слушаюсь, сир. – Симон уставился себе под ноги.

– В чем дело, парень? Посмотри на меня.

Симон встретился взглядом с королем.

– Сеньор Уолтеф тоже мне доверяет, – сказал он. – Если мне придется обмануть это доверие, чтобы услужить вам, я это сделаю, но это оставит дурной привкус у меня во рту.

Вильгельм кивнул.

– Я знаю, чего ты стоишь, юноша, и я рад, что ты честен со мной. Если Уолтеф не скажет тебе, что собирается ночью убить меня, а я уверен, что он этого не сделает, тогда в остальном ты можешь положиться на свою совесть. – Он махнул рукой, разрешая Симону удалиться.

Симон поклонился и с заметно улучшившимся настроением отправился по своим делам. Несколько молодых придворных стояли группой, перебрасываясь шутками. Когда Симон проходил мимо, Робер де Беллем элегантно выставил ногу в красном чулке и намеренно зацепил Симона, причем тяжелый сапог попал прямо в место старого перелома.

Симон упал – острая боль пронзила левую ногу.

– Ты никогда не сможешь быстро реагировать, де Санли, – ухмыльнулся де Беллем. – Можно оторвать крабу клешни, и все равно он будет передвигаться быстрее тебя.

Симон с трудом поднялся, изо всех сил стараясь скрыть боль. Остальные молодые люди наблюдали, но не вмешивались. Пока издеваются над кем-то другим, они могли чувствовать себя в безопасности.

Симон повернулся и зашагал прочь, стараясь, несмотря на боль, хромать не больше обычного. Де Беллем что-то сказал своим приятелям, все громко засмеялись, и этот хохот провожал Симона до выхода. Он знал – они смеялись над ним.

Уолтефа он нашел в отведенной ему маленькой комнате. Недалеко вертелся охранник. Свиту поселили в одном из сторожевых помещений, а оружие конфисковали.

Уолтеф встретил Симона улыбкой, хотя юноша сразу понял, что ему меньше всего хотелось улыбаться. Симон поставил на стол кувшин с вином и блюдо с медовыми вафлями, которые принес с собой, и налил вина в кубок.

– Каким же я был дураком! – с горечью воскликнул Уолтеф. – Не надо мне было ездить на свадьбу Ральфа де Гала. – Он схватил кубок и осушил его в несколько глотков. Симон внутренне поморщился. Пытаясь утопить печали в вине, не заставишь их исчезнуть.

– Тогда зачем вы поехали? – Симон зажег еще одну свечу, чтобы в комнате стало светлее.

Уолтеф шумно выдохнул.

– Потому что он был моим другом. Потому что его общество я предпочитал обществу своей жены. Потому что он понимал, что значит иметь английскую кровь и быть чужим на своей земле… – Уолтеф покачал головой. – Я знал, что он честолюбив, но не сообразил, насколько высоко он метит, а потом было уже поздно. Он попросил меня помочь ему, и из дружбы и по глупости я не отказал ему прямо. Теперь я попал в петлю, затянутую собственными руками, и не знаю, как снять ее со своей шеи.

Симон промолчал. Ему нравился Уолтеф, но он не переоценивал его способности политика.

– Король не говорил, как долго он собирается меня здесь держать?

– Нет, милорд. Но велел мне служить вам все это время.

Уолтеф внимательно посмотрел на него.

– И я этому рад, – произнес он глухим голосом и выпил вино с отчаянием человека, жаждущего забыться. – Только бы я предпочел, чтобы это было при других обстоятельствах.

– Я тоже, милорд, – смущенно признался Симон. Уолтеф опустил кубок на колено.

– Мне кажется, что не было времени, когда бы я не был чьим-то пленником или заложником, – грустно заметил он. – Разве что когда я был еще очень молод и отец хотел отдать меня церкви. Когда он умер, я попал под oneку Годвинссонов, а когда они погибли, их место занял твой король.

Симон отметил, что Уолтеф сказал «твой» король.

– Почему ты на меня так смотришь?

– Я удивляюсь, почему вы так поступили… впутались в заговор Ральфа де Гала.

– Я был пленником, который постоянно дергал дверь темницы в надежде вырваться. Кто-то предложил мне ключ, я его взял, но оказалось, что он от другой темницы, еще более мрачной. – Он поморщился. – Я не жду, что ты поймешь, что значит жить день за днем, как бык в ярме. Иметь власть феодального сеньора и быть бессильным перед произволом нормандских шерифов и чиновников. Быть незваным гостем в собственном доме.

– Но вы же родня Вильгельму по браку, – напомнил Симон, – Это наверняка что-то да значит.

Уолтеф вздохнул.

– Мой брак напоминает великую битву при Гастингсе, когда не брали пленных и не проявляли милосердия, – мрачно пояснил он.

Симон покачал головой. Он был свидетелем тайных встреч Уолтефа с Джудит. Возможно, их отношения испортились, но он точно знал, что когда-то им отчаянно хотелось стать любовниками.

– Хотя… у меня есть дочери, – мягко добавил Уолтеф. – Я никогда не пожалею, что дал им жизнь. И я действительно любил их мать, да и сейчас еще что-то осталось, хотя сомневаюсь, что в ее сердце сохранились какие-либо чувства ко мне, кроме презрения. А, хватит. – Он сделал нетерпеливый жест. – Не хочу говорить о руинах, в которые я превратил свою жизнь. Как твои дела? Когда ты станешь полноправным рыцарем?