Смертельный туман - С. Гроув

– Вы о ком, вообще, говорите? – спросил Тео.

Горькослад посмотрел на Дымку:

– Скажи им.

– Ее зовут Бораго, – произнесла Дымка торжественно. – Она живет на севере, в Жутком море, в собственной эпохе, которую сама себе создала. С ней там всего двое живут, ее сестры, Шалфей и Ясень. Те самые, что были изгнаны сперва элодейцами, а потом и нами, жителями Оукринга.

29

Изгои

13 августа 1892 года, 7 часов 57 минут

Я также отметила интересные закономерности в том, как разные традиции представляют зло и добро. Кое-где, а именно в Сокровенной империи и Папских государствах, зло – внешняя сила, притом в чистом виде: нынешнее зло изначально было таковым и пребудет всегда. Добро же – вечно в опасности, каждодневно под угрозой растления со стороны зла. Напротив, элодейцы (Вещие) почти всегда описывают зло как внутреннее побуждение, вполне способное сосуществовать с добром. Таким образом, человек оказывается не стопроцентно злым или добрым, в нем или в ней могут сочетаться оба начала. И дело не в том, что баланс может измениться в течение жизни: зло отвергается, добро берет верх… То и другое уживается в одной душе в одно и то же время.

– Что это значит? – София не верила ушам. – Эпоху? Сама себе?..

Нош отвернулся, словно избегая ее вопроса, по шкуре лося пробежала дрожь. Горькослад и Дымка рассматривали остывшее кострище.

– Помнишь, ты говорила: Златопрут рассказывала тебе об одной элодейке, пытавшейся практиковать арсы? – спросил Горькослад.

– Да, но она не сказала, как было дело и чем кончилось, – возразила София.

Дымка прокашлялась.

– Ладно, будем говорить начистоту! – сказала она. – Никто из нас там не бывал, так что мы все из вторых рук узнаём… Вот что нам известно. Бораго и Ясень с Шалфей были… ну… короче, они тучегонители, как Горькослад. Талантливые до невозможности. Настолько, что даже другим элодейцам их подвиги порой казались сущей магией.

– Сам я их не запомнил, – подхватил Горькослад, – но мать столько рассказывала! И такое! – Он улыбнулся. – Вот один пример. Мать говорила, однажды сестры помогли вывести из леса двоих заплутавших детей, послав им целое облако светлячков.

– Не все их дела внушали подобное умиление, – продолжала Дымка. – Особенно это касается Бораго, самой талантливой из троих. С возрастом она стала мстительной. Ее страшно бесило то, как жители Территорий обращались с древним. Однажды, придя в ярость, она наслала колдовской вихрь, погубивший более дюжины поселенцев. За это элодейцы изгнали ее, и она явилась сюда. Некоторое время мы ее терпели… Кое-кто называл ее убийцей и даже в лицо смотреть не хотел, но зря ли мы гордимся тем, что всех отверженных принимаем? Поэтому большинство все же мирилось с присутствием сестер. Однако потом Бораго рассказала о своих планах на Оукринг! – Дымка покачала головой. – Она решила, что разговаривать с древним и временами влиять на его действия – недостаточно. Бораго хотела большего. Она хотела сама уподобиться древнему.

София слушала, забывая дышать.

– И как бы это выглядело? – с сомнением спросил Тео.

– Этого мы так и не узнали, ибо тут же наложили запрет. Бораго вознамерилась присвоить Оукринг и всю землю кругом. Мы подобного не потерпели и выставили ее. Вместе с сестрами она ушла на север, к Жуткому морю, чтобы там попытаться создать и населить свою собственную эпоху.

– До нас только слухи доходят, – сказал Горькослад, – что в тех местах каждое дерево, камень и стебелек травы – живое отражение ее сознания. Даже животный мир… в котором есть и существа, напрямую созданные Бораго. Наверняка трудно сказать, ибо там побывали очень немногие… Ясень и Шалфей, говорят, выбиваются из сил, придерживая сестру.

Образ, нарисованный Дымкой и Горькосладом, вышел страшноватый, но София могла вообразить что и похуже. Она задумалась об иных способах остановить армии Нового Запада, но все они казались еще более странными и опасными. Окружить рощу людской стеной, чтобы защитить ее? Завести армию в другие места? Воздействовать на высшее офицерство силой собственной убежденности?.. Нет уж. Посещение Жуткого моря выглядело самым разумным.

– Звучит дико, но не слишком опасно, – сказал Казанова, подтверждая мысли Софии. – Я еду!

– Почему бы и нет, – поддержал Тео. – У нее распря с Вещими и жителями Оукринга, верно? Мы трое не при делах – как раз подойдем.

– Ты, Тео, для путешествий еще не годишься, – возразил Казанова.

– Может, и так, – сказал Горькослад, – но без Тео, похоже, вам их не найти. Дело в том, что берега Жуткого моря очень нелегко отыскать. Знаете его другое название? Море Вещих. Так вот, никто из вас Вещим не является, а карт у нас нет.

– Это почему без меня не найти? – спросил Тео. – Что я за особенный?

Горькослад с Дымкой переглянулись.

– У тебя ведь Знак железа, верно? – спросил Горькослад.

Тео показал руку:

– Верно.

– А как ты думаешь, зачем он тебе?

– Зачем?.. – удивленно повторил Тео.

Нош снова вздохнул. Прозвучало невероятно похоже на смех.

– Ну тебя, Нош. Недобрый ты, – попенял Горькослад, но сам спрятал улыбку. – В Пустошах далеко не все знают, каков смысл этого Знака…

Тео спросил возмущенно:

– Что сказал Нош?

Горькослад помедлил.

– Нош находит забавным, что ты не умеешь пользоваться Знаком, – объяснил он, явно «отредактировав» замечание лося.

– Твой Знак вроде компаса, Тео, – сказала Дымка, трогая его покрытую шрамами руку. – У нас в Оукринге люди со Знаком железа пользуются им, чтобы дорогу отыскивать. Вот в чем его смысл.

Тео сперва не хотел верить, потом разозлился, однако спустя некоторое время пришел в восторг. Досадуя, что прожил почти семнадцать лет, даже не догадываясь о могуществе своего Знака, он решил больше не терять времени. Куда только подевались слабость и вялость, вызванные трудным выздоровлением! Он твердил о том, как опасно тратить время впустую, пока Дымка не взяла его на прогулку по Оукрингу.

В точности как и рассказывал им Лишайник, здесь обитали люди обоих Знаков: и лозы, и железа. Сара Дымка Лонгфелло, будучи городской лекаркой, знала всех. Она и решила, что им следовало посоветоваться с человеком по имени Эверетт, прославленным следопытом. Пусть научит Тео пользоваться рукой!

Тео едва мог сдержать нетерпение. Когда с Дымкой и Казановой они отправились в городок, юноша, казалось, успел начисто позабыть про раненое плечо.

Горькослад и София остались у домика.

– Нам с тобой своя работа предстоит, – сказал Горькослад, садясь вместе с девочкой за кухонный стол. – Тот древесный спил у тебя с собой?

София вынула его из сумки, положила на стол:

– Вот он.

– Тебе удавалось прочесть его наяву?

– Нет пока.

– Попробуй еще. Откроешь для себя новое направление! – И коснулся деревянного кружка. – Вчера вечером я его просмотрел… Увидел кое-что интересное. Это дерево всех трех сестер помнило!

У Софии округлились глаза.

– Правда, что ли?

– Так воспользуйся преимуществом, взгляни на них прежде, чем к Жуткому морю идти.

София задумалась.

– А ты чем займешься, пока мы ходить будем? Здесь останешься, с Дымкой?

Вещий покачал головой:

– Благодаря карте твоего дяди я вроде бы вычислил, где следующий раз появится Дурман… И хочу заблаговременно приехать туда. – Он поднялся. – Я уеду сегодня, попозже. Мне нужно с Ношем все обсудить… А тебе – удачи в чтении карты! – И Горькослад улыбнулся. – Я еще зайду попрощаться.

Оставшись одна, София занялась сосновым кружком, лежавшим перед ней на столе. Много раз она пыталась прочесть его бодрствуя, но карта молчала. «Может, хоть сейчас что-то изменится, – гоня чувство безнадежности, сказала себе девочка. – Теперь, когда я увидела рощу и поняла, что это значит: не видеть – воспринимать…»

Кончиками пальцев она тронула поверхность спила. Закрыла глаза, сосредоточилась на строении сосны… Ничего нового не произошло. София попыталась выпасть из времени, чтобы мгновение растянулось, заключило ее в свой кокон. Ее рука потяжелела, потом, напротив, утратила вес. Срез дерева был гладким и чуть тепловатым, но не потому, что нагрелся, дело в другом…

София не стала углубляться в наблюдения, вдруг поняв: произошло нечто важное. Тепло не было теплом – а дерево перестало быть деревом. Пальцы как будто более не касались твердой поверхности. София не понимала, каким образом (и крепко-накрепко воспрещала себе задаваться этим вопросом), но ее пальцы касались непосредственно воспоминаний. Она чувствовала их кожей, невесомые, как тонкие волоконца. Они-то, воспоминания, и производили тепло.

Память дерева раскинулась перед ней. Она наблюдала события в точности как на рукотворной карте памяти. Снегопады, весенние рассветы, летние грозы, осенние вечера… и опять снегопады. Люди появлялись и исчезали. Девочка влезала на дерево и смеялась, устроившись на ветвях. На обнаженные корни присаживался отдохнуть старик, он очень устал, и ноги у него болели… Вороватый парнишка рыл и рыл землю, сбрасывал в яму мешок, закидывал землей… Выл ветер. Росла и убывала луна.