Лёха - Николай Берг

Оставалось ждать и караулить того, кто перекликался недавно с этим моргающим у ног недобитком, да прикидывать – доберутся ли конвоиры конные. Муторно было на душе, а тело было как чужое – вымотался сильно.

Дальше все пошло плохо – метрах в тридцати на дорогу устало выбрались сразу двое фрицев, тащивших катушки с телефонным кабелем. Улыбки сползли с их физиономий, как только они увидели вместо готовившего обед камерада чужих, русских. Они почти синхронно бросили на дорогу тяжелые катушки и схватились за карабины, которые висели у них наискосок на спинах. Видно, обученные фрицы попались, бодро они все это сделали. И Семенов не стал дожидаться, когда они прицелятся, а матюкнулся с досады и выстрелил по разу в одного и другого. Пистолет увесисто толкнул в ладонь, а немцы кинулись обратно в кусты, откуда сразу же заорали: «Alarm! Alarm!» Понятно – знают же, что по большаку свои прут. Грохнули из кустов выстрелы. По дороге, рядом с Семеновым, словно прутом секануло, оставив борозду и подняв пыль. И точно: там, где находились конвоиры, кто-то завопил по-немецки. Семенов бахнул на звук, подскочив от того, что совсем рядом точно так же закричал по-немецки артиллерист, стоявший с другой стороны таратайки. Не зная, что даже и думать, боец приподнялся, готовясь стрельнуть, если Середа оказался замаскировавшимся врагом. Удивился еще больше – у орущего дурниной Середы была немецкая винтовка и он, неловко из-за раненой руки, целился не в напрягшегося Семенова, а тоже в сторону конвоя. И пальнул, отчего у красноармейца уши заложило близким выстрелом. Идею напугавшего вопля Семенов понял – так можно было выиграть чуточку времени, спутав немцам карты.

Со стороны конвоя затрещала короткими очередями пара автоматов, но непонятно было, куда пошли пули. Во всяком случае, рядом ничего не свистело. Тут, сначала напугав до холодного пота, а потом, обрадовав до щенячьей радости, взвыл мотор этого перемотоцикла, и машина дернулась в кусты на обочине, грамотно уходя с дороги. Немцы тоже услышали звук мотора и им это не понравилось, один стал часто лупить из кустов, второй нагло выскочил на дорогу, но Семенов бойко выпалил по нему трижды, вроде не попал, но нахала словно ветром сдуло. Жанаев бегом дернул от костерка, таща все три котелка с величайшей заботой, выпустил куда-то еще одну пулю артиллерист, и Семенов решил, что пора отступать. Середа уже полулежал на немецком барахле, неловко перезаряжая винтовку, Семенов запрыгнул к нему, почти одновременно уселся бурят, и тут машина под ними рванула, завывая железным ревом. Семенов кинул пистолет практически однорукому артиллеристу, тот сунул ему винтовку с открытым затвором. Заверещал тонким голосом Жанаев, раскорячился, суча ногами. Первой мыслью было – попали, сволочи. Потому что пальба только разгоралась, теперь от колонны военнопленных даданило с десяток стволов. Но, почуяв невыразимо вкусный аромат горохового супа, внезапно разлившийся в воздухе, и увидев мокрые портки бурята, успокоился: расплескался просто супчик от рывка и немного ошпарил хозяйственного Жанаева.

Потомок неожиданно разумно рванул зигзагами, что явно не дало бы немцам работать прицельно, потому хоть и хлестало ветками от души, но Семенов одобрил грамотные действия Лехи, только вот медленно машинка ехала и, не сговариваясь, в один голос с Середой они рявкнули потомку, чтоб быстрее ехал. Вместо этого машина сбросила скорость. Рявкнули от неожиданности еще раз – и вот тут-то наконец гусеницы зачапали, затрескотали по дороге куда бодрее. И Семенов перевел дух. Нет, конечно, еще рано было радоваться, но все-таки уже веселее. Прикинул про себя – будет погоня? Или нет? Пешие связисты уже бегом не догонят, конники вроде и могли бы, на полном аллюре, но, во-первых, у них своя задача и бросать колонну им вроде не с руки. Во-вторых, они с этими связистами еще продолжают стрелять и, пока не разберутся, что случилось, – не погонятся. А когда разберутся – ищи ветра в поле. Скорее всего, доложат по команде, а там пусть начальство думает. Значит, надо унести ноги подальше, но без ненужного рвения – дорога хоть и лесная, а все-таки наезженная, и потому вполне ее можно перекрыть. Или попадется кто навстречу. Вон их сколько ездит по большаку, сюда свернуть – минута делов. С другой стороны, встать и разобраться – тоже надо, бежать, как курица с отрубленной головой, – совсем плохо.

Перекинулся поспешно парой слов с артиллеристом, встретился взглядом с Жанаевым, корчившим рожи от боли. Совместно решили – проскочить еще километров десять – пятнадцать, свернуть в лес и разобраться с ситуацией. Вообще-то самому Семенову больше нравилось идти пешком, так безопаснее казалось. А то эта техника, бензин, канистры… Поймал себя на желании спрыгнуть с машины и рвануть в лес бегом. Семенов зло сплюнул за борт, поморщился – плевок не получился, во рту все пересохло. Тут же пришлось хвататься за артиллериста, потому как Леха заложил крутой вираж, вывернув машину на подзаросшую дорожку справа. Куда вела эта дорога, никому не было известно, но, во всяком случае, она была малоезженой и уводила прочь от большака.

– Погодь, Леша! Притормози! – окликнул Семенов мехвода, и тот послушно сбросил скорость, разумно загнав тарантас в кустики.

Красноармеец спрыгнул на землю, закинул карабин на плечо и пояснил свистящим шепотом:

– Сейчас следы замету, чтоб не видно было, что сворачивали!

Середа кивнул и протянул Семенову пук немецких ремней – видно, поясной с разгрузочными, потому как на нем были подсумки черной кожи, пустая кобура и тяжелый длинный штык. Боец выдернул клинок из ножен, примерился на ходу к удобной тяжелой рукоятке и срубил парой ударов несколько веток. Метла получилась неряшливая, но ее вполне хватило, чтобы разровнять песок на повороте. Если не особо присматриваться – то с первого взгляда и не заметно, что тут мотоцикл вбок ушел. Но это если только не особо присматриваться, самому пришлось все время башкой вертеть во все стороны.

Теперь тяжелый гусеничный мотоцикл (и чего только эти германцы не придумают!) лопотал своими гусеницами по лесной дороге не так шустро, но с каждой минутой унося прочь от проклятого большака. Лежать на груде барахла было чертовски неудобно, что-то острое из-под брезента впивалось в кожу, и потому, когда Середа хрипло предложил минут через пятнадцать спокойной езды встать на короткий привал и разобраться, что к чему, Семенов возражать не стал. Правда, еще минут пять катили вперед, пока не подобрали подходящее местечко для того, чтобы съехать; подсознательно все же хотелось удрать подальше. Было тут где спрятаться, тек небольшой, но чистый ручеек. Агрегат поставили передом к дороге, но практически полностью укрыв его в зарослях здоровенного развесистого папоротника. Семенов специально сбегал на дорогу, проверил – нет, не видно их бивака. Мотор Леха не решился глушить, объяснив это тем, что вдруг придется рвать когти, и остальные согласились – на холостых оборотах двигатель мурчал очень тихо. Жанаев, спрятавшись в кустарнике, шипел и кряхтел, осматривая свои ошпаренные ляжки, потом, страдальчески морщась, сел в ручей и сидел там, кряхтя, остужая холодной водой обожженную кожу. Судя по выражению его лица и непривычно круглым для азиата глазам, чувствовал он то же, что и сам Семенов. Страх. Ужас даже. Такой, что мешал думать и действовать, потому что шансов благополучно унести ноги так мало, что, считай, и нету вовсе. И времени совсем нету. Вот физически это Семенов ощущал, как виденный в медицинском кабинете мудреный прибор – песочные часы. Там видно было, как время течет: так же, как перетекает песочек из одной половинки хитрой стекляшки в другую. Неудержимо и очень шустро. И даже вроде как затикало в голове у бойца от этого ощущения, громким таким солидным тиканьем – как тикали часы покойного взводного. Тик-так, немцы спешат, тик-так, уже едут, тик-так, уже близко. И это неприятное для любого нормального мужчины ощущение совершенно дикого страха мешало сосредоточиться, даже думать мешало.

Первым делом нервно и суетливо, делая много ненужных в общем-то движений, разобрались совместно с перепутанными ремнями. Так и оказалось – поясной ремень с кучей всякого разного, и разгрузочные ремни, позволяющие перераспределить всю тяжесть с пояса на плечи. Семенов, не встретив возражений, напялил на себя эту солдатскую сбрую. Повозившись, застегнул ремень с серой орленой пряжкой. Чуточку лучше себя почувствовал, ощутив привычную подтянутость от ремня. Пока их гнали распоясанными, не бойцом себя ощущал, а так, ветошкой какой-то. После этого все вместе, мешая друг другу, занялись оружием: посучив затвором, выкинули из трофейной винтовки оставшиеся в магазине три патрона, которые тут же подобрал Середа, зарядили не без труда обойму из подсумка – и обойма была не такая, как в «мосинке», а сложненькая, с пружинкой, и патроны отличались, без закраины были, а с проточкой. Но сама винтовка по всем статьям оказалась такой же, что и «мосинская», только чуточку покороче. И целиться из нее было так же просто, что тут же Семенов и проверил, удивившись тому, как руки дрожат. В пустую рамку обоймы запихнули три патрона, положили в подсумок к остальным, всего там было шесть обойм по пять патронов. Значит, в двух черных кожаных грубозерненых подсумках за вычетом пары, выстреленной артиллеристом, лежали пятьдесят восемь винтовочных патронов. Немного, конечно, но куда лучше, чем голые руки.