Пляска на бойне - Лоуренс Блок

Мальчика с ним не было.

Я видел, как он разговаривает с каким-то человеком в нескольких метрах от турникета. На ринге закончилось представление боксеров, прозвучал гонг. Я все не отрывал глаз от Стетнера. Через минуту-две он похлопал того человека по плечу и вышел из зала.

Я вышел вслед за ним, но его нигде не было видно. Я подошел к автобусам Эф-би-си-эс и поискал глазами Ричарда Термена, но и его нигде не было, да я и не рассчитывал встретить его здесь. Стоя в тени, я видел, как из-за угла здания вышел Берген Стетнер и подошел к автобусам. С минуту он разговаривал с кем-то внутри автобуса, а потом пошел обратно.

Подождав несколько минут, я подошел к автобусу, заглянул в заднюю дверь и спросил:

— Куда, к черту, делся Стетнер? Нигде не могу его найти.

— Только что был здесь, — сказал какой-то человек, не оборачиваясь. — Немного опоздали, он был тут меньше пяти минут назад.

— Черт, — сказал я. — А он не говорил, куда отправился Термен?

На этот раз человек обернулся.

— А, правильно, — сказал он. — Это вы его искали некоторое время назад. Нет, Стетнер сам спрашивал, где он. Похоже, плохи дела у Термена.

— Вы себе даже не можете представить, как плохи, —сказал я.

Я снова предъявил свой билет и вошел в зал. Шел четвертый раунд. Я ничего не знал про боксеров, потому что выходил, когда их представляли, и не стал возвращаться на свое место. Подойдя к буфету, я взял кока-колу в бумажном стаканчике, отошел в сторону и стал пить. Я огляделся — нет ли поблизости Стетнера, но его не было. Снова повернувшись к входу, я увидел какую-то женщину. На секунду или две мне показалось, что это Челси — та девица с плакатом. Но, приглядевшись, я понял, что вижу Ольгу Стетнер.

Ее длинные волосы были собраны на затылке в пучок, — по-моему, это называется шиньон. Прическа подчеркивала ее выступающие скулы и придавала ей строгий вид, но у нее, наверное, в любом случае был бы строгий вид. На ней был короткий жакет из какого-то темного меха и замшевые сапожки почти до колен. Она оглядывала публику. Не знаю, кого она искала, мужа или Термена. Но не меня: ее взгляд скользнул по мне, не задержавшись ни на мгновение.

Не знаю, как я воспринимал бы ее, если бы не знал, кто она такая. Она была, безусловно, привлекательна, но в ней было еще что-то особенное, какой-то магнетизм — возможно, во многом объяснявшийся тем, что я про нее знал. А знал я про нее, черт возьми, даже слишком много. И из-за того, что я про нее знал, я не мог на нее смотреть. И не смотреть тоже не мог.

К концу боя они стояли там вместе, Берген и Ольга, и смотрели на просторный зал так, словно он принадлежал им. Судья-информатор объявил решение арбитров, и боксеры, один за другим, в сопровождении свиты из трех-четырех человек, спустились с ринга и скрылись в подземном проходе левее входа в зал. Как только они ушли, из того же прохода появились два новых боксера, совсем свежие, и по центральному проходу направились к рингу. Это вышли средневесы, с солидным числом боев у каждого на счету. Я знал их по залу «Мэдисон-Сквер-Гарден». Оба были чернокожие, оба выиграли почти все свои бои, и у того, что поменьше ростом и почернее, был нокаутирующий удар с обеих рук. У другого удар был послабее, но зато лучше реакция и длиннее руки. Бой обещал быть очень интересным.

Как и неделю назад, последовало представление нескольких известных персон из мира бокса, включая обоих участников главного боя, назначенного на следующую неделю. Был представлен и один политик, вице-президент округа Куинс, которого встретили хором неодобрительных возгласов, вызвавших взрыв смеха. Потом все ушли с ринга, и судья представил боксеров. Я взглянул в сторону Стетнеров и увидел, что они пробираются к подземному проходу.

Я выждал с минуту. Раздался гонг к началу боя, и я спустился в подземный проход.

Лестница выходила в широкий коридор с голыми бетонными стенами. Первая же дверь, к которой я подошел, была открыта, и за ней я увидел победителя предыдущего боя. Он держал в руке литровую бутыль водки «Смирнофф», из которой наливал приятелям, время от времени прикладываясь к горлышку сам.

Я прошел немного дальше, остановился у следующей двери, которая была закрыта, прислушался и попробовал повернуть ручку. Заперто. Следующая дверь была открыта, но свет в комнате не горел — пусто. Такие же голые бетонные стены, как в коридоре, такой же пол, выложенный черной и белой плиткой. Я пошел было дальше, но тут какой-то мужской голос позвал:

— Эй!

Я обернулся. Это был Стетнер, а за ним, в нескольких шагах, стояла его жена. Он был метрах в пятнадцати или двадцати от меня и медленно шел в мою сторону, слегка улыбаясь.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он. — Вы что-то ищете?

— Ага, — ответил я. — Мужской туалет. Где он у них, черт возьми?

— Наверху.

— Тогда почему этот козел послал меня сюда?

— Не знаю, — сказал он. — Сюда посторонним вход воспрещен. Поднимитесь наверх — дверь в туалет рядом с буфетом.

— Ах, вот где, — сказал я. — Знаю.

Я прошел мимо него и стал подниматься по лестнице, чувствуя спиной его пристальный взгляд.

Я вернулся на свое место и начал смотреть бой. Исход его был неясен, и зрители наслаждались вовсю, но через два раунда я вдруг обнаружил, что не слежу за ходом боя. Я встал и вышел.

На улице похолодало и поднялся ветер. Пройдя примерно квартал, я попытался сориентироваться. Этих мест я не знал, а спросить было некого. Мне нужно было найти такси или телефон, но я не знал, где искать.

В конце концов на Гранд-авеню я остановил левака. У него не было ни счетчика, ни городской лицензии, так что ему не полагалось подвозить клиентов, но за пределами Манхэттена на это никто не обращает внимания. За то, чтобы довезти меня в Манхэттен, он запросил двадцать долларов. Мы сторговались на пятнадцати, и я дал ему адрес Термена, но потом сообразил, что придется еще час торчать в парадном, и велел отвезти меня в мой отель.

Его машина была сущей развалюхой, выхлопные газы пробивались сквозь пол. Я опустил оба задних стекла до отказа. Радио играло какие-то польки, а диск-жокей весело болтал что-то на незнакомом мне языке — по-моему, по-польски. Мы выехали на Метрополитен-авеню и проехали по мосту Вильямсберг в Нижний Ист-Сайд — мне показалось, что это довольно большой крюк, но я помалкивал. Счетчика у него не было, так что платить лишнее мне не пришлось бы, и почем я знал — может, этот путь короче.

За то время, что меня не было дома, звонил только Джо Деркин и оставил свой домашний телефон. Я поднялся к себе и сначала попробовал дозвониться до Термена. Услышав голос автоответчика, я положил трубку. Потом позвонил Джо. Подошла его жена и позвала его. Когда он взял трубку, я сказал:

— Он не появлялся в Маспете, но там был Стетнер. С женой. Они тоже искали его, так что я, видимо, не единственный, кого он подвел сегодня. Никто из телевизионщиков не знал, где он. Думаю, он улизнул.

— Пытался. Только ему подрезали крылья.

— Что-что?

— Там внизу есть ресторан — забыл, как называется. По-итальянски это означает редиску.

— «Радиккио» — это не редиска, а какой-то салат.

— Ну, не важно. Приблизительно в шесть тридцать, когда ты, должно быть, только что отправился в Маспет, один тип вышел оттуда через заднюю дверь с ведром кухонных отбросов. В углу за помойными контейнерами оказался труп. Догадайся чей.

— Не может быть!

— К сожалению, может. С опознанием проблем не было. Он выпал из окна пятого этажа, поэтому выглядел не таким красавчиком, как обычно, но того, что осталось от лица, хватило, чтобы сразу его опознать. Слушай, ты уверен, что это не редиска? Мне Антонелли говорил, а он должен бы знать, как ты думаешь?

18

Газеты были в восторге. Ричард Термен упал и разбился насмерть в нескольких метрах оттого места, где его жена была зверски изнасилована и убита меньше трех месяцев назад. Как предположил один претендент на Пулитцеровскую премию[36], последним, что он видел в своей жизни, был интерьер квартиры Готшальков, мимо окон которой он пролетал, когда падал. Мне это показалось мало вероятным, потому что, уезжая из города на шесть месяцев и один день, люди обычно задергивают занавески, но возмущение мое было не настолько велико, чтобы писать по этому поводу письмо в редакцию.

Никто не сомневался, что это самоубийство, хотя по поводу причины мнения разделились. Одни считали, что он был в отчаянии после того, как потерял жену и будущего ребенка, другие — что он испытывал угрызения совести, потому что стал причиной их смерти. Автор передовицы в «Ньюс» увидел в этом символ краха «Алчных Восьмидесятых». «Мы много слышали о том, что „надо иметь все“, — писал он. — Три месяца назад Ричард Термен и имел все — деньги в банке, большую квартиру, красавицу жену, видный пост в бурно растущей индустрии кабельного телевидения и в перспективе — ребенка. В мгновение ока все это рассыпалось в прах, а работы и денег оказалось недостаточно, чтобы заполнить пустоту в сердце Ричарда Термена. Можете думать, что это он был тот негодяй, кто задумал гнусную инсценировку, исполненную в ноябре в доме на Западной Пятьдесят Второй. А можете считать его лишь жертвой. В любом случае получается, что он имел все — и у него не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться, когда он это все потерял».