Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - Николай Скабаланович

Понятно, что такой политикой Комнин нажил себе массу врагов: территориальная аристократия, лишенная земель; чиновная аристократия, ограниченная в жаловании; духовенство, потерявшее имущество, — все должны были перейти и действительно перешли в лагерь недовольных. Недовольство легко могло пробиться наружу и, по обычаям византийского государства, выразиться во враждебных правительству действиях. Первые признаки такого настроения обнаружились в протесте Константинопольского патриарха Михаила Керуллария, выступившего на защиту церковных интересов. Но Комнин сломил оппозицию, принеся патриарха в жертву своему гневу. Поступок с патриархом не укротил однако же недовольных. Между ними началось какое–то подозрительное брожение. Когда Комнин находился в походе против печенегов, в сентябре 1059 г., до него дошел слух, что в Малой Азии поднялось восстание, и это заставило его поспешить в столицу. Слух оказался ложным.[774] Тем не менее сама возможность его появления указывала на то, что в воздухе носилось что–то недоброе, что если восстание не сформировалось, то все–таки готов был материал, из которого оно могло сформироваться и, может быть, делались какие–нибудь попытки в этом смысле. Недолго, вероятно, пришлосс бы ожидать времени, когда горючие вещества, накопившиеся у подножия трона, вспыхнули бы ярким пламенем, если бы случай не подоспел на помощь и не помог поколебать трон прежде, чем начался пожар.

Спустя некоторое время по возвращении из похода, когда Комнин успел успокоиться от взволновавшего его неверного слуха, он с целью развлечься и забыться от государственных забот отправился на охоту[775] за кабанами в окрестности Эфеса. Здесь он простудился, с ним сделался сильный лихорадочный припадок, через три дня припадок повторился, император переправился в столицу, во Влахернский дворец, переночевал в нем и на следующее утро, когда он, страдая от обнаружившегося плеврита, собирался переехать из Влахернского в Большой дворец, его окружили приближенные и, вместе с патриархом, стали убеждать отречься от престола и постричься в монахи. Увещания увенчались успехом: Исаак Комнин отрекся от престола в пользу Константина Дуки, постригся в монахи и отправился в Студийский монастырь, где провел остаток своей жизни (по свидетельству писателя XII в.,[776] один год) в монашеских подвигах.[777] Принимая во внимание наиболее надежное свидетельство, что Комнин царствовал два года и три месяца,[778] можно заключить, что отречение его от престола совершилось в начале декабря 1059 г.

Факт отречения Комнина от престола и пострижения в монашество чрезвычайно загадочен. Историки, сочинениями которых мы пользуемся как источниками, представляют это дело добровольным актом со стороны императора. Но для беспристрастного читателя кажется странным, каким образом храбрый и мужественный государь, только что возвратившийся с театра военных действий, в разгар совершенно не монашеской забавы, решается под влиянием какой–то лихорадки или плеврита, которые для его выносливой натуры не должны были казаться чем–нибудь безнадежным, на шаг бесповоротный, противоречивший его личным и фамильным интересам. Трудно найти этому факту полное объяснение, однако же по немногим имеющимся в нашем распоряжении данным можно догадьь ваться, что в деле отречения и пострижения Комнина нашла себе приложение злостная интрига, хорошо подготовленная и удачно разыгранная, главным руководителем которой был Михаил Пселл, жертвой — Комнин и его семья, человеком, пожавшим плоды, — Константин Дука.

Генеалогию Константина Дуки нет возможности установить. Минуя легендарные рассказы, возводящие его род ко временам Константина Великого,[779] невозможно даже провести филиацию между именами Дук, попадающимися в истории с первой половины IX в., а именно: Андроником, подвизавшимся вместе со Львом Аргиром при Михаиле III,[780] другим Андроником, процветавшим при Льве VI и умершим в изгнании,[781] Константином Дукой, выступившим претендентом на престол при Константине Багрянородном и погибшим вместе со своим родом, за исключением сына Николая, который был убит позже в сражении с болгарами,[782] третьим Андроником Дукой, по прозванию Лид, который вместе с сыновьями. Вардой и Христофором, стоял на стороне Склира, возмутившегося против Василия II.[783] Относительно их нельзя доказать, что Андроник Лид был сын Константина Дуки, или даже его внук через сына Николая, точно так же нельзя доказать, что второй Андроник был сын первого Андроника. Неизвестно, наконец, какое отношение существует между Константином Дукой, вступившим на престол в 1059 г., и сыновьями третьего Андроника. Словом, в этой области возможны только догадки.

С достоверностью можно сказать, что Константин Дука был родом из Пафлагонии,[784] в первый раз женился на дочери[785] Константина Далассина, знаменитого претендента на руку императрицы Зои, за сочувствие которому был заключен в тюрьму Иоанном Орфанотрофом. По смерти этой первой жены он женился на другой, Евдокии[786] Макремволитиссе, племяннице патриарха Михаила Керуллария, и от нее имел детей мужского и женского пола, рожденных до и после вступления на престол.[787] В восстании Комнина против Стратиотика Константин Дука вместе с братом Иоанном принимал деятельное участие, и при начале заговора ему, как и другим, предлагали стать во главе восстания, назвавшись императором, но он благоразумно отклонил от себя эту опасную честь.[788] Когда заговорщики провозгласили императором Исаака Комнина, Константин Дука был возведен этим последним в звание кесаря, но по вступлении Комнина на престол Дука сложил с себя звание — добровольно или против воли, неизвестно — и удалился от двора.[789] Судя по тому, что приверженный Дуке писатель[790] говорит о каких–то обещаниях, данных Комнином Дуке, которые не были исполнены, можно полагать, что сложение достоинства кесаря было результатом натянутых отношений между Комнином и Дукой. Принимая во внимание эту натянутость отношений, можно не без основания заключать, что Дука отправлен был из столицы на службу в провинцию, — таким образом получает значение свидетельство Матвея Эдес–ского,[791] что для занятия престола он был вызван из Эдессы, города, которым он управлял. Противоречивое, по–видимому, этому свидетельству показание греческого историка,[792] что Дука состоял в числе первых советников Комнина, который удостаивал его дружбы и чести (что, следовательно, он постоянно находился при особе Комнина), можно относить к тому времени, когда Комнин был еще претендентом, не вступил на престол; нитями, связывавшими тогда их дружбу, служили финансовые расчеты — Дука был богат, снабжал Комнина необходимыми для его предприятия деньгами, вообще был изобретателен насчет денег и тем оказывал большие услуги претенденту.[793]

Когда Исаак Комнин своими резкими мерами вызвал недовольство в среде подданных и стала подготовляться оппозиция, в планах лиц, принадлежавших к оппозиции, не последнюю роль играли, надо полагать, расчеты на Дуку. Патриарх Керулларий был слишком решительный и искусившийся в делах этого рода человек, чтобы свой протест против церковной политики Комнина ограничивать словесными обличениями и не заглядывать в будущее, в область возможной агитации против Комнина с помощью какого–нибудь претендента на престол. Если же у Керуллария были подобные мысли, то кому естественнее было порадеть, как не мужу своей племянницы? И действительно, у панегириста Керуллария встречаем смутную фразу, что он давно предугадывал, что Дука получит державную власть.[794] Низвержение Керуллария воспрепятствовало ему осуществить свои намерения относительно Дуки, если даже они были. В сентябре 1059 г. до Комнина доходит слух, оказавшийся неосновательным, чта против него поднялось восстание. Историк, посвящая этому слуху краткую заметку в трех строчках, не называет по имени того, на кого молва указывала как на главного деятеля восстания, говорит только, что это был сановник, посланный на Восток для улаживания вопроса о государственных имуществах.[795] Если с этим сопоставить, что Дука действует на Востоке, в Эдессе, и что Комнину он известен был со стороны своих финансовых способностей, то не будет вполне безосновательным предположение, что такое важное дело, касавшееся экономических интересов государства, поручено было Комнином именно ему и что молва указывала на него как на зачинщика восстания. Это предположение находит себе косвенное подтверждение и у Пселла: Пселл ни одним словом не обмолвился о тревогах, волновавших Комнина вследствие слуха о восстании на Востоке, — факт сам по себе подозрительный; в то же время, превознося высокие качества Дуки, он замечает, что многие наперед указывали ему царство, его пугали не враги, но приверженцы, он должен был скрываться от них и преграждать к себе доступ, хотя более смелые пренебрегали этим препятствием.[796] Пселл в своих записках не стеснялся хронологией и не заботился о том, чтобы его сообщения стояли на своем месте. Хотя вслед за приведенной заметкой он говорит о времени, предшествовавшем вступлению Комнина на престол, однако же это не мешает относить его слова ко времени царствования Комнина. Сообщение Пселла достаточно выясняет как происхождение тревожного слуха, так и то, почему и в каком смысле он оказался ложным. Поводом к слуху послужило тяготение к Дуке его приверженцев, а именно людей, недовольных царствованием Комнина, слух оказался ложным в том смысле, что Дука не только не старался привлекать к себе этих людей, а, напротив, всячески от них устранялся. Комнин, как скоро выяснилась эта сторона дела — отношение Дуки, — успокоился; он был слишком правдив для того, чтобы принимать несогласные с чувством справедливости меры предосторожности и подвергать человека преследованию только за то, что другие его уважают.