У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945 - Вильгельм Люббеке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Расстроенный вмешательством в мои личные дела, я сказал ему несколько грубовато: «Отец, это мое решение. Я люблю эту женщину и собираюсь жениться на ней. Тебе не следует вмешиваться». Больше он никогда не возвращался к этому вопросу.
В это время Аннелиза все еще работала в цветочном магазине у Гамбургской ратуши. Но еще в январе она записалась на курсы сестер Красного Креста; она считала патриотическим долгом помочь своим трудом воюющей стране. Вскоре после того, как она посетила нас, у нее начались трехмесячные курсы в Гамбургском госпитале.
Когда 12 мая Аннелиза отправилась домой, а я снова на фронт, мы расстались, зная, что скоро опасность будет угрожать не только мне, но и Аннелизе.
Красный Бор. 15 мая – 24 июля 1943 г.
Если мне было трудно привыкнуть к домашней жизни, то несравнимо тяжелее было расставание с моими близкими и любимыми и возвращение на фронт. Поезд мчался вперед, а я не мог не вспоминать об Аннелизе и о времени, проведенном со своей семьей; я не знал, увижу ли я их вновь.
Эти майские дни в Красном Бору были, возможно, самыми тяжелыми для меня, так как мне сразу же пришлось вступить в бой. Теперь, спустя неделю, привычная окопная война снова стала для меня обыденной реальностью, но в этот раз мне не удалось выбросить из головы мысли о доме. Когда солдат думает только о нем, он становится невнимательным и уязвимым. Ему грозит ранение или смерть. В попытке как-то компенсировать свою рассеянность я стремился быть предельно собранным в бою в первые дни.
На фронте под Красным Бором положение наших войск и противника почти не изменилось, но постоянные бои, большие и малые, продолжались. Казалось, что русские атаковали не только с целью выбить нас с наших позиций, но и завладеть нашими запасами продовольствия. Когда советским частям удавалось занять наши окопы, мы обычно отступали на сотню метров; в это время вражеские солдаты заходили в бункеры и захватывали наши продуктовые запасы. Перегруппировавшись, мы шли в контратаку и выбивали их с наших позиций. Все происходило так, словно мы действовали по заранее намеченной схеме.
Конечно, некоторые дни мне запомнились. В воскресенье 17 июня мне исполнилось 23 года. Как правило, дни рождения на фронте не отмечали. В этот раз командир роты лейтенант Райхардт подарил мне бутылку коньяка. Он также воспользовался необычным затишьем на фронте, чтобы провести первую церковную службу в роте со времени начала войны в России около двух лет назад. Такие передышки длились недолго.
Иногда война наносила неожиданный удар. Однажды был тихий, спокойный день; я проходил мимо нескольких больших деревьев, росших за нашими позициями. Я услышал, как вдалеке выстрелило орудие. Прислушиваясь к свисту подлетавшего снаряда, я понял, что он упадет близко, очень близко. Мгновенно упав лицом вниз, я прижался к влажной после дождя земле. В этот момент речь шла о жизни и смерти.
Мой слух меня не подвел. Снаряд ударил примерно в метре от меня, но ушел глубоко в глинистую почву, прежде чем взорваться. Меня всего обрызгало грязью, но даже не ранило.
Нам часто снились бои. Однажды ночью, страшно уставший, я вернулся в блиндаж; находясь в состоянии между сном и явью, я решил, что нас атакует враг. Схватив ручную гранату, громко закричал: «Русские идут!»
К счастью для меня, мой напарник связист бодрствовал и сумел выбить гранату из моей руки, прежде чем я вырвал чеку. Поскольку мы были в блиндаже, я бы не смог от нее избавиться. В этом тесном помещении взрыв убил бы нас обоих. Хотя связист был моим подчиненным, звание в таком случае не имело значения. Сейчас он был просто моим товарищем, спасшим меня; так же поступил бы и я на его месте.
Проходили недели на фронте, мое пребывание дома стало казаться мне далеким сном, хотя я постоянно думал об Аннелизе. 29 июня на ее 22-й день рождения я послал ей букет из красных роз. Это было выражением моей надежды на нашу будущую совместную жизнь и знаком моей глубокой любви.
В моих письмах к ней я говорил только о своих чувствах, но иногда иносказательно, чтобы не заметил цензор, мне удавалось вскользь сообщить ей о боях, в которых я принимал участие. В письме Аннелизе от 20 июня я рассказал о дуэли советской артиллерии с нашими гаубицами. 10 июля я упомянул о том, как наши гаубицы и минометы удачно отразили атаку русских на наши позиции. Такие боевые действия были событиями заурядными и потому скоро забывались.
На Неве. 24 июля – 4 сентября 1943 г.
22 июля началась третья битва за Ладогу; Красная армия возобновила свои попытки расширить пробитый в январе коридор к Ленинграду к востоку от города. Двумя днями позже наша дивизия была передислоцирована в северо-восточном направлении на расстояние 25 километров из Красного Бора на Синявинские высоты, заняв близ Невы ключевые позиции. Мы располагались приблизительно в 10 километрах к юго-западу от Ладожского озера и в 10 километрах к северу от важного железнодорожного узла в городе Мга.
58-ю дивизию ожидали тяжелейшие бои в этой войне, когда советская 67-я армия попыталась отбить у нас высоты. Сражение 4 августа было особенно жестоким. Попытка 154-го полка перейти в контратаку и отвоевать потерянные позиции столкнулась с упорным сопротивлением противника и привела к тяжелым потерям. 8 августа разгорелись еще более ожесточенные бои, и я часами не вылезал из окопа.
Некоторое время спустя, когда выдался относительно спокойный день, со мной случилось странное происшествие. Возвращаясь с передовой в свой бункер в тылу, я брел вдоль разбитой дороги. Когда я уже миновал расположение наших гаубиц, мне повстречался немецкий лейтенант в новенькой форме, который шел с севера. Это сразу же показалось мне странным, в том направлении не было никаких немецких частей.
Я был озадачен, но офицер сохранял спокойствие, и ничего подозрительного в его поведении не было. Он дружественно поприветствовал меня, и мы каждый пошли своим путем.
Два часа спустя советская артиллерия обстреляла наши позиции, выпустив 50–60 снарядов. Только отрытые на большую глубину окопы защитили наши гаубицы и помогли избежать потерь.
Я сразу же вспомнил встреченного мной таинственного немецкого офицера. Только теперь я понял, что он вполне мог быть русским шпионом,
