Не умирай в одиночку - Георгий Ланской

– И что же делать? – приуныла Юлька.

– Не лезла бы ты в это дело, – посоветовала я. – И Никитосу тоже заняться нечем, не иначе. Оставьте ментам разбираться.

– Вот еще, – фыркнула Юлька. – Менты дальше собственного носа не видят. Им Сашка все рассказал, ты думаешь, его стали слушать? Для них чат это что-то из рода фантастики, прибора умнее калькулятора они в принципе не признают.

– По крайней мере, будь осторожна, – вздохнула я, поняв, что переубедить ее мне не удастся.

– Виль, я унаследовала нужные гены. Мой дед-разведчик фору любому Штирлицу бы дал. Он до сих пор в лесу пеньки мхом к югу разворачивает – врагов запутывает, – рассмеялась Юлька. – Так что я и дело распутаю, и под прицел не попаду.

– Сдается мне, что ты в это дело кинулась, чтобы боль сердешную приглушить, – заявила я. – Пашун то не объявлялся?

– Сегодня звонил, – мрачно ответила Юлька. – Причем, разговаривал, как ни в чем не бывало. Сказал, завтра за вещами зайдет. Он сильно не настаивал, но я решила, что не желаю, чтобы его барахло постоянно путалось у меня под ногами.

– Не боишься слабинку дать? – сочувственно спросила я. – Ты же его столько раз прощала.

– Не знаю. Я предусмотрительно смоюсь из дома, на хозяйстве соседа оставлю. С ним Пашка точно спать не будет. А сама найду занятие поувлекательнее.

Юлька закатила глаза и блудливо ухмыльнулась.

– Кого уже склеила? – заинтересовалась я. – Я его знаю?

– Знаешь, – хихикнула Юлька. – Валера Беликов тут клинья подбивает. Статейку заказал, талию как бы ненароком всю ощупал, на машинке катал. Зовет в ресторан завтра.

– Молодец, – похвалила я. – Правда, он тебя лет на десять как минимум старше. Но я одобряю твой выбор. На него тут такая очередь стояла. Я и сама бы не прочь, да вот беда, не смотрит он в мою сторону дольше трех секунд.

– Я и сама знаю, какая я молодец, – парировала Юлька. – Знаешь, не ожидала от себя такой прыти, думала дольше страдать буду. И ведь так обидно, что подставили люди, которых считала близкими. До сих пор поверить не могу, что со мной такое могло произойти.

– Что случилось с моей рыбкой? – осведомился сидящий за соседним столиком мужчина с невероятно грустными телячьими глазами. Я сначала удивилась: к кому он обращается, ведь за столиком он сидел один, не к нам ли? И только потом увидела у него в ухе гарнитуру от сотового телефона. Юлька подняла глаза и вопросительно посмотрела на меня, так как я начала улыбаться.

– У рыбки болит головка? Рыбонька прилегла? – вкрадчиво спросил мужчина. Я чуть слышно фыркнула. Интрига завязывалась. На мужчину оглядывались и другие посетители. Юлька заерзала и принялась крутить головой.

– Ну, не расстраивайся, рыбонька… Я скоро приеду. Да-да… Нет-нет, кушать не буду…. Нет-нет… Правда, не буду…. Не хочу… Да-да… Ты потерпи чуть-чуть…

Юлька, улицезревшая источник звуков, внимательно разглядела его и вдруг начала складываться пополам и сползать под стол.

– Ты чего? – удивилась я.

– Ты посмотри, что у него в тарелке! – прошипела Юлька, затолкав в расползающийся в улыбке рот кулак. Я обернулась и уставилась в тарелку мужчины.

На ней, скорбно глядя вверх одним глазом, лежала тушка форели.

Я улыбался весь день. Предстоящее приключение невероятно будоражило мою кровь. Сегодня даже солнце светило по другому, птички не так пели, люди улыбались радостными улыбками. Никогда бы не подумал, что намерение кого-то убить так примиряет тебя с окружающим миром.

И не важно, что на улице плюс три, небо затянуто косматыми серыми тучами, а из птиц видны только вороны и чумазые, нахохлившиеся воробьи, готовые порвать конкурента в борьбе за хлебную корку. В моих сладких мечтах все было окрашено в яркие тона.

Правда, оттенки были преимущественно красные. Багровое небо, алые лужи и малиновые птицы. Женщины в красном… Цвет ночи…

В голливудском блокбастере один из ведущих психиатров не видел красного цвета после пережитой психической травмы. Я же, напротив, красный видел очень отчетливо. Алые всполохи заполняли все вокруг, временами застилая взор.

На дело я отправился поздним вечером. Долго выбирал орудие убийства. Сперва хотел остановиться на привычном скальпеле, но потом передумал и взял нож. Скальпель – слишком тонкая штука для таких вещей. Требовалось что-то радикальное.

Адрес Юлии Быстровой я взял в справочном бюро без всяких проблем. До ее дома тоже добрался без труда. Этот не самый благополучный район я хорошо знал. Раньше приходилось работать тут в местной поликлинике. Пациентами преимущественно были пенсионеры, от которых дурно пахло мочой, потными телами и чем-то кислым. Наверное, так пахнет старость. Я ненавидел работать с пенсионерами, которые без конца жаловались на свои многочисленные болячки, но в любой момент могли своими клюшками забить до полусмерти попытавшегося пробраться без очереди к заветному кабинету хоккеиста. Они не оставляли в карманах моего халата хрустящих купюр. Все они были пережитками прошлого времени, считая, что их должны лечить бесплатно. А я, хотя всю жизнь мой отец внушал мне уважение к старшим, испытывал прямо противоположные чувства. Все-таки были же раньше мудрые правители, которые велели сбрасывать со скалы старых и немощных…

Мы прежде жили в маленьком городе, почти деревне, недалеко от границы с Казахстаном, откуда мои предки были родом. Меня назвали Алишером в честь прадеда, великого и ужасного бея, как внушал мне отец. Он всеми силами пытался соответствовать славному имени своего предка, держался соответственно и соответственно работал в комитете партии, тогда единственной в стране. И неважно, что городок наш был мал, и развернуться папаше было негде. Его это не смущало. Правда, отцу регулярно приходилось ездить в соседний город, отчитываться перед вышестоящим начальством, которое тоже любило руководить и наказывать, особенно таких как мой папаша. Придя с работы, вволю наруководившись, он вымещал накопившееся раздражение на нас.

Моя мама зимой и летом ходила в платке, скрывавшем половину ее лица. Делалось это по простой и тривиальной причине. Однажды, изрядно приняв на грудь, папаша начал стегать ее камчой. Один точный удар разорвал ей щеку и оторвал мочку уха. Доставалось и мне, хотя мать всеми силами старалась защитить меня. На моей спине до сих пор красуется узкая белая полоса – подарок от заботливого папочки.

Восточный мужчина должен уважать старших, но я не мог этого сделать. Старшие для меня ассоциировались с пьяным отцом, который мечется по квартире с хлыстом и стегает мою покорную забитую мать, закрывающую лицо руками.

– Когда-нибудь я стану врачом, буду уважаемым человеком и я заберу тебя к себе, вылечу твое лицо, – шептал я матери. Она кивала, гладила меня по голове, а на мою щеку падали ее слезы. Жить вместе с отцом становилось все труднее с каждым годом. Он почти не контролировал себя. И я хотел его убить.

Мама не дожила до того дня, когда я стану врачом. Она умерла зимой, когда мне было пятнадцать лет. Я плохо помню тот день, только отрывки событий. Помню мерзлую землю на кладбище, которую долбили матерящиеся мужики. Помню, что стоял и смотрел на обернутое зеленой материей тело. Помню грузно сидящего на стуле отца. Не знаю, почему он сидел, когда вокруг него стояли люди. С неба падали огромные снежные хлопья, кружащиеся на ветру. Я поднял голову от разверзшейся в земле ямы и увидел сидящего на ветке снегиря, с неуместно красным оперением. А потом была пустота и слезы в подушку в пустой квартире.

Я уехал из родительского дома, как только закончил школу. Поступить в медицинский институт мне удалось легко, видимо, протекция отца сыграла свою роль. Он и тут преследовал меня. Я не был дома пять лет. Вернулся после получения диплома, да и то лишь потому, что мой отец снова женился.

Мадина, невеста отца, была копией моей матери, такая же щупленькая и забитая, а по возрасту, она была на два года моложе меня. Когда она хлопотала по дому, таская грязные отцовские сапоги, готовя казаны плова и бесбармака, я видел в ней маму и жалел ее. Участь Мадины в доме отца была незавидной.

Я приехал к отцу в отпуск через пару лет. Он постарел, обрюзг, но столь же авторитарно излагал прописные истины, вот только где-то в уголках его глаз таилась растерянность и страх. Это было начало девяностых. Могучий СССР развалился на куски, незыблемая платформа коммунистической партии ждала крен, и все коммунисты полетели мордой вниз с насиженных мест. Впрочем, более шустрые успели подстелить себе соломку и нахапать все, что плохо лежало, став и при новом режиме полноправными хозяевами жизни. А вот отец не смог. Не удержал он должности, не приватизировал в собственность ни птицефабрику, ни хлебокомбинат, ни детский сад и остался ни с чем. С работы его пнули так, что от былой бравады мало что осталось, а тем, что еще имелось, он запугивал Мадину.