Бедная Настя. Книга 2. Превратности любви - Елена Езерская

— Я не знаю, что думать, — печально проговорила Лиза. — Я писала тебе и ждала твоих писем. Но ты не отвечал и не приезжал. А когда вернулся, не бросился сразу же ко мне и не сделал предложение. Скажи, это правда, что в Петербурге ты стрелялся на дуэли из-за женщины?

— Правда… — побледнел Корф.

— Ты ее любишь?

— Нет!

— Тогда поклянись мне сейчас, что ты по-прежнему любишь меня. Здесь, перед храмом Божьим. Что?..

— Прости, я не могу…

— Так значит, все, что говорили о тебе маменька и Забалуев, правда? Ты сделал мне предложение из-за поместья?!

— Нет! Хотя, впрочем, я и сам не понимаю, что я делаю. Я ничего не понимаю, прости!

— Уходи… — Лиза оттолкнула Корфа и стала подниматься по ступенькам в церковь.

Земля снова уплывала у нее из-под ног, а из-за слез она почти ничего не видела. Но, может быть, и к лучшему — никаких осуждающих взглядов, никаких лиц, лживо соболезнующих ее горю.

— Простите, что заставила ждать, — обратилась Лиза к отцу Павлу, занимая свое место у аналоя. — Давайте продолжать.

— Слава тебе, Господи! — горячо перекрестилась Долгорукая.

— Но как же Владимир? — с недоумением в голосе спросил сестру Андрей.

— Все это туман, наваждение. Чудес не бывает, — отрешенно сказала Лиза.

— Золотые слова, Елизавета Петровна! — тут же подскочил к ней Забалуев. — А вам, Андрей Петрович, тоже пора бы повзрослеть.

— А вот женим его — сразу и повзрослеет, — пообещала Долгорукая.

— Дай то Бог! Дай то Бог! — Забалуев вознес глаза к небу и незаметно подмигнул отцу Павлу — мол, чего тяните, начинайте!

— Обратим души к Господу нашему и в молитвах наших попросим его о снисхождении и дальнейшем благополучии… — стал читать оборванную на полуслове молитву отец Павел.

По завершении молитвы он, как положено, предложил кольца новобрачным, потом кивнул кому-то за их спиной, перед ними расстелилось шелковое покрывало. Забалуев быстро ступил на него, утверждая за собой право первенства в семье. Лиза же, за все это время и не шелохнулась — ни тогда, когда отец Павел нанизал на ее тонкий пальчик не по размеру большое кольцо, ни тогда, когда венец водрузили ей на голову. Не вздрогнула и не встрепенулась она и тогда, когда пришло время обменяться поцелуями с супругом. И даже после того, как отец Павел напоследок благословил их и объявил мужем и женой, а Забалуев, взяв ее цепко под руку, повел из церкви к свадебному столу.

Корф наблюдал за всем этим издали, незаметно для всех. Он прятался в доме и никак не мог собраться с духом и уйти. Владимир чувствовал себя раздавленным и беспомощным. Обстоятельства складывались против него, и все же он так и не решился перешагнуть черту и обмануть Лизу. В его сердце уже давно не было ни детской привязанности к ней, ни почитания отцовской воли, принуждавших Владимира относится к Лизе как к возможной невесте. Но мысль о том, что этой женитьбой он сможет остановить натиск Долгорукой, тревожила его и погнала в то утро из дома. Если бы Лиза решилась принять его предложение!

Владимир был настолько эгоистичен, что даже не подумал о том, что будет дальше. Остановила бы их свадьба старую княгиню? Что делать с переполнявшими его чувствами к Анне? Господи, он совсем забыл об Анне, ведь обещал же Оболенскому передать ее в труппу императорских театров. Пора уже перестать жалеть себя и поторопиться, пока еще он здесь хозяин.

Вернувшись, Владимир первым делом велел позвать к себе Анну. Когда она вошла в кабинет, приступил к разговору сразу без лишних церемоний и объяснений.

— Я принял решение продать вас директору императорских театров. Вы поедете в Петербург и займетесь актерским ремеслом! Так хотел отец. И я считаю это справедливым. Я виноват перед вами. Княгиня Долгорукая не оставила мне времени оформить вашу вольную, уже завтра поместье и все крепостные перейдут в ее собственность. Но сделку купли-продажи я смогу подтвердить и после ее совершения. А господин Оболенский, я уверен, сам освободит вас. Вы отправитесь в Петербург сейчас же — собирайтесь.

— Как понимать такую перемену в вашем поведении?

— Нет-нет, не заблуждайтесь, я не освобождаю вас — продаю за немалую сумму. Я нуждаюсь в деньгах. И поэтому вы по-прежнему имеете полное право считать меня чудовищем.

— Благодарю вас, но, если честно, меня пугают столь резкие перепады в вашем настроении.

— Сейчас вам надо бояться не меня, а Долгорукой. Уверен, что ей тоже придется не по вкусу обман, который сочинил отец, представляя вас повсюду своей воспитанницей. А учитывая ее пока еще необъяснимую для меня ненависть к нашему семейству, подозреваю, что месть княгини будет ужасна и обрушится, прежде всего, на вашу голову.

— Вы и в самом деле изменились?

— Поймите, Анна! Нелепая детская обида заставляла меня мучить вас! Я ревновал отца, мне казалось, что он любит вас больше, чем меня! Я мстил ему, обижая вас… Но сейчас я могу думать лишь об одном — как вернуть родовое поместье!

— Почему же вы не женились на Лизе? Ведь это тоже была воля вашего отца.

— Это было бы бесчестно. Я… влюблен в другую женщину. Без взаимности, к сожалению. Впрочем, не будем тратить драгоценное время на обсуждение этой темы. Вам надо спешить, Никита отвезет вас в Петербург, в наш дом. Вот письмо к Оболенскому, передадите его сами. И — будьте счастливы!

— Надеюсь, что и вы обретете свое счастье. Отчего-то мне кажется, что женщина, в которую вы влюблены, однажды тоже полюбит вас…

— Пустое, — безнадежно махнул рукой Корф.

Когда Анна ушла, он, не мешкая, занялся сбором самых важных вещей и документов. Слава Богу, все действительно ценное хранилось в городском доме: его письма отцу, боевые награды, расходные книги и драгоценности матери, то немногое, что не было еще продано или отдано в заклад. Уложив все в два больших саквояжа, Корф позвал Григория и велел срочно готовить коляску.

Во дворе Владимир в последний раз оглянулся на родной дом и едва сдержал слезы. Он больше не хотел никого видеть, ни с кем разговаривать. Григорий отвез его в уездный центр. В гостиничных номерах он запил горькую и долго еще провалялся без памяти.

Анна тем временем тоже засобиралась, но выйти из комнаты не успела, в дверь буквально вломился управляющий. Карл Модестович был вне себя от злости, его распирало, лицо было красным, губы превратились в ниточку, и желваки гуляли на скулах.

— Значит, собралась, голубка? И куда же, изволь тебя спросить?

— В Петербург. Владимир Иванович отправляет меня в городской дом.

— Владимир Иванович, — издевательски передразнил ее Шуллер, — уже здесь больше не хозяин. И не ему решать, куда и зачем тебе ехать. И стоит ли ехать вообще.