Зелёная ночь - Решад Гюнтекин

После директора давали свидетельские показания учителя гимназии. Все они долго и лениво жевали какие-то бесцветные, ненужные, никому ничего не говорящие слова.

Речь прокурора, если её излагать вкратце, сводилась к следующему:

— Учитель Нихад-эфенди — алкоголик и душевно больной. Алкоголь убил в нём всё человеческое, не оставил в душе его ни капли любви к детям, никакой привязанности к семье...

В этом человеке также угасло чувство любви и преданности к своей профессии, к родине и религии. Он конщунствует везде, где только можно, понося великих пророков и святых, призывая совершать поджоги священных мест — гробниц и усыпальниц. Мысль о том, что нужно сжечь все тюрбэ, стала для него идеей фикс. Так почему же нельзя допустить, что этот человек, больной алкоголизмом, однажды ночью не привёл в исполнение свою навязчивую идею и не сжёг гробницу Келями-баба? Правда, свидетелей нет, но разве не является достаточно убедительным доказательством тот факт, что этого человека дважды — во время вечернего эзана и за час до полуночи — видели как раз в районе кладбища, то есть именно в том месте, где он, по его собственным утверждениям, даже днём никогда не бывал...

Нихад-эфенди должен быть строго осуждён, согласно статье сто шестьдесят третьей. Однако, принимая во внимание нижеследующие смягчающие вину обстоятельства, как-то: умственную деградацию в результате злоупотребления спиртными напитками и психическое расстройство, а также крайнюю степень опьянения, в котором находился обвиняемый, в результате чего преступление совершено в состоянии невменяемости, правосудие может ограничиться применением другой статьи и вынести более мягкий приговор...

Наконец наступила очередь защитника Ихсана-бея. Молодой адвокат подготовил свою речь, очень резкую и острую, по тому плану, который он изложил ещё раньше своим друзьям. Ни судьи, ни присяжные, ни публика — никто, конечно, не ждал сенсационного выступления от незнакомого человека, да ещё с таким мальчишеским лицом. Поэтому первые слова Ихсана-бея были выслушаны с нескрываемым равнодушием и даже презрением. Но уже через мгновение зал пришёл в движение, как будто откуда-то налетел и пронёсся по рядам сильный порыв ветра. Дремавшие в своих креслах судьи выпрямились и застыли в недоумении, переглядываясь непонимающим взглядом, точно были не в состоянии поверить своим ушам. Публика в ложах и на галерке в безмолвном порыве подалась вперёд, налегая друг на друга. Люди жадно тянули шеи, становились на цыпочки, прикладывали руку к уху, словно пытались услышать далёкие, еле доносившиеся слова. Между тем Ихсан-бей говорил громко, и страстный голос его, казалось, готов был проникнуть под самые высокие своды...

— Истинные виновники пожара, поджигатели и злодеи с чёрными намерениями и грязными руками, надеются спасти себя от карающей руки правосудия... Они хотят, чтобы был осуждён и наказан безвинный... Они хотят погубить несчастного человека и вместе с ним уничтожить истину и справедливость...

Заседание суда было прервано. История принимала скандальный характер.

Уже прочитана вечерняя молитва. Все давно разошлись по домам. На тёмных улицах ни души. Немного погодя погасли и тусклые огоньки в окнах домов, за плотными занавесками. Сарыова спал...

А на следующее утро по всему городу — на всех углах, у всех на устах — только и слышно было:

— Пожар в Келями-баба — дело рук не одного Нихада... В этом преступлении замешаны все наши безбожники и фармазоны... И самое страшное, это лишь начало... Если злоумышленники не будут пойманы, сгорят и другие гробницы, а за ними очередь дойдёт и до мечетей, медресе...

Оказывается, «комитет», состоящий из безбожников и фармазонов, решил сжечь все религиозные учреждения в Сарыова, и, разумеется, никто не может при этом гарантировать, что жизнь и имущество правоверных будут в безопасности.

Открыто называли имена некоторых членов этого «комитета». В их числе были Шахин-эфенди, инженер Неджиб и даже заведующий отделом народного образования...

Итак, новые сплетни были первой контратакой, организованной в ответ на выступление адвоката Ихсан-бея в суде. Партия софт переходила в открытое наступление против всех подозрительных...

— Доган-бей, смотри, пожар-то вдруг как разгорелся,— сказал Неджиб Сумасшедший Шахину-эфенди.— Пожалуй, нам больше нечего делать в Сарыова... Пора собираться в дорогу.

Учитель Эмирдэдэ в ответ лишь рассмеялся. Он был в отличном настроении, словно дожил до того великого дня, которого так долго ждал.

— На меня не рассчитывай. Я себя навеки посвятил этому городу...

Больше всех радовался, пожалуй, адвокат Ихсан-бей.

— Мы вчера запустили камнем в неизвестное... просто так, наугад... И что же?.. Со всех сторон понеслись крики и вопли. Выходит, одним-единственным камнем мы попали сразу во многих. Сила ответной реакции, вызванный эффект убедили меня в том, что ударили мы не впустую. Обвинение, которое мы вчера бросили,— всего только военная хитрость. Честно говоря, я и сам не особенно верил в свои слова. Но сегодня я понял, как близки мы к истине. Преступника нужно искать среди софт, и найти его надо во что бы то ни стало. Чтобы спасти не только Нихада-эфенди, но и вас, меня, всех свободомыслящих людей в городе... Чтобы спасти наши идеалы — это поважнее, чем люди,— наше стремление к возрождению, прогрессу... Ах, как важно было бы найти поджигателя среди софт. Как бы упал тогда их престиж в глазах народа.

— Всё это прекрасно, дорогой Ихсан-бей, только желание твоё, прямо скажем, вроде мечты, да ещё самой неисполнимой,— как можно спокойней проговорил Шахин, стараясь урезонить адвоката, будто и сам боялся поверить в такую возможность.— Признаюсь, и мне приходила подобная мысль, что преступников надо искать именно среди них. Впрочем, не обязательно... Да потом, если это даже и так, нет у нас ни сил, ни средств вывести их на чистую воду.

Слухи и сплетни в городке множились, росли с каждым днём, принимая чудовищные размеры.

В связи с выступлением на суде директора гимназии газета «Сарыова» напечатала анонимную статью под заглавием: «Верное слово». Неизвестный автор считал показания директора, «человека добросовестного и правдолюбивого», премудрым и достойным признанием; оплакивал несчастную молодежь, подпавшую в гимназии под вредное влияние людей, «низкая сущность» которых была разоблачена перед судом; наконец, без всяких обиняков «отважно» заявлял, что «медресе, ведущие непрерывную борьбу против авантюристов и выскочек, называющих себя свободомыслящими, несмотря на все свои недостатки, ничем не запятнали себя, и по сравнению с гимназией духовные школы безупречно чисты, словно омыты семь раз водами священного Земзема[78]».

Автор статьи старался не только разжечь вечный спор между медресе и школой, который, казалось, несколько поутих, но и отодвинуть на второй план дело о поджигателях гробницы.

Приверженцы медресе нападали на сторонников светской школы, а те в свою очередь на директора гимназии и его приспешников, вызвавших эти нападки своими непродуманными показаниями в суде. Постепенно в перепалку ввязались не только чиновники ведомства народного образования, но и другие чиновники города.

Но вместе с тем уже рассказывали, что мюдеррис Зюхтю-эфенди нашёл статью, напечатанную, кстати, без его ведома, чересчур агрессивной и пришёл в ярость, после этого отношения между ним и партией Хаджи Эйюба сильно испортились.

Что же касается ответственного секретаря Джабир-бея, то он был по горло занят подготовкой к выборам, поэтому старался не ввязываться в это дело и держаться подальше от сплетен, чтобы какой-нибудь бестактностью не рассердить враждующие партии. Несмотря на свой крутой характер и упрямый нрав, он со всеми соглашался и каждому поддакивал.

Больше всего, конечно, доставалось начальнику округа. Бедняга совсем лишился покоя. Положение с каждым днём становилось всё серьёзнее. Того и гляди, о скандале узнают в центре, и тогда, несмотря на то что мутасарриф самый невинный человек и меньше всего вмешивается в городские сплетни, именно на него взвалят всю ответственность за эту свалку. А потом, чтобы как-то поправить дела, заставят его поменяться местами с другим вот так же провинившимся начальником округа из какого-нибудь другого заброшенного и забытого богом санджака или же попросту уволят. И вот поползли слухи, что мутасарриф не желает оставаться в опостылевшем ему Сарыова и подал прошение о переводе его в другое место с более благоприятным климатом.

Как раз в разгар этих событий, под вечер комиссар Кязым-эфенди встретил на базаре старшего учителя Эмир-дэдэ, поспешно схватил его за руку и взволнованно воскликнул:

— Аман, наконец-то нашёл. Разыскивал вас даже в школе. Очень важные новости... Пойдём куда-нибудь в укромное место, чтобы не мешали.