Дыхание грозы - Иван Мележ

— Рады будем — приезжайте, посмотрите!.. А то так и глядят, чтоб опять назад…

— Назад дороги, Павел Васильевич, не будет! Надо смотреть вглубь, в корень! Дороги назад нет, так и скажите всем! Партия оглядываться не будет, большевики не привыкли оглядываться! Мы идем к сплошной коллективизации — так решила партия. Коллективы — будущее крестьян, не одного, не десяти — всех. И в нашем районе и во всей стране. Все — раньше или позже — будут колхозниками.

К этому все идет. И те, кто сегодня еще в единоличниках, — тоже будут в колхозах. Все. За исключением кулаков. Такова линия наша! Так и скажите людям!

— Скажу… Дак мы будем ждать вас…

Башлыков, давая понять, что разговор окончен, вышел изза стола.

— Надо смотреть вперед, Павел Васильевич! — Деловито добавил: — Так и быть, в ближайшее время подскочу! Сам посмотрю, разберусь! Только вот справлюсь с неотложными делами! Ну! — он по-дружески крепко сжал руку Черноштана.

Когда Черноштан протопал сапогами к дверям, Башлыков и Апейка смотрели в окно, как он подбирал сено, отвязывал коня, как неторопливо, раздумчиво выводил на улицу.

— М-да… — Башлыков прошелся по комнате, стройный, по-юношески упругий. Постоял, решительно крутнул ручку телефона. Приказал, чтобы дали Олешники, позвали Гайлиса.

— Приветствую, товарищ Гайлис!.. Башлыков говорит!

Дятла нет?.. Редко бывает он у вас!.. Не оправдывай! — Башлыков строго хмурил черные брови, смотрел куда-то в угол острым взглядом. Он помолчал, как бы давая Гайлису время уразуметь, что сейчас начнет о главном. — Что там у вас происходит? Разъяснить надо? Я о Глинищах спрашиваю!.. Творится черт знает что под боком, а вы спите и сны спокойные видите! Спите! Не видите, что делает у вас под носом кулачье!.. Не видите! Или заняли оппортунистическую позицию, что еще хуже!.. Если не выправите — будем говорить серьезно! На бюро!.. Передай это Дятлу!..

До свиданья!

Он тяжело положил трубку, мельком глянул на Апейку.

— Думаешь, зря пригрозил? Вижу по глазам. Напрасно так строго с Черноштаном?.. — Он глядел прямо в глаза Апейке. — Обстановка требует. Не такая обстановка, чтоб церемониться! Против силы — надо силой! Уверенность и строгость! Пусть видят и чувствуют: руководитель есть руководитель!

Апейка понял: это не столько объяснение своего поведения, сколько поучение ему, деликатному, мягкотелому. Хотел возразить, но Башлыков сказал:

— Думаю, Глинищами надо заняться Харчеву…

— Харчев пусть займется… Но беда там, видно, не только в агитации кулаков… Надо, по-моему, что-то делать в самом колхозе. Мы, по-моему, мало считаемся с психологией людей. Надо как-то заинтересовывать людей. Черноштан это правильно говорил…

— Заинтересовывать, заинтересовывать… Ох, эта психология!.. Жить она не дает тебе! Менять надо ее, эту твою психологию!..

Апейка почувствовал, что спорить бесполезно. Смолчал.

Башлыков взглянул деловито, требовательно:

— Ну, докладывай, хвались — если есть чем!

Апейка сказал, где был в последние дни, где провес собрания, сколько человек вступило в колхозы. Башлыков достал блокнот, переспрашивал, записывал. Стал рассказывать, где сам был.

— Вчера заезжал к тебе на родину. Перед собранием зашел к старикам твоим. "Дай думаю, посмотрю, как живут родители нашего председателя". Так что — познакомился…

Понравились и мать и отец. Карась хвалил отца: "Мастер первой марки — и в поле и на реке. И — честнейшей души.

Первый старик в колхозе", — сказал. Так что хорошее было знакомство! Хорошие старики!

— Не обижаюсь! — будто пошутил Апейка. Он усмехнулся скупо, хотя доброе слово про стариков пришлось по душе ему и хотя видел — Башлыков доволен искренне: чувствовал Апейка за этим, что чего-то Башлыков не договорил, скажет еще что-то — не такое приятное. С чуткой настороженностью ждал. Он не ошибся: через минуту улыбка с лица Башлыкова сошла, губы строго поджались. Взглянул прямо в глаза, открыто, невесело:

— А брат! Ну и брат! — Сочувственно покачал головою. — Это — родня!..

Апейка промолчал. Молчание было долгое, тяжелое. Потом Башлыков спросил:

— Как ты просмотрел это?

— Почему просмотрел?..

Башлыков пояснил мысль:

— Харчев говорил: он помогал тебе при белополяках?

Продукты, патроны носил? Помогал нам… Бедняком был…

— Был…

— Переродился?.. За годы советской власти?..

— За годы советской власти…

Апейка не скрывал, что разговор этот для него неприятен.

Он не любил говорить о брате, не только потому, что это была не такая уж веселая тема для разговора, а больше потому, что ему при этом приходилось как бы оправдываться, выгораживать себя, делать то, чего Апейка не любил. К счастью, доказывать это почти никогда не приходилось. Все в районе знали и его родню и его брата. Башлыкову, вскоре после того, как он приехал сюда, Апейка при случае уже рассказывал о брате, не подчеркивая их вражду и не оправдываясь, — просто для того, чтобы Башлыкову все было известно. Уже тогда Апейка понял, что Башлыков — из анкеты или из чьих-то слов — знает все хорошо; и теперешнее напоминание о брате, и то, что он говорил с Харчевым, и мысль о том, что он, возможно, не случайно заехал туда, а чтобы узнать самому, проверить, — насторожили его.

"Перед самой чисткой как раз", — связал он все услышан-"

ное воедино.

— Было все: и патроны носил и в бедняках был, — жестко, с досадой сказал Апейка.

Башлыков, кажется, понял эту досаду, посочувствовал:

— М-да, я не хотел бы иметь такого брата.

— А я его сам выбирал?! — Апейка говорил грубо: хотел оборвать разговор.

— М-да, братьев не выбирают. Это верно. И ты, конечно, если подумать, с одной стороны, не виноват, как, может, не виновата и твоя старуха мать. И все-таки, черт его знает, жизнь есть жизнь: есть и другая сторона в твоей истории с братом — компрометирует это тебя… Не в моих глазах — я говорю не о себе, а в глазах народа! Не расскажешь обо всем каждому, народ есть народ, и не всякий поймет по-человечески. Иной подумает так: пятно есть пятно, сам ты приобрел или тебе наклеили его другие. Разница, разумеется, большая, но поди растолкуй каждому… Я понимаю твое положение…

— Зачем ты мне это говоришь? — сказал Апейка с возмущением.

— Просто так. — Башлыков не смутился, только немного удивился. — Так, к слову пришлось.

— Так вот, если к слову: я не считаю себя виновным за него. Нисколько.

— Я тебе говорил не про вину твою. Я говорил о другом.

Ты не понял ничего. Жаль. — Башлыков и тут чувствовал себя выше, мудрее, и Апейку снова охватило возмущение. Но Башлыков заговорил о другом: — Отстаем мы с коллективизацией!

— Почему отстаем? — Апейке из-за не утихшей еще неприязни к нему хотелось возражать. — На втором месте в округе.

Башлыков заявил спокойно:

— Второе — не первое!

Он пошелестел бумагами, выбрал одну:

— Вот здесь жалоба от верующих, что закрываем олешниковскую церковь. В Минск жаловались… Какое твое мнение?

— Мое мнение такое, что надо добиваться, чтоб церковь сама закрылась.

— Как это?

— Надо верующих сделать неверующими. Безбожниками…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда Апейка входил в кабинет, у дверей почти каждый раз встречала его очередь мужчин и женщин, ожидавшая приема. Просьбы свои доверяли бумаге здесь редко, не всегда удовлетворяла и беседа с секретарем райисполкома или с заведующим райзо, многие считали неизменной обязанностью — вручить бумагу самому председателю, поговорить с «самим». Случалось, что Апейка долго не появлялся, был в разъездах по району, — и люди ждали по нескольку суток, ночуя где-либо у знакомых; являлись каждое утро, как на службу, пока не добивались к «самому».

Такие встречи с людьми были для Апейки не простой и не легкой частью его работы. Люди несли к нему свои надежды и свое отчаяние: что у кого было. Теперь к обычным просьбам — помочь мукой и семенами, к жалобам на непосильный налог, на налоговые несправедливости прибавлялись часто жалобы, связанные с колхозной новью: тому землю нарезали неверно — все лучшее забрали под колхоз; тому пригрозили, что если не вступит, чтоб на Соловки готовился. Редко кто — не спрашивал: это разве справедливо, это разве по советским законам?

Почти в каждой жалобе-просьбе за личными невзгодами и обидами ощущались общие, общественные проблемы; почти каждый раз, отвечая, помогая, советуя, Апейка так или иначе должен был объяснять государственную политику в колхозных делах, как бы брал на себя роль агитатора. Да это и была настоящая работа агитатора.

Сегодня его также ожидали: меж взрослыми, среди которых он заметил человека с длинными, спадающими на ворот желтоватыми космами — поп, что ли? — целая притихшая стайка деревенских детей. Апейка поздоровался, сказал, что скоро начнет принимать, в кабинете снял поддевку. Он, как и по пути сюда, был возбужден, от встречи с Башлыковым остался неприятный осадок, тяжело угнетала давняя, снова усилившаяся неприязнь к Савчику. Снова вспомнил башлыковское: "Не хотел бы иметь такого брата!" — ответил в мыслях, жестко, раздраженно: "А я хотел! Я сам посоветовал ему быть таким! Я сам нарочно нацепил себе на шею это бревно!" Досада перешла на одного Башлыкова: "Как бы выше считает себя только потому, что нет у него такого компрометирующего брата, что биография идеальная!.. Как орденом гордится!.."