Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе - Виктор Иванович Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этническое развитие и соответственно этнические общности представляют главным образом инфосвязи диахронные, т. е. вертикальные. В противоположность этому инфосвязи общности потестарной или политической носят преимущественно горизонтальный, т. е. синхронный характер[390]. Впрочем такое различие ни в коем случае не следует абсолютизировать: взаимоотношения этих двух типов информационных связей в обществе столь же диалектичны, как и весь процесс общественного развития. А отсюда вытекает неизбежность определенного переплетения информационных связей разного типа, что на интересующем нас материале хорошо прослеживается и может быть показано.
Действительно, потестарно-политическая организация, образующая важнейшую составную часть социальной организации вообще, предстает перед нами, как система преимущественно синхронных, горизонтальных связей. Но в последние неминуемо входит и такой существенный элемент, как определенные традиции потестарно-политической организации, присущие данной конкретной этнической общности и скрепляющие синхронную в основном систему. Однако сами по себе такого рода традиции образуют, собственно, едва ли не важнейшую составную часть потестарно-политической культуры, как она была определена выше. В таком качестве они входят в состав культуры в целом, т. е. оказываются включенными в систему главным образом диахронных, вертикальных связей. При этом, однако, следует четко разграничивать связи информационные и социальные: в последнем случае соотношение вертикального и горизонтального будет прямо противоположным. Отношения господства — подчинения вне всякого сомнения вертикальны, тогда как сеть отношений между, например, свободными общинниками должна рассматриваться, как горизонтальная[391].
При этом надо еще иметь в виду и такое обстоятельство, как относительная самостоятельность подобных традиций; этим обеспечивается большая их способность усваиваться общностями иной культуры по сравнению с остальными элементами культуры данного этноса. Правда, при соблюдении важного условия: наличии большей или меньшей стадиальной близости контактирующих ЭСО (подчеркиваю, что речь в данном случае идет о культуре духовной, хотя, разумеется, и в потестарно-политической сфере грань между духовной и материальной культурой достаточно подвижна и проницаема).
Результатом такого усвоения может быть сложение своего рода макропотестарных и даже ранних макрополитических, если можно так выразиться, общностей без прямого подчинения какому-либо одному центральному ЭСО — во всяком случае такое подчинение не обязательно. Пожалуй, правильнее было бы даже говорить в подобных случаях не столько об общностях, сколько об определенных потестарно-культурных (или политически-культурных) регионах, или, как выразился сенегальский исследователь П. Диань, «политических пространствах»[392], в которых преобладают традиции потестарной или политической организации, присущие какому-то для данного «пространства» центральному этносу.
Важность и действенность традиций потестарно-политической организации особенно возрастает на переходе от доклассового к раннеклассовому обществу. Здесь, как отмечал еще К. Маркс, правящие группы были прямо заинтересованы в том, чтобы сохранить традицию как гарантию данного способа производства вообще[393]. Традиции же потестарные, превращавшиеся на этом этапе развития в раннеполитические, представляли для социальной верхушки особенную ценность, обеспечивая ей возможности беспрепятственного управления обществом, а главное — соответствующего перераспределения общественного продукта со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Следует, однако, иметь в виду, что на уровне «политических пространств» информационная сеть оказывается довольно разреженной. Несколько выше она в соплеменностях, или племенных группах, которые Н.Н. Чебоксаров, а за ним и С.А. Арутюнов и Ю.В. Бромлей считают главной формой этнической общности в эпоху первобытности[394]. Но наивысшей возможной плотности сеть инфосвязей достигает все же в племени, которое те же С.А. Арутюнов и Н.Н. Чебоксаров определяют, как «сгусток» информационных связей, притом сгусток этнический[395].
По-видимому, можно утверждать, что большую по сравнению с этническими общностями иных иерархических уровней плотность информационной сети в племени предопределяет именно то, что племя, по определению Ю.В. Бромлея, есть не просто этносоциальный, но и этнопотестарный организм[396]. И, следовательно, плотность сети в таком организме предопределяется как раз наличием развитых связей потестарного характера, т. е. по преимуществу синхронных.
Ослабление таких связей на уровне соплеменности ведет к тому, что она, как правило, уже не функционирует в качестве этносоциального организма, тем более — этнопотестарного, а выступает скорее как этникос, т. е. этнос в узком смысле этого слова. Потестарно-политические же общности более высокого таксономического уровня, чем племя, — например, союз племен, — с этнической точки зрения, не могут рассматриваться, как единство, прежде всего, в силу своей неоднородности, вызванной присутствием в их составе этнопотестарных единиц, не родственных основной массе членов таких общностей. Иначе говоря, в отличие от соплеменности (или семьи племен) здесь более интенсивны синхронные информационные связи, нежели диахронные.
Что же касается единиц этнической иерархии, более низких, чем племя, — таких, которые обозначаются терминами «подплемя», «колено», «клан» и т. п. (кстати, не отличающимися большой определенностью), то эти единицы, как правило, не выступают в качестве совершенно самостоятельных этнопотестарных организмов.
Таким образом, можно, по-видимому, с достаточными основаниями говорить о том, что совпадение, «слияние» двух линий эволюции — этнической и потестарно-политической, — происходит в предклассовых, а отчасти и в раннеклассовых обществах на уровне племени. Правда, необходимо в связи с этим заметить следующее.
Племя как этнопотестарный организм — явление сравнительно позднее. В полной мере сочетание этнического и потестарно-политического характерно было скорее для развитого племени, сформировавшегося уже тогда, когда классические формы первобытнообщинного строя начали разлагаться. И ранние формы племенной организации, и их функционирование восстанавливаются скорее теоретически[397].
Именно это последнее обстоятельство послужило исходным пунктом для наступления на самое понятие племени в западной, особенно американской социальной антропологии. Начавшись примерно два десятилетия назад, это наступление приобрело особую остроту (и, следует сказать, лучше всего аргументируется) в работах М. Фрида[398]. Примечательно, однако, и то, что как сам Фрид, так и его единомышленники, вовсе не отрицают идею племени как таковую. Речь идет преимущественно о том, что племя возникало, по их мнению, как явление вторичное, в результате контактов с «государственными» обществами, и что развитая племенная организация, какую наблюдал Л. Морган, скажем, у ирокезов, как раз и была вторичной. А кроме того, даже самые непримиримые критики понятия племени ни в коей мере не отрицают как раз потестарную (по их терминологии, естественно, «политическую») функцию племени, как форму общественной организации.
Вопрос о месте племени в развитии таких форм, поставленный практически одновременно в работах разных исследователей, безусловно, заслуживает специального обсуждения. Справедливо, что широкий, так сказать, глобальный подход к представлениям о племени, как комплексе экономических, территориальных, языковых, потестарно-политических, идеологических и иных свойств, не всегда может рассматриваться как достаточно обоснованный. Однако нет, по-видимому, причин и для того, чтобы отказаться от понятия племени, как такой относительно крупной единицы социальной организации, которая выступает одновременно и как этническая,
