Черский - Андрей Алдан-Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да ну тебя!
— Степан, наклонись поближе.
Проводник наклонился к уху Черского. Он зашептал горячо и быстро:
— Не сегодня, так завтра наступит мой конец.
— Да ну тебя, Диментьич!
— Не возражай, молчи…
— Молчу.
— Жена и сын останутся совершенно одни в этой пустыне.
— А я на чо, Диментьич? Я чо, человек али волк?
— Я тебя хочу попросить…
— И просить не надоть! Я их не оставлю в беде. Хорошо-ду, плохо-ду, а будем ехать в одной упряжке. Да брось ты думать о смерти. Мы еще с тобой в Нижне-Колымске попригаем, в Якутске попляшем…
— Молчи.
— Молчу.
— Когда меня похоронишь, не задерживайся на месте. Сразу же дальше, вперед. Помоги жене вернуться в Якутск. Академия наук не позабудет тебя.
— Дак я разве для Академии наук стараюсь? Я тебя оберегать должон! Как я людям в глаза посмотрю, если тебя в беде брошу? Немыслимо и подумать…
— Тогда я спокоен…
Праздничное небо незаметно тускнело. На севере собирались тоскливые тучи. Похолодало. Подул ветер, карбас стало подкидывать. Впереди показался остров Пяткова.
Это был пустынный островок, заросший лиственницами и ветлами. Под корнями мокрой травы болезненным холодком дышала вечная мерзлота. О голые береговые утесы плескались колымские волны, галька, шебарша, перекатывалась на песке.
Степан укрыл карбас в маленькой бухточке, установил палатку, натаскал плавника для костра.
— Ты хоть передохнул бы, Степан, — заметила Мавра Павловна.
— На том свете пиридохнем. Я от безделья хуже чумного. Устрою вот бирлогу на ночь, половлю рибки, накормлю вас ухой, и тогда можно на боковую.
Дождевые тучи прошли стороной. А река с прежней неудержимостью все спешила, спешила на север. Вода пошлепывала об утесы, пересчитывала на песке разноцветную гальку. Густые заросли тальников стали рыжими от заката. Путешественники сидели у костра; каждый сосредоточенно думал о своем.
Треск глухариных крыльев разорвал вечернюю тишину. Из тальников выметнулся глухарь и свечой взмыл в небо. Растопырив крылья, он набирал высоту, а на его горле белым маятником раскачивался горностай.
Степан вскинул ружье.
Глухарь и горностай шмякнулись на песок. Саша принес глухаря с перегрызенным горлом и убитого горностая.
— Как же это случилось? — недоуменно спросил Черский.
— Горностай напал на глухаря, а тот с перепугу умчал его в небо.
— А чо? Горностай мастак на такие делишки. Подкрадется к сонному глухарю, цоп его за горло! А глухарь спасается в небо, но куды там! У зверюшки мертвая хватка. Настоящий белый разбойник.
— Такой малюсенький, а нападает на сильную птицу. Ведь глухарь-то куда больше горностая, — сказала Мавра Павловна.
— Глухаря одолеть горностаю — плевое дело. Он, горностаюшко, самого господина сохатого валит, — ответил Степан.
— Да ну тебя! — возразил проводнику Черский его же словами. — Горностай — и сохатого?
— Я чо, вру?.
— Не верится что-то! Чтоб горностай — и сохатого.
— Видал своими глазами,
— Ты серьезно, Степан?
— На полном разе.
Степан рассказал, как на реке Лене он увидел обезумевшего сохатого. Сохатый носился но горной круче, взвивался на дыбы, ревел от смертельной боли и, наконец, не выдержав, бросился с обрыва в реку.
— Подхожу я к сохатому, а из уха его горностай выползает. Красный, как головешка. Я к-ак поддам ногой, он аж на пять сажен отлетел. Погубил, стервец, сохатого. Горностай-то сонному сохатому в ухо заползает и начинает череп грызть. До мозгов добирается. Мозги, зверюга, жрать любит. А куда сохатому деться? Спасения не жди. Вот он и кончает жизню свою, как самоубивец…
Черский содрогнулся, но возражать не стал.
— Я иду на рибалку. Сашок, пойдешь?
— А дождь все-таки будет. Задувает низовик. Ты бы, Степан, немножко спирта хлебнул. Не замерзнешь на рыбалке, — сказала Мавра Павловна.
— Этто можно! По спирту я дюже соскучился. Пью-то я редко, да метко.
Мавра Павловна налила спирту. Степан выпил, вытер бороду, крякнул:
— Славно хорошо! Будто Иисус Христос мимо сердца ножками — чап, чап, чап! Я пошел. Поймаю ду, нет ли ду, а пойду…
Черский проследил, как Степан и Саша скрылись в кустах.
— А везет нам, Мавруша, на проводников. В Саянах Кобелевы, здесь — Степан. Что бы мы делали без таких людей? Пропали бы без их незаметного мужества.
Он замолчал, склонив голову.
— Низовик крепнет, Ваня. Пойдем в палатку, а то продует.
— Баргузин на Байкале покрепче задувал. А этот низовик — пока что легкий зефир.
— А ты на Байкале здоровым был. Орлом был…
— А теперь как мокрая курица, — усмехнулся Черский.
— Ты для меня — всю жизнь орел.
— Эх, Байкал, Байкал! У каждого человека есть незабываемые воспоминания. Мои связаны с Байкалом, да еще с тобой. Ведь я нашел тебя на Байкале,
— Ну, допустим, в Иркутске, — смеясь, уточнила Мавра Павловна, — но и для меня Байкал — незабвенное озеро. Сколько там ущелий пройдено, сколько сопок искрещено — не сосчитать.
Он смотрел сквозь дым костра на жену, но мысли его были на далеком, невозвратимом Байкале. Он снова переживал свои путешествия по Восточным Саянам, по Оноту, Китою, загадочной и бурной Оспе-реке. Воспоминания вставали почти осязаемыми картинами: он видел цвета, слышал звуки, обонял запахи.
Перед мысленным взором его возникли проводники Лука Еремеевич Кобелев и его двадцатилетний сын Фрол. Кряжистые фигуры, задубелые лица, узловатые руки, таежное простодушное лукавство в глазах.
Река Оспа ворочает глыбищи, бьется о скалы, как оглашенная. Надо перебираться на левый берег, но упаси бог и помилуй!
«Как нам быть, Лука Еремеевич?»
«Придется перебродить речку-то».
«Легко сказать, а сделать?»
«Фролка, давай бичевку!»
Фрол стоит, обхватив за шеи лошадей, побледневший, со вздрагивающими губами.
«Фролка, давай».
«Боюсь, тятенька. Страховито!»
«Я тебе, сукин сын, испугаюсь!»
Фрол обвязывается бичевой, спускается с лошадьми на берег. Оспа выкидывается на скалы, крутит обломки деревьев. Брызги и пена ослепляют Фрола.
Лука смотрит на сына, Фрол смотрит на отца.
«Али испужался, язенок?» — сквозь рев воды долетает до Черского голос Луки. В его голосе слышится тревога за сына.
Фрол отступает от берега.
«Тятяня, благослови на погибель…»
Лука вышагивает вперед и с размаху ошеломляет сына оплеухой.
— Я тебя, идиёт, благословлю на погибель! Кобелевы не погибают!
Сын молчит. Молчит Черский. Спорить с Лукой бесполезно, да и не нужно. Лука размашисто крестит сына раскоряченными пальцами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
