Три войны Бенито Хуареса - Яков Гордин

И еще увидел Кальдерон, что из-за низко плывущего дыма выходят ему во фланг шеренги Мирамона…

Драгуны придерживали коней, теряя скорость атаки.

Им навстречу уже шла, все убыстряя движение, взблескивая сотнями тусклых искр — железными наконечниками пик, воющая кавалерия Томаса Мехиа…

Когда ядро перебило ноги коню, Кальдерон перелетел через гриву, и его протащило лицом, грудью, коленями по жесткому суглинку, начиненному острым щебнем. Еще оглушенный, он приподнялся на руках — кровь заливала глаза, сквозь багровую пелену он увидел накатывающееся черное пятно и услышал громовой хруст суглинка под копытами. Оглушенный, он ждал, подняв на выпрямленных руках голову и грудь. Грубый наконечник пики ударил в левую ключицу и, разрывая ткани, пошел вглубь — к сердцу…

ХРАБРЕЦЫ НЕ БЫВАЮТ УБИЙЦАМИ

13 марта 1858 года в городе Гвадалахара, куда правительство переехало из Гуанахуато, Хуарес узнал о поражении Парроди под Саламанкой.

Они завтракали с Прието и Окампо, когда вошел пропыленный адъютант командующего и передал президенту пакет. Хуарес отпустил адъютанта, отодвинул чашку с кофе, аккуратно вскрыл конверт и внимательно прочитал письмо. Потом он улыбнулся сидевшему напротив Прието.

— Гильермо, — сказал он, поднимая брови, — наш петушок потерял перо.

Прието вскочил и, взъерошив волосы, пошел по комнате.

— Что у него осталось? — спросил Окампо, грея о кофейник внезапно захолодевшие пальцы.

— Около трех тысяч и пять орудий.

— Хоть что-нибудь…

Прието ударил ладонью по столу — чашки звякнули.

— Как вы можете?! — крикнул он. — Теперь война неизбежна!! Новая война!

— Ну, Гильермо, — лениво сказал Окампо. — Выиграть с первого раза просто неинтересно.

Он попытался улыбнуться, но получилась гримаса, маска сатира, испугавшая Прието.

— Успокойтесь, сеньор министр, — сказал Хуарес. — Нам предстоит писать манифест. Согласитесь, что писать манифест о победе почему-то легче, чем о поражении. Подумайте над этим.

Через час в губернаторском дворце началось заседание правительства.

Хуарес сидел во главе стола бодрый, спокойный, в отглаженном сюртуке и крахмальной сорочке и внимательно слушал генерала Хосе Сильверио Нуньеса, коменданта Гвадалахары, докладывавшего о возможностях обороны города.

Когда Нуньес кончил, он сказал:

— Правительство всецело доверяет вашему опыту, генерал. Я тоже думаю, что фортификационные работы нужно начать немедленно. Вне зависимости от того, куда противник направит следующий удар, Гвадалахара должна быть неуязвима. Возможно, на ближайшее время она станет нашей основной базой. Генерал Парроди надеется прибыть сюда через три-четыре дня. Вместе с ним вы определите дальнейшие меры, но укреплять город нужно немедленно.

Человек, который вбежал в этот момент в комнату заседания, был новым губернатором штата Халиско, сменившим назначенного командующим Парроди.

— Сеньоры, — сказал Хесус Камарена, стараясь справиться с дыханием, — Пятый полк полковника Ланды вышел из повиновения и угрожает мятежом! Охрану дворца несет этот полк…

Хуарес посмотрел на Окампо.

— Они узнали о Саламанке, — тихо сказал Окампо.

«Ланда… Я не знал, что он здесь. А если бы знал? Не было оснований смещать его — здесь и сейчас».

— Сеньор Нуньес, — сказал президент, — будьте столь любезны, выясните, что там происходит.

Генерал поклонился и вышел.

— Мы должны оповестить страну о происходящем. Подробно обсудить военное положение и меры, которые следует принять для его улучшения, мы сможем только после прибытия командующего армией. Он расскажет нам о ходе сражения и причинах неудачи. Но сейчас наш долг — поделиться с народом тем, что нам уже известно. Наше правительство не должно скрывать ничего. Я настаиваю на этом. Пусть народ знает, что мы говорим ему всю правду, и только правду.

Хуарес говорил ровно и отчетливо, но его глаза блестели слепым стеклянным блеском, который был хорошо знаком близким к нему людям. Хуарес думал о другом. Он думал о том, что через какой-нибудь час все они могут оказаться стоящими у тюремной стены перед взводом солдат со вскинутыми ружьями. Он видел сухое надменное лицо Ланды, поднявшего руку со шпагой, чтобы, опустив ее, скомандовать: «Пли!» Он думал о том, на сколько лет их смерть может отбросить реформу. Если им суждено умереть, то умереть надо так, чтоб страна говорила об этом с уважением.

Он был спокоен. И даже какое-то веселье в его лице почудилось Мельчору Окампо, все время смотревшему на президента.

— Я предлагаю поручить сеньору Прието набросать проект манифеста, — сказал Хуарес.

Все согласились, и Прието вышел в коридор, чтобы найти тихую и пустую комнату. Он успел сделать несколько шагов, как раздался топот, и десятки солдат заполнили коридор. Возбужденные и отчаянные, они прикладами распахивали двери, заглядывали в них и бежали дальше, крича: «Да здравствует армия! Да здравствует религия!»

Они увидели Прието, только подбежав к нему вплотную, и остановились. Этот худой человек в очках, с растрепанной бородкой и вздыбленными надо лбом волосами изумил их внезапностью своего появления и яростью, с которой он смотрел на них, сильных, вооруженных, многочисленных.

— Назад! — тихо сказал Прието. Очки его сверкали. — Назад! Кто приказал вам врываться сюда и мешать заседанию правительства? Кто вам приказал?

Полковник Ланда, легким движением руки раздвигая солдат, которые отшатывались к стенам, давая ему пройти, такой же худой, как Прието, полковник Ланда, подтянутый, гладко причесанный, седой, прошел мимо дона Гильермо, как бы даже сквозь него, сказав идущему за ним офицеру:

— Арестовать!

Офицер обернулся к солдатам и ткнул большим пальцем через плечо в сторону Прието. Двое солдат, прислонив ружья к стене, скрутили ему руки.

Прието втолкнули в маленькую каморку, заваленную каким-то хламом, с небольшим оконцем. В каморке было полутемно — окно запылилось. С улицы раздавались дикие крики. Он подошел к окну, протер стекло рукавом сюртука. Оконце выходило на тюрьму. Прието увидел, как заключенные выскакивают из чердачных окон на крышу, а затем, взяв ножи в зубы, прыгают вниз, приземляясь, как кошки на четыре конечности. Потом на крыше оказалась группа заключенных с ружьями в руках. Офицер, тоже выбравшийся с чердака, расставлял их за трубами.

«Они выпустили бандитов, мерзавцы!»

Толпа солдат пробежала куда-то, возбужденно крича. Где-то рядом загремели выстрелы.

Все это мелькало перед глазами дона Гильермо, приводя его в ужас и исступление. Он представил себе Хуареса и Окампо, лежащих в крови, и пьяных солдат, пинавших сапогами их тела… Он бросился к двери, упал, запутавшись в тряпье, вскочил и всем телом ударил в дверь. Что-то затрещало. Он снова, придерживая рукой очки, ударил плечом в пыльное дерево. Кресло, которым была заклинена снаружи дверь — его поставили высокой спинкой под ручку двери, — хрустнуло, развалилось, и Прието вылетел в коридор. Было пусто. Где-то близко слышались голоса. Он побежал по коридору, выскочил на площадку парадной лестницы. У входа в большой зал толпились солдаты и несколько офицеров. Они с изумлением обернулись на бегущего человека.