Мир чудес - Робертсон Дэвис

«И все же я не понимаю. Ведь люди не такие глупые. Они догадаются, что это обман».

«Кто-нибудь, может, и догадается. Но большинство из них предпочтет верить, что это — всамделишное. Так уж устроен театр. Люди хотят верить, что происходящее перед ними — правда, пусть хотя бы только пока они сидят в зале. Вот что такое театр. Неужели ты не понимаешь? Люди хотят, чтобы мечта стала правдой — а мы им это и показываем».

Тут я начал понимать, что она имеет в виду. Я ведь видел выражение на лицах тех, кто смотрел на Абдуллу, кто смотрел, как Виллар глотает иголки с ниткой, чтобы потом вытащить изо рта эту же самую нитку с нанизанными на нее иголками. Я нервно спросил Миледи, не хочет ли она еще джина с тоником. Она сказала, что определенно хочет, и дала мне фунт, чтобы я расплатился. Когда я заартачился, она сказала: «Нет-нет, платить должна я. У меня больше денег, и я не собираюсь злоупотреблять твоей галантностью, хотя и ценю ее, дружок. Не думай, что не ценю. — Когда принесли джин, она продолжила: — Давай будем очень-очень откровенными. Твой замечательный эпизод должен быть большой тайной. Если мы всем все расскажем, то лишим их части удовольствия. Ты видел парня, который приходил сегодня утром, — как он занудно спорил? Он, видимо, умеет жонглировать и ходить по канату не хуже тебя, но нам от него мало проку, потому что у него гордыня циркача. Он хочет, чтобы его имя было в программе и в афише. Настаивал, чтобы в нижней строчке афиши, после всех участников, было написано: „и Требелли“. Нелепое требование. Все захотят узнать, кто такой Требелли, и сразу же догадаются, что это жонглер и канатоходец. И вся романтика — коту под хвост. А кроме того, я уверена: ему и на секунду не удастся никого обмануть; никто не поверит, что он — сэр Джон. У него такая нахальная, отталкивающая физиономия. А у тебя, дружок, великолепный козырь — почти никакой индивидуальности. Тебя никто и не замечает. Ты почти табула раса[116]».

«Извините, Миледи, я не знаю, что это такое».

«Не знаешь? Ну, это такое распространенное выражение… Мне даже никогда не приходилось его объяснять… Понимаешь, это просто милая пустышка, такая маленькая, смешная глупость, на которой можно нарисовать любое лицо. Бесценное свойство, понимаешь? Это говорят о детях, когда собираются научить их чему-нибудь невыносимо прекрасному. Они так легко поддаются обучению».

«Я хочу учиться. Что я должен выучить?»

«Я знала, что ты необыкновенно умный. Даже больше. Правда. Умные люди нередко просто несносны. А ты очень восприимчивый. Я хочу, чтобы ты научился быть в точности как сэр Джон».

«Вы хотите, чтобы я ему подражал?»

«От подражания мало проку. Ему подражали в эстрадных номерах. Нет. Если мы хотим, чтобы у нас что-то получилось, ты просто должен научиться быть им».

«Но как, если я не буду ему подражать?»

«Это очень тонкая вещь. Конечно, ты должен ему подражать, но смотри, чтобы он не застал тебя за этим занятием — он этого не любит. Ведь этого никто не любит, правда? Я хочу сказать, — боже мой, так ужасно трудно выразить то, что хочешь сказать, — что ты должен перенять его походку, его манеру поворачивать голову, его жесты и все такое, но самое главное — ты должен перенять его ритм».

«И с чего же мне начать?»

«Настройся на его колебания. Стань сверхчувствительным волшебным телеграфом или, может, как радио — принимай эти послания по воздуху. Делай то, что он делал с Хозяином».

«Я думал, он и есть Хозяин».

«Ну да, теперь-то он, конечно, Хозяин. Но когда мы оба работали у старого душки Хозяина в „Лицеуме“,[117] сэр Джон просто обожал его и был распахнут перед ним, как Даная — перед золотым дождем (об этом-то ты, конечно, знаешь?), и во многом стал удивительно похож на него. Конечно, сэр Джон не так высок, как Хозяин. Но ты ведь тоже невысокий, правда? Он перенял у Хозяина романтический блеск. Именно это должен сделать и ты. Чтобы публика, когда ты будешь жонглировать перед нею своими тарелками, не чувствовала, будто внезапно выключили электричество. Еще джин с тоником?»

Вообще-то джин с тоником мне не очень понравился. В те времена я еще не мог себе позволять никакой выпивки, а джин с тоником — не лучшее начало. Но я бы и горячего жира со сковородки выпил, чтобы продолжить этот разговор. Поэтому мы заказали еще, и Миледи управилась со своей порцией значительно лучше меня. Еще один джин чуть позднее (наверно, минут через десять), и я совершенно потерял ориентацию. Вот только отдавал себе отчет в том, что хочу ей угодить и должен как-то попытаться понять, о чем она говорит.

Когда она собралась уходить, я ринулся за такси, но меня опередил Холройд — он явно был в лучшей форме. Вероятно, он все это время просидел в баре. Мы оба помогли ей сесть в машину. Я, кажется, помню, что один мой туфель был на тротуаре, другой — на мостовой, и я никак не мог понять, что случилось с моими ногами, а когда машина отъехала, Холройд взял меня под руку и повел назад в бар, где мы устроились в уголке со старым Франком Муром.

«Она потчевала его советами и джином с тоником», — сказал Холройд.

«Теперь ему нужно старую добрую пинту портера пополам с элем — тогда он быстро очухается», — сказал Франк и сделал знак бармену.

Они вроде бы знали, что на уме у Миледи, и изъявляли готовность объяснить это на понятном мне языке, что было очень мило с их стороны. По их словам, все было очень просто: я должен подражать сэру Джону, но делать это элегантнее, чем прежде. Получалось, что я должен подражать великому актеру, который подражает жившему в восемнадцатом веке джентльмену, подражавшему персонажу комедии масок, — проще не придумаешь. Я же все делал слишком, к чертям собачьим, быстро, поверхностно — дешевка. А потому я должен все это бросить и уловить ритм сэра Джона.

«Вот этого ритма я как раз и не понимаю, — сказал я. — Я, пожалуй, знаю о ритме в жонглировании. Держишь ритм — значит, все у тебя под контролем и можешь не беспокоиться: ты ничего не уронишь, потому что все идет как надо. Но что такое этот чертов человеческий ритм? Это что, как в танце?»

«Нет-нет, танцы, которые ты знаешь, тут ни при чем, — ответил Холройд. — Впрочем, это и в самом деле немного похоже на танцы. Но не на чарльстон и не на всю эта дерготню. Скорее, на этакую изящную разновидность сложного, понимаешь, ритма».

«Ничего не понимаю, — сказал я. — Я должен воспринять ритм сэра Джона. А сэр Джон перенял свой ритм у того, кого называют Хозяином. Какой такой Хозяин? Что, в театре полным-полно Хозяев?»

«Вот теперь мы и дошли до главного, — сказал старый Франк. — Миледи говорила о Хозяине, да? Хозяином был Ирвинг, понял, дурья голова? Ты хоть слышал об Ирвинге?»

«Никогда», — сказал я.

Старый Франк недоуменно посмотрел на Холройда.

«Ты понял — он об Ирвинге никогда не слышал. Клинический случай».

«Не такой уж клинический, как тебе кажется, Франк, — сказал Холройд. — Эти нынешние никого не знают. Ну и нельзя забывать, что Ирвинг уже двадцать пять лет как в могиле. Ты-то его помнишь. Ты с ним играл. Я его немного помню. Но какое он может иметь отношение к такому вот парнишке? Подумай-ка лучше. Миледи считает, что здесь есть какая-то связь. Ты же знаешь, какой она бывает. Иногда чистый псих. Но вот когда тебе кажется, что у тебя сейчас тоже шарики от всего этого поедут, оказывается, что она права да еще правее любого из нас. Ты помнишь, где я тебя нашел?» — этот вопрос был обращен ко мне.

«На улице. Я показывал всякие штуки с картами».

«Да. Но ты не помнишь — где? Я-то помню. Я тебя увидел, потом вернулся на репетицию и сказал сэру Джону, что, кажется, у меня есть, что ему нужно. Нашел, говорю, под самым памятником Хозяину — подрабатывает фокусником. Вот тут-то, смотрю, у Миледи ушки на макушке. Джек, говорит, это счастливый знак! Пусть скорее приходит. А когда сэр Джон попытался задать вполне уместные вопросы, ну подойдешь ли ты по росту и есть ли какое-нибудь сходство между вами, она принялась болтать о том, что ты — просто счастливая находка и как здорово, что я увидел, как ты зарабатываешь на жизнь под защитой Ирвинга. „Джек, ты же помнишь, как Хозяин заступался за всех малых сих в театре, — сказала она. — Я уверена, этот парнишка — наш счастливый билет. Давай возьмем его“. И вот с тех пор она за тебя горой, хотя ты, наверно, не удивишься, если я скажу, что сэр Джон хочет от тебя избавиться».

Пинта портера пополам с элем добралась, наконец, до джина с тоником, и у меня в желудке началось что-то вроде Французской революции. Мне стало жалко себя.

«Почему он меня ненавидит? — воскликнул я, размазывая сопли. — Я все делаю, чтобы ему угодить».

«Лучше уж я буду с тобой на чистоту, — сказал Холройд. — Твоя беда, что сходство между вами слишком большое. Уж слишком ты похож на него».

«Я так и сказал, когда тебя увидел, — сказал старый Франк. — Черт возьми, говорю, какой великолепный дублер! Вылитый Хозяин».