Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

Все произошло так быстро! Двух недель не прошло — а перемены просто удивительные. Возможно, все дело в новом облике нашего магазина, или в запахе растопленного шоколада, или в убранстве витрины, от которой просто глаз не отвести.

Но так или иначе, а клиентура наша увеличилась во много раз; теперь к нам заходят и местные жители, и туристы; a то, что началось с моего невинного желания вспомнить старые навыки, превратилось в постоянную занятость, поскольку мы с Зози пытаемся соответствовать растущему спросу на мой шоколад домашнего приготовления.

Сегодня, например, мы успели сделать чуть ли не сорок коробок различных лакомств. Из них пятнадцать — трюфели (они по-прежнему отлично продаются), но есть и шоколадки с кокосовой стружкой и с вишнями, и цукаты из апельсиновых корочек в горьком шоколаде, и помадка, и засахаренные фиалки. А также мы сделали штук сто lunes de miel,[43] это такие кругленькие шоколадки, где на темном фоне изображена в профиль светлая растущая луна.

Это же такое удовольствие — купить целую коробку! Самому со вкусом выбрать шоколадки, а потом смотреть, как их аккуратно укладывают, точно в гнездышки, в ячейки из хрустящей темно-красной бумаги, и думать, какой формы коробка лучше — в виде сердца, круглая или квадратная. И при этом — вдыхать смешанный аромат сливок, карамели, ванили и темного рома. Затем выбрать ленту, оберточную бумагу и попросить, чтобы сверток из шелковистой рисовой бумаги украсили цветком или бумажным сердечком… Ах, как я соскучилась по всему этому! Я ведь не занималась ничем подобным с тех пор, как родилась Розетт. И тосковала по жару разогретой медной сковороды. По запаху растопленной глазури. По своим керамическим мискам и формочкам, знакомым мне с детства и горячо любимым — так любят издавна хранящиеся в семье елочные игрушки, которые передаются из поколения в поколение. Эта звездочка, этот квадратик, этот кружок… У каждого из этих предметов свое предназначение, каждый жест, связанный с ними и столько раз в жизни повторенный, содержит целый мир воспоминаний.

У меня почти нет фотографий. Нет альбомов, нет памятных подарков, если не считать тех немногочисленных вещиц, что хранятся в шкатулке моей матери: карты, несколько газетных вырезок, амулет в виде кошечки. Мои воспоминания хранятся в другом месте. Я могу вспомнить каждый шрам, каждую царапину на деревянной ложке или медной сковороде. Эта плоская лопаточка — самая моя любимая. Ру вырезал ее из цельного куска дерева, и она мне как раз по руке. А этот красный шпатель — единственная вещь в моем хозяйстве, сделанная из пластмассы, но этот шпатель я помню с раннего детства, это подарок одного пражского зеленщика. Вон той эмалированной кастрюлькой со щербатым краем я всегда пользовалась, чтобы сварить горячий шоколад для Анук: в те дни для нас так же невозможно было позабыть об этом ритуале, совершаемом дважды в день, как для кюре Рейно — пропустить церемонию первого причастия…

Каменная плита, на которой я охлаждаю растопленный шоколад и делаю смеси, вся покрыта крошечными пересекающимися зарубками. Я могу читать по ним лучше, чем по собственной ладони, хотя ни того ни другого стараюсь не делать. Я бы предпочла ничего не знать о своем будущем. Мне и настоящего более чем достаточно.

— А что, сама chocolatiere[44] дома?

Голос Тьерри не узнать невозможно: грубоватый, громкий, дружелюбный. Я услышала его из кухни (делала там шоколадные конфеты с ликером, самые трудоемкие). Звон колокольчиков, топот ног — и тишина: он явно озирался, рассматривая новый интерьер.

Я вышла из кухни, вытирая о фартук испачканные шоколадом руки.

— Тьерри!

Я поцеловала его, расставив руки в стороны, чтобы не испачкать ему костюм.

Он усмехнулся.

— Боже мой! Да ты тут и впрямь все переделала!

— Тебе нравится?

— Ну… все стало… как-то по-другому.

Возможно, мне показалось, но в его голосе послышалось нечто вроде легкого страха, когда он осматривал яркие стены с нанесенным по трафарету рисунком, мебель с отпечатками ладошек, старые кресла в пестрых накидках, горшочек с горячим шоколадом и чашки на трехногом столике, яркую витрину с красными туфельками Зози, возвышающимися над горой «сокровищ» в красивых конфетных обертках.

— Это просто…

Он запнулся, и я перехватила его взгляд, быстро брошенный на мою руку. Заметив отсутствие кольца, он слегка поджал губы, как всегда, когда ему что-нибудь не нравится, но голос его, впрочем, прозвучал достаточно тепло, когда он сказал:

— Потрясающе! Вы же просто настоящее чудо здесь сотворили.

— Шоколад? — спросила Зози, наливая ему чашечку.

— Я… не… ну ладно, выпью.

Она поставила перед ним кофейную чашку, положила на блюдце один из моих трюфелей и, улыбаясь, сказала:

— Это наше фирменное угощение.

А Тьерри еще раз осмотрелся, окинул взглядом сложенные стопкой коробки, стеклянные блюда, всевозможные леденцы и помадки, ленты, розетки, сухое печенье, засахаренные фиалки, белый шоколад, темные ромовые трюфели, шоколадки с перцем чили, лимонное парфе и кофейный торт. Выражение лица у него было туповато-изумленное, растерянное.

— Неужели все это ваших рук дело? — спросил он наконец.

— А что ты так удивляешься? — пожала я плечами.

— Но это, наверное, только по случаю Рождества? — Он слегка нахмурился, увидев ценник, прикрепленный к коробке шоколадок с перцем чили. — И что, действительно покупают?

— Все время, — с улыбкой ответила я.

— Но ведь этот ремонт, должно быть, стоил тебе целого состояния — покраска стен, украшение витрины…

— Мы сами все сделали. И каждый принимал в этом посильное участие.

— Что ж, здорово у вас получилось. Потрудились, как говорится, на славу.

Тьерри сделал глоток шоколада, и я в очередной раз заметила, как неприязненно он поджал губы.

— Знаешь, тебе вовсе не обязательно это пить, если не нравится, — сказала я, стараясь скрыть раздражение. — Если ты предпочитаешь кофе, я с удовольствием тебе его приготовлю.

— Нет, что ты, очень вкусно.

Он сделал еще глоток. Врать он все-таки совершенно не умеет. Я понимаю, его честность должна бы мне нравиться, но от нее мне почему-то становится не по себе. Тьерри, несмотря на внешнюю самоуверенность, страшно уязвим и к тому же совершенно не в состоянии понять, откуда дует ветер.

— Просто я очень удивлен всеми этими переменами. Ведь за какие-то две недели все здесь настолько изменилось…

— Не все, — улыбнулась я.

И заметила, что Тьерри не улыбнулся в ответ.

— Как было в Лондоне? Чем ты занимался?

— Навестил Сару. Рассказал ей о свадьбе. Безумно скучал по тебе.

Я снова улыбнулась и спросила:

— А как поживает твой сын Алан?

Этот вопрос все же заставил его улыбнуться. Он всегда улыбается, стоит мне упомянуть о его сыне, хотя сам редко говорит о нем. Я часто задавалась вопросом: а хорошо ли они друг с другом ладят? Пожалуй, при упоминаниях о сыне его улыбка как-то чересчур широка. А если Алан такой же, как его отец, то при подобном личностном сходстве они вряд ли могли стать друзьями.

Я заметила, что мой трюфель он даже не попробовал. И немного смутился, когда я сказала ему об этом.

— Ты же знаешь, Янна, я не большой любитель сладкого.

И снова та же широкая улыбка, как при разговорах о его сыне. А вообще-то заявление просто смешное: ведь всем известно, какой Тьерри сластена, впрочем, он действительно немного этого стесняется, словно, узнав, что он любит молочный шоколад, кто-то может поставить под сомнение его мужественность. Однако мои трюфели из темного шоколада и, возможно, чересчур сдобрены пряностями, так что их сильный аромат и легкая горчинка вполне могут быть ему неприятны…

Я протянула ему плитку молочного шоколада и сказала:

— Возьми-ка лучше вот это. Я все твои мысли давно прочитала.

Но тут с залитой дождем улицы в дом вошла Анук, растрепанная, пахнущая мокрой листвой, держа в руке бумажный кулек с горячими жареными каштанами. Несколько дней назад торговец каштанами установил свой лоток прямо напротив Сакре-Кёр, и Анук, проходя мимо, каждый раз покупает у него пакетик. Настроение у нее сегодня было прекрасное, и она чем-то походила на случайно залетевший сюда яркий елочный шарик — в своем красном пальтишке, зеленых штанах, с пышными вьющимися волосами, покрытыми каплями дождя.

— Приветствую вас, jeune fille! — сказал ей Тьерри. — Где это вы были, сударыня? Вы же насквозь промокли!

Анук по-взрослому глянула на него и заявила:

— Мы с Жаном-Лу гуляли на кладбище. И ничуть я не промокла! Это же анорак! Он воду не пропускает.

Тьерри рассмеялся.

— Ах, вы опять посетили этот некрополис! Тебе известно значение слова «некрополис», Анни?

— Естественно! Город мертвых.