Преступный мир и его защитники - Н. Никитин

Позвольте мне всем им сказать, что ваш приговор будет милостивый, — ведь это все, чего они просят у вас.

Наконец доходит очередь до последнего слова подсудимых. Первой приподнимается со скамьи Анна Коновалова и, плача, повторяет, что она уже раньше дала чистосердечное признание во всем.

Павлова отрицает свою виновность.

Телегин. Будет нас судить Христос… Все понапрасну наговаривают.

Анисимов и Киселева молчат и тупо смотрят в сторону присяжных заседателей.

После беспристрастного обстоятельного резюме председательствовавшего присяжные заседатели удалились в совещательную комнату и через 2 1/2 часа вынесли решение участи подсудимых.

Виновными были признаны только двое — Павлова и Телегин.

Суд постановил резолюцию: Екатерину Павлову и Дмитрия Телегина лишить всех прав состояния и сослать на каторжные работы на десять лет каждого. Анну Коновалову, ее мать Киселеву и Павла Анисимова считать оправданными.

По протесту товарища прокурора правительствующий Сенат в отношении Коноваловой решение присяжных заседателей и приговор отменил и дело о ней опять возвратил в санкт-петербургский окружной суд для нового рассмотрения при другом составе присутствия.

Вторично дело слушалось в мае 1900 года, причем осужденные Телегин и Павлова фигурировали уже на суде как свидетели.

Защищал Коновалову присяжный поверенный Г. С. Аронсон. Литературная, задушевная речь его произвела на публику большое впечатление, совершенно сгладив грозное обвинение.

— Когда около года стоишь с человеком, которому грозит опасность, — говорил защитник, — невольно сживаешься с ним и волнуешься не менее его. И вы, господа присяжные заседатели, через час будете взволнованы не менее меня. Вам приходится иметь дело со страданиями человека, а есть страдания, которые бесконечны. У иных людей судьба — палач: она дает как бы в насмешку светлые мгновения, чтобы потом послать еще тяжелейшие страдания. Такая цепь непрерывных страданий у несчастной подсудимой.

Указывая далее, что присяжные заседатели представляют такой же состав, каким был и прежний, при первом рассмотрении дела, вынесший подсудимой оправдательный вердикт, — присяжный поверенный Аронсон заметил, что было бы печально, если бы каждый новый суд создавал и новую общественную совесть. Ведь тогда страшно было бы жить на свете. Ведь если и был приговор отменен Сенатом, то вовсе не по существу, а лишь вследствие нарушения известной процессуальной формы.

Защитник набросал блестящую характеристику самой подсудимой, рисовавшейся в его речи с симпатичной стороны.

Коновалова не была дурной, испорченной женщиной. Напротив, о ней говорят много хорошего, доказывающего, что у нее еще сохранилась живая, отзывчивая душа. Ее только преследовала судьба, бывшая для нее злой мачехой.

И, сбившись с пути, Анна Коновалова в самую страшную минуту оказалась правдивой, честной женщиной и рассказала всю голую правду, ничего не скрашивая, ничего не убавляя.

— Если вы, господа присяжные заседатели, думаете, что она еще должна пострадать за свой грех, то — скажите — где же предел этих страданий? Уже второй раз она занимает эту позорную скамью и второй раз выворачивают ее душу. А между тем годы уносят и молодость, и красоту, и здоровье. Сколько же еще надо ей выстрадать? Где конец?

От вас зависит распорядиться жизнью подсудимой. Судите же ее как живые люди!

После предварительного совещания присяжные заседатели признали Анну Коновалову виновной лишь в недонесении и заслуживающей снисхождения.

Резолюцией суда она была приговорена к заключению в тюрьму на три месяца.

Защитнику Г. С. Аронсону публика устроила овацию.

ДЕЛО ТАЛЬМЫ И КАРПОВЫХ

Настоящее дело по своей исключительной обстановке получило всероссийскую известность и берет свое начало еще с 1894 года.

Весной этого года, 28 марта, в г. Пензе произошел пожар. Загорелся флигель дома госпожи Тальма, в котором проживали вдова генерал-лейтенанта П. Г. Болдырева и ее горничная А. Савинова. Пожар был замечен на рассвете квартирантами соседнего флигеля, мещанами Карповыми, поднявшими тревогу. Вскоре прибыла пожарная команда, и распространение огня в квартире генеральши удалось быстро приостановить. Когда вошли в квартиру, все комнаты оказались густо переполненными едким, удушливым дымом. В первой комнате от сеней лицом вниз лежал окровавленный труп горничной. Находившийся в этой комнате телефонный аппарат, соединявший квартиру Болдыревой с квартирой домовладелицы, оказался сорванным со стены, проволока была оборвана, а на столе лежали две опорожненные лампы. Сама генеральша была найдена в своей спальне также мертвой, с сильно обожженным телом. По освидетельствовании у нее были обнаружены шесть ран как бы от удара кинжалом. Горничная также была зверски изранена, причем главная рана пронизывала насквозь легкое и сердце. Становилось очевидным, что квартира была нарочно подожжена неизвестным преступником, чтобы скрыть свое ужасное злодеяние. Процентные бумаги, деньги и некоторые золотые вещи исчезли.

30 марта два футляра от драгоценных вещей были найдены при обыске в квартире Карповых. Последние, однако, объяснили, что один из футляров был подарен им убитой Савиновой, а другой случайно был найден во дворе.

Тщательно взвесив все обстоятельства, полиция пришла к убеждению, что преступление было совершено «своим человеком», близко знакомым с генеральшей и ее жизнью. Имея свободный доступ к ней, он около двух часов ночи вошел в квартиру и привел в исполнение свой преступный замысел.

Подозрение пало на мужа домовладелицы, молодого 28-летнего человека. Будучи воспитанником убитой генеральши, он в то же время считался незаконорожденным сыном ее сына — полковника А. О. Тальмы. По справкам обнаружилось, что муж домовладелицы, Александр Тальма, имел веские причины питать злобу к Болдыревой. Отдавая деньги под проценты, она в последнее время завладела большей частью состояния его жены, лишила его обеспеченности и часто ссорилась с ним.

Привлеченный к уголовной ответственности, молодой человек, однако, решительно отрицал свою виновность в зверской расправе с генеральшей.

Пока велось следствие по этому делу, в одно из московских полицейских управлений ночью 11 июля явился мещанин Коробов и просил арестовать его.

— Да за что? — обратились к нему с расспросами.

— Я весной служил в Пензе на фабрике и хорошо знаю убийц генеральши Болдыревой… Может быть, и сам принимал в этом деле участие, — загадочно объяснил он.