Лёха - Николай Берг

Семёнов перевел дух и, по возможности, командным голосом прохрипел:

— Слушай мою команду!

— Что это ты раскомандовался? — нервно огрызнулся Середа.

— Поесть бы! — вякнул все так же глупо улыбавшийся потомок.

— Так, заткнулись все, сели и считаем… Медленно, етимать, медленно — до двадцати трех. Вслух!

И сам сел у гусеницы под прикрытие кружевных листьев громадного папоротника прямо на мягкий мох.

— И раз. И два…

— И три — поддержал Жанаев, севший рядом. Середа переглянулся недоумевающе с Лёхой, потом пожал плечами, тоже завалился на мох, не выпуская из лап тяжеленную темно–зеленую немецкую каску, украшенную какими‑то пестрыми эмблемками, влился в счет. Потомок несколько секунд смотрел на странноватое это зрелище — трех мужиков, сидящих под папоротником и сосредоточенно считающих, потом присоседился и таким же шепотом считал до самого конца. Перевели дух. Семёнов оглядел сидящих рядом и сказал:

— Я — на дорогу, караулить. Жанаев — слей остатки гороха в два котелка, чтобы поровну было, сразу с Лёшей один ешьте, потом меня на дороге заменишь. Середа — разбери пока, что нам нужно будет дальше, а что нет, что тут бросим.

Секунду подумал, вспомнил, как заканчивал свои распоряжения взводный и закончил правильно:

— Вопросы есть?

— Могу и я караулить — сказал только Середа.

— Хреновый из тебя караульщик с ранетой рукой‑то. Видел я, как ты затвор дергал — пояснил Семёнов и, взяв винтовку, скользнул к дороге. Все время, пока компания считала, он внимательно слушал — не будет ли звуков моторов или конского дробного галопа, но все было тихо. Середа хмыкнул, разбираясь с пистолетом, в котором тоже три патрона оставалось. Странный был пистолет — с голым дулом, не похожий на ТТ, да и при стрельбе не так себя вел — Середа смотрел как командиры стреляли на полигоне и потому был удивлен странной работой этого трофея, при выстреле у него уголком — что‑то выскакивало сверху. Разобравшись с оружием, опять полез в кузов. Под накинутым на барахло брезентом оказалось много всякого разного, в первую очередь увидел еще катушки с телефонным проводом. Скинул их пока наземь. Больше оружия не нашлось, как ни копались, зато оказалось много немецкого солдатского добра. В больших гофрированных железных футлярах, которые были у каждого немца (у пехоты на заду, а у мотоциклистов и велосипедистов — на груди), неожиданно оказались противогазы, Лёха ухитрился сразу же один такой раскрыть и вынуть маску с резинками, как на бабском белье. Кинули жбаны гофрированные к катушкам, это добро вряд ли могло пригодиться в ближайшем будущем.

Середа, правда, видел в деревне, что немцы пользуют эти неуклюжие футляры для того, чтобы на них сидеть, словно на табуретках, но можно было обойтись и без такого барства. Туда же кинули и три тяжеленные каски. Ошпаренный Жанаев после купания почувствовал себя лучше. Когда вернулся к товарищам и сидел, считал до 23, внимательно оценил, что ляжки у него сильно покраснели, но пузырей не было. Решил, что пока посидит так, посушит на свежем воздухе пострадавшие места, заодно и перекусить можно — не зря же он героически спасал три котелка горохового супа. Эта добыча была более чем желанна, жрать хотелось люто. Для справедливости слил густой суп из наиболее разлившегося котелка по двум другим, те получились полные. Лёха помыл в ручейке руки. Сполоснул с удовольствием лицо. Бурят еще удивился, что этот паренек все делает как‑то не спеша. Сам‑то азиат чувствовал себя точно так же, как и карауливший у дороги Семёнов. Паршиво себя чувствовал и потому удивлялся спокойным товарищам. Сели вдвоем на катушки, два человека на один котелок. На минуту замешкались — у Лёхи не оказалось при себе ложки. Тогда бурят, значительно улыбаясь, вручил ему свою. На удивленный взгляд ответил тем, что достал из кармана новенькую, блестящую немецкую, видно подобранную у костерка. По длине ложка была покороче, да еще и скреплена заклепкой с такой же коротенькой вилкой. Стоило вилку развернуть в противоположную ложке сторону, как черенок становился достаточным, чтобы доставать до дна котелка. Лёха покрутил уважительно головой, признавая, что и Жанаев время зря не терял. Несколько минут увлеченно, давясь от голодной спешки, хлебали еще теплый наваристый суп, радуясь своей удаче, нечаянной добыче и вкусной еде. Конечно для голодного человека пол котелка супа — не много, но сразу после еды почувствовали себя куда лучше. Бурят молча подменил Семёнова, повозился, пристраиваясь поудобнее в кустах. Семёнов оставил ему винтовку и поспешил к перемотоциклу. Выпавший аккуратный сверточек серой одежды и пара тяжеленных сапог с широкими голенищами порадовали сразу. От Лёхи густо пахло дерьмом и какой‑то еще кислой гадостью, типа рвоты. Семёнов сначала думал, что парень обделался со страху, но мокрые портки были только у Жанаева, да и пахли они очень вкусно, супом. Радоваться тому, что никто от страха не наложил в штаны, красноармеец не стал — по некоторым прикидкам это получилось не от храбрости, а просто не кормили давно, потому было нечем поносить. Посмотрел растрепанные Лёхины чуни и нашел источник вони. Понял, что вляпался потомок в раздавленных танковой гусеницей людей и перемазался в содержимом разодранного чьего‑то кишечника. Быстро стянули с Лёхи изодранную вонючую обувку, размотав потрепанные обмотки. Боец, было, прикинул, помыть и забрать их что ли? Но порвались обмотки изрядно, растрепались и размахрились, дорога была нелегкой. Кинул сапоги потомку, тот примерил — оказались немного маловаты. Но лучше, чем развалившиеся уже рукава от шинели. Китель с какими‑то жестяными медальками и суконные штаны смотали и положили пока в сторонку. Пригодятся. Сели теперь к другому котелку второй парой. Торопясь, застучали ложками, а Семёнов все прислушивался. Потом сходил к ручью, принес воды, не удержался и умыл лицо и руки, вспомнив, что надо бы до еды это делать, но сейчас все было как‑то путано, нервно, не до того. Сам напился, озираясь и давясь от спешки, буряту отнес. Пить очень хотелось и потому к ручью пришлось еще разок сходить, тем более, что Середа нашел в невзрачной брезентовой сумке со всякой всячиной пару пачек галет и немного сахара. Чай — не чай, но просто посидеть и попить, хотя бы и пустой воды, было очень приятно. Чудовищное напряжение последних двух суток потихоньку отпускало, наваливалась свинцовая, неподъемная усталость. Очень хотелось завалиться поспать, но Семёнов понимал — расслабляться рано, не время и не место. И тикало, тикало в мозгу. Даже на полчаса вырубиться нельзя. Развезет. А это может кончиться печально, хотя у них и есть винтовка с патронами. Одна на четверых.

Время убегало, как вода сквозь пальцы. Семёнов это чувствовал, чувствовали это и другие, кроме внешне спокойного Лёхи. Красноармеец же так от страха и не избавился. Ложку облизнул — тикает в мозгу. За водой пошел — тик–так. Котелок сполоснуть — а оно опять тикает. Фрица убили, из колонны удрали, мотоцикл этот гусеничный угнали — точно, искать будут всерьез. И повторно в плен сдаваться не хотелось крайне. Ну, потому что как бы вариантов‑то нет, разве повезет и сразу убьют.

Это если сильно повезет — если не конвоиры и не камрады убитого, или просто те, кто не видел проткнутого винтовкой. А вот если видели…

Боец дергался, постоянно казалось, что не успел чего‑то важного сделать прямо сейчас. И это всем в будущем погибель. Крайне неприятное это было ощущение, что каждая секунда решающая, а он ее уже потратил, причем на ерунду. Вдвойне мешало и то, что одновременно Семёнов отлично понимал, что это не ерунда, и даже шнурок не завязанный — может потом выйти боком и встать раком, к примеру. Случалось такое видеть еще во время службы в мирное время. Сам же Семёнов во время учебной — первой самой — тревоги разбил себе локти и нос, потому как бежавший сзади товарищ ему на волочившийся шнурок наступил и в нескольких нарядах вне очереди запомнил боец мудрость старшины Карнача, внушительно заявившего, что нет в военном деле мелочей. Потому тошно было на душе, не моглось еще порадоваться, как следует, что немцев они обули. Нельзя рассиживаться. Вообще. Только убегать. Запомнил Семёнов четко, что у каждой воинской части есть своя зона ответственности. Как у цепной собаки. И потому тутошние, кого бойцы обидели — искать будут рьяно. А вот их соседям будет наплевать. Не у их ротозеев — сослуживцев машину угнали. Потому надо убираться от обиженных подальше. Только б еще сообразить — куда рвать когти. Подошел Середа с пистолетом, потыкал пальцем в кобуру, так и висящую на поясе у Семёнова. В кобуре нашелся запасной магазин, тяжеленький такой, с проглядывающими в прорези желтыми круглыми бочками патронов. Повозившись, заменил магазин, подмигнул, повеселев сразу, спросил.

— Что с собой брать будем? — и кивнул на кучу добра. Потомок тем временем разложил добро на кучки, потом в очередной раз, подскочив к мотоциклу гусеничному, чем‑то заинтересовался и выпал из работы.