Нежный человек - Владимир Мирнев

– Чего ты говоришь? – обиделась Мария.

– Погоди. Слушай меня. Уж я тебе правду скажу, чтобы ты знала, сейчас можно, свадьба наша уже решена. После свадьбы мы поедем в его страну, но только я выговорила условия: ненадолго. Слушай меня внимательно, сейчас не до твоих мелочей, и мотай, Маня, на ус. Ты, если говорить откровенно, бабенка – не уступишь Махе обнаженной с картины Гойи; если еще не была в музее Пушкина, сходи, там испанская выставка, так вот запомни, дуреха, и знай себе цену. На тебя как Мишель поглядывал! Я его, правда, отучила сейчас на чужих смотреть, но я все, всешеньки вижу, и ничто от меня не скроется. И ты, Маня, свою красоту могла бы дорого продать.

– Я не продажная, Алена! – воскликнула Мария в слезах.

– Слушай, Маня, меня, я же тебе добра хочу, как ты не поймешь. В хорошем смысле говорю.

– Да не нужно мне ничего, совсем ничего, – заплакала Мария, отворачиваясь и закрывая глаза руками. – Мне, Аленка, ничегошеньки не надо от вас. Я хочу, избавьте меня от своей опеки. И ты!

– Слушай, что я хочу тебе сказать. Я хочу…

– Я и слушать не желаю, и не надо мне ничего, – отмахивалась Мария. – Не нужно. Я знаю, что скверная женщина, хуже меня нету на белом свете совсем, но я же ничего плохого не сделала! Я ужасная, согласна со всем этим, но я же человек и никому плохого не сделала!

– Слушай, Манька, ты можешь без истерики меня выслушать, а то мы так с тобой не поймем друг дружку. Я тебе говорю, Маня, как подруге близкой, – старалась успокоить ее Алена.

– Ну и что из этого следует? Что следует?

– А то, что мужики за тобою толпой пойдут, если поведешь себя соответственно, то есть правильно и умеючи. Поверь мне, дороже красоты нет ничего на свете. Что я привлекательная, я знаю, но это не самое последнее, если хочешь знать. Но я о тебе говорю. Ты можешь такого отхватить, извини меня.

– Никто мне не нужен, – сказала Мария. – Никто. Никто.

– Знаешь, Манька, красоту бог тебе дал, а вот умишка вложить забыл.

– Да уж какая есть, – согласно сказала Мария. – Ничего чужого не брала. Уж какая есть. Мне, Аленка, прости меня, так что-то тяжело, трудно. Мысли одолевают, думаю, в моем возрасте имеют женщины углы свои, семьи, а я вот – с девчушками живу в общежитии. А ведь это уже неинтересно. Мне нужно иметь свой угол, а не свою красоту, которая никому не нужна. Мне б иметь свою комнатку.

– Маня, никто тебе не даст, слышь. А зачем тебе давать. Скажут, таких много, кому захотелось бы получить.

– Да, я знаю. Но сама пойми, Алена, меня. Я была замужем, я уже пожившая женщина, повидавшая кое-что. Мне нравятся девчушки, такие умные, красивые, такие тонкие, и работа мне нравится, лучше мне и не надо, все хорошо. Только я старше их всех, у меня заботы другие, и, главное, мастер Коровкин… Он меня любит. А я хочу убежать от новой любви. Мне не нужно, я боюсь. Мне нужно уходить оттуда, и чем быстрее, тем лучше. Я приехала в такой город красивый, чтобы убежать от любви своей и снова… Нет, не могу.

– Все сделает для тебя система ЖЭКа, – коротко ответила Алена. – Я понимаю тебя, поймут и другие люди. И поможет тебе ЖЭК.

– Какой ЖЭК?

– Лучше наш, – загорелась Топоркова, случайно набредшая на верную мысль, и в этот момент в прихожей раздался звонок. Алена побежала открывать. По голосу в передней Мария определила: Мишель. Он вошел в квартиру, держа руки за спиной, потом неожиданно резко вынес оттуда букет белых роз.

– Добрый день, – сказал Мишель и поклонился. – Вы так грустны, как кавказская ива. Что с вами, милая Маша?

– Она, Мишель, – подхватила Топоркова голосом – его Мария совсем не узнала, эту интонацию в обращении к Мишелю раньше Аленка тщательно прятала, – голосом нежным, но достаточно требовательным. – Она хочет, моя подруга хочет иметь хотя бы комнату.

– Что вам даст комната, Маша? – спросил иностранец, стаскивая с себя дубленку, мохнатую волчью шапку, оставшись в элегантном замшевом костюме.

– Она хочет жить одна, чтоб никто не мешал, мужчины ей надоели. – объясняла Аленка, оглядываясь в поисках вазы для цветов, и Мария опять отметила, что и в движениях Аленка изменилась – быстрые, но плавные движения хорошо чувствующей себя женщины. – Чтоб жить в этой самой комнате с матерью до конца жизни и никому не мешать. Ты меня понимаешь?

– О да! Я тебя понималь, – сказал озабоченно Мишель. – Такая малость, всего комнату. Вы не смеетесь надо мною? Только не смейтесь вы обе над моей неловкостью. Надо найти путь. Такая малость.

– Вот именно! – воскликнула Топоркова. – Ей надо устроиться в ЖЭК. А потом, когда мы уедем, не пропадать же квартире, мы ее ко мне подселим, и пусть у нас живет, пока не приедем или еще что. Будешь, Мария, у меня жить, пока я не вернусь. Мало ли что там, за границей, случится, а квартира у меня есть.

– Но как устроиться? – спросила Маша.

– О, такое дело простое, милая Маша, – ответил Мишель. – Такое дело, Прекрасная Елена, я на себя беру. Разрешишь, Алена, моя Прекрасная? Я, Алена моя Прекрасная, делаю так: подхожу к начальнику, излагаю на своем языке просьбу и кладу с глазу на глаз пачку купюр по сто. Очень сильно действует на воображение. Положиль деньги, и он сделает тебе, такой замешательной женщине Маше, моментальное удовольствие. Зачем много труда? Зачем много хлопот и энергии мыслей, когда так просто и на сто процентов без ошибки.

Мария стала отказываться от помощи, считая устройство таким образом невозможным.

– Я думала, будет честно, – объяснила она.

– О да! Это будет в высшей степени очень, очень даже честно, – серьезно отвечал Мишель, обнимая Алену. – Никто никому ничего не должен, ни одного рубля, доллара, чека. Топоркова внимательно наблюдала за Мишелем, переведя взгляд на Марию и глядя ей в лицо, спросила у него:

– Мишель, скажи, откуда ж у тебя столько денег, если ты пачками оперируешь?

– О! Деньги – чепуха такая маленькая, заграничный посол может позволить себе небольшую шалость иметь несколько пачек денег для карманных расходов. К тому же у нас есть такая маленькая игра, на ней играют в деньги, такая маленькая-маленькая игра, вот такая – на мизер играют, тоже можно деньги выиграть. А каждое государство имеет много-много денег для своих детей, а мы – дети государства. Разве любимый ребенок, когда берет конфетку, его бьют по рукам? Не бьют, а ласкают. К тому же у нас в посольстве есть такая маленькая-маленькая игра, которая называется как-то так, как звучит по-русски, не знаю.

– Мишель, ближе к делу, скажи лучше, когда конкретно сможешь помочь моей подруге? – спросила Алена. Она затаенно смотрела на Мишеля, будто не верила и заранее предугадывала его унижение, то вдруг с тоскою оглядывалась на Марию. В ее взгляде – боязнь и желание, тоска и открытый вызов – мол, вот какая я, Топоркова, могущая все. Мишель подошел к окну и поглядел на улицу, словно задумавшись на секунду-другую, и ответил неторопливо:

– В феврале, Алена Прекрасная, не могу: приемы и поездки по вашей замечательной стране на восток, Кавказ, поедим свежий шашлык, запивать будем «киндзмараули», там много будет изумительного, очень много эти поездки нам даль. Смогу только в марте. В марте она, милая Маша, получит, что пожелает.

– Куда у вас поездки нынче, говоришь? – спросила Алена.

– О, дипломатическая маленькая тайна, – ответил Мишель, улыбаясь, и опять, как показалось Марии, Алена с тревогой посмотрела на своего будущего мужа. – О, как у нас, послов, говорится, маленький дипломатический код и маленький дипвояж. Но вам я скажу: на восток вашей замечательной страны.

– Мне, Мишель, надоели твои тайны, – капризно и досадливо проговорила Топоркова.

– О, моя Прекрасная Елена, дипломатия – наука тонкая.

– Что ж, придется быть женой посла, – вздохнула недовольно Топоркова. – Вот поглядишь, Маня, тебе я тоже найду дипломата.

– О да! О, конечно, – весело проговорил Мишель, оборачивая к Марии смеющееся лицо. – О, милая Маша! О, конечно!

ГЛАВА XV

В конце февраля в Москве, по обыкновению, царит настоящая зима. Даже в начале марта зима ведет себя достаточно разгульно, то и дело завихривают метели. В Москве с ее высотными домами, длинными улицами и переулками, многочисленными парками, казалось бы, негде разгуляться ветрам и метелям, должны властвовать тишина и благодать квартирного уюта. Но оказывается, в большом городе действуют свои законы, позволяющие метельным путям проходить по городским кварталам. Стоит выйти из дома, как невозможно определить, откуда дует ветер, с какой стороны на тебя набрасывается снег. Вот возле шестнадцатиэтажной башни метель дует с северной стороны, а за ней, как ни странно, несет бурные метельные клубы с юга, и с таким рвением, с такой необузданной силой, будто ветер дует с единственной целью – замести под самую крышу этот дом-гигант, чтоб и следа не осталось от трудов человеческих.