Константиновский равелин - Виталий Шевченко

— Маленький Севастополь! — гордо повторил Евсеев, готовый расцеловать энергичного капитан-лейтенанта. — Нет, вы понимаете, это здорово сказано!

— Еще бы! — хмыкнул капитан-лейтенант. — Я вам завидую до ушей! Но ничего не поделаешь — моя участь погибнуть под водой!

— Вот что! — вдруг заспешил Евсеев. — Вы посидите несколько минут, я сейчас вернусь.

— К раненым? — поинтересовался капитан-лейтенант.

— 11ет, — возразил Евсеев. — К тем, кто еще на ногах. кто еще будет стоять насмерть в этих стенах. Пусть узнают немедленно обо всем, что вы сказали. С этим именем легче и умереть! — 11 уже повернувшись в дверях, он произнес еще раз, торжественно и значительно:— Маленький Севастополь!

5. ПОДЛОЕ СЕРДЦЕ

С ранеными управились за полтора часа. Люди, уже потерявшие веру в спасение, вдруг приободрились, повеселели, стали даже шутить, и в то же время по их повелению чувствовалось, что они считают себя виноватыми перед теми, кто остается в равелине. Они осторожно, но не в силах скрыть радостных ноток в голосе, спрашивали у остающихся:

— А вы когда отсюда пойдете?

— Неужто так здесь и останетесь?

— Поди, тоскливо нас провожать?

11а все это давался один и тот же короткий, рожденный двумя противоречивыми чувствами—сознанием долга п жаждой жизни — ответ:

— Нам еше рано!

Это было правдой, и спрашивающие сочувственно качали головами.

Перед последним рейсом помощник командира лодки зашел в евсеевский кабинет. Капитан 3 ранга свернул по цигарке. Минут пять посидели. Капитан-лейтенант сказал:

— Ну, надо идти!

— Спасибо! — протянул руку Евсеев. — От себя и от всех!

Капитан-лейтенант схватил протянутую руку, долго жал ее, молча смотря Евсееву в глаза, затем сказал убежденно:

— Мы еше встретимся. Там. на Большой земле!

— Может быть! — не возражал Евсеев. — Во всяком случае, я бы этого хотел!

ID1

После ухода последней шлюпки в равелине воцарилась тишина. Измученные дневными боями бонны лежали теперь, блаженно растянувшись на грудах битого известняка, посматривая в непроглядный мрак на стороне врага. Оттуда доносился стук молотков, подвывание пил и еще какой-то строительный грохот - - немцы готовились к переправе на ту сторону бухты. Только что принесли вечернюю норму пайка, и бойцы, изредка останавливаясь и прислушиваясь, грызли неизменный, смазанный маслом кусок сухаря. По это были уже остатки — перед выдачей Юрезаискнн доложил Евсееву, что сухарей хватит еше только на раз. Воды же больше не было ни глотка.

Пристроившись у края большой бреши, вложив между камнями автомат, жевал свои сухарь и Гусев. Взгляд его, направленный в одну точку, был полон безразличия ко всему окружающему. В последнее время им овладела глубокая апатия, пришедшая на смену постоянному страху за свою жизнь. Уверовав наконец в то. что живым отсюда ему не уйти, он вдруг стал безразличен к опасности, словно весь этот воющий, огнедышащий, разящий металл был нс больше, чем пустой фейерверк. И сейчас он не думал ни о чем и даже сухарь грыз больше по инерции, не чувствуя ни запаха, ни вкуса. Через три часа ему нужно было заступать часовым у ворот (уже вторую ночь ставились такие часовые на случай, если немцы попытаются каким-либо образом их открыть), и он имел празо сейчас отдыхать. Однако сон не шел в перегруженную дневными впечатлениями голову.

Но больше всего угнетало его в этот час чувство одиночества. Да, он остался совершенно один со своими мыслями, чувствами, страхом и со своей совестью. Демьянова с тон ночи, когда он ушел с Зимским ставить мины, словно подменили! Он теперь так же бесстрашно высовывает башку из-за камней, как и те прописные герои! А что толку? Стоило только немцам заметить их жалкие фигурки в ночной степи, как от них не осталось бы и мокрого места!

Демьянов бахвалится: «Я теперь человеком стал!

Словно заново родился!» Дураком был, дураком и остался! Стал человеком, чтобы стать падалью! В лучшем случае бросят в яму рядом с Данько и Усоеым и «Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу н незавпен-

мость...» Совсем обалдел парень: не хочет понять, что жизнь —не пятак, два раза из кармана не вынешь!

Му, а если уж беспременно суждено умереть, то хоть разговеться на прощанье с девчонкой вроде Лариски! Вот это было бы утсшеньицем за всю трижды проклятую здесь жизнь! А сделать это проше простого! Каждый вечер, в десять часов, Ланская ходит за продуктами по коридору, где разбомбили склады. Там—темнота и ни души! Только одному с ней сладить трудновато, а напарника не найти... Может быть, все-таки попытаться подговорить Демьянова?

Гусев бросил злобный взгляд в сторону Демьянова, который полулежал на своем «боевом посту» все там же, у самой стены. Гусеву были видны только его смутные очертания, но скорчившаяся небольшая фигурка показалась ему жалкой и затерянной. Знакомым, «прежним» Демьяновым повеяло вдруг от этой позы, и в груди Гусева слабо шевельнулась надежда. Несколько секунд еще поколебавшись, он решительно подполз к Демьянову и положил руку ему па плечо:

— Что? Затосковал, Семен?

Демьянов, который после того, как стал с остальными «на равной ноге», чувствовал к Гусеву законную неприязнь, слегка отодвинулся, но на вопрос ответил:

— Дом вспомнил... Мать... Вроде никогда и не было этого...

— Быть — было, да вот больше не будет! — начал Гусев, вновь подползая вплотную. — Да, классное было время! Я вот вспоминаю: отработаешь свое на заводе, придешь домой — помоешься, надушишься, галстучек нацепишь и айда с ребятами на Горького! Там такие девочки шлепали — закачаешься! Ну, туда-сюда, разрешите и так далее! Компания, конечно, вся своя была. Смазочные материалы, если помнишь,— три пятнадцать за четвертинку! Повеселились что надо! Бывало, прижмешь какую-нибудь кисоньку покрепче, и она вся твоя! Мда-а! — Гусев смачно щелкнул языком, распаляясь воспоминаниями. — Постой! Да ты-то любил кого?

— Не... Не пришлось... — тихо и смущенно произнес Демьянов.

— Ну, а того? Женщин знал? —Гусев выразительно пошевелил пальцами.

193

•/«• 13 В. Шевченко

— Что ты!—Демьянов почти испуганно замотал головой.

— Эх, ты. амеба! — презрительно скривился Гусев.— Так и подохнешь без женской ласки! Постой! — хлопнул он себя по лбу, будто осененный внезапной мыслью. — А что, и впрямь перед смертью повеселиться с хорошенькой девочкой? Ты как? Не против?

— Не пойму я тебя... — устало, словно желая отделаться от собеседника, пожал плечами Демьянов.

— А вот послушай! — горячо зашептал Гусев прямо ему в ухо. — Чем плоха Лариса? Королева! Вот с ней и побалуемся вдоволь!

— Ты что? — отшатнулся Демьянов.— Да к ней даже Зимский подъехать не может! Разве же она согласнтся?1

— Дурак!—с убийственной иронией хмыкнул Гусев. — Да кто же будет спрашивать у нее согласия? Двое таких мужчин, как мы с тобой, — да она и не пикнет!

— Силой, значит? — резко откинулся Демьянов, впившись глазами в темное пятно гусевского липа.

— А что? Терять все равно нам нечего! Доживаем последние часы! А места здесь есть такие, что никто и не хватится! Ну, как? Идет?

— Н-нет... — прохрипел Демьянов, — я на такое не пойду! Это значит— всякую совесть потерять! Н-нет...

— Ну, смотри. Иисус Христос! —зло оттолкнул его от себя Гусев, вставая. — Все равно иконы с тебя не напишут!

— Ты куда? — тревожно спросил Демьянов, пугаясь его вида.

— Так, прогуляться по нужде! — рассмеялся он недобрым смехом и решительно направился вниз. У выхода, столкнувшись с Зимским, Гусев скорчил презрительную гримасу, и злоба, клокотавшая в нем, достигла предела:— Погоди! — прошептал он про себя. — Мы еще с тобой посчитаемся, «вздыхатель*!

Ничего не подозревавший Знмскин прошел на свое место, лег на остывшие камни и стал пристально смотреть в черный квадрат амбразуры.

Спотыкаясь среди воронок и камней, Гусев пересек двор и вошел в коридор западной части. Слева, со стороны евсеевского кабинета, доносились приглушенные голоса. Немного постояв, скривив губы, выражая этим верх презрения к начальству, он решительно шагнул направо, в плотную, неприятную темноту коридора. Он шел ощупью, пока глаза не привыкли к мраку. Затем он стал понемногу различать угрюмые холодные стены. Наконец он дошел до места, где коридор делал поворот. Здесь, внизу, были заваленные теперь склады. Огромная черная дыра зияла, открывая вход в нижний этаж. Гусев осто-* рож но спустился в нее, прополз по пологому спуску несколько метров и остался вполне доволен. Он вылез наверх и, прижавшись спиной к стене, приготовился к ожиданию. Затаив дыхание, он. казалось, слился с камнями, не замечая, как гулко и тяжело билось его сердце в тесной клетке ребер.