Русские подвижники 19-ого века - Евгений Поселянин

Руководствуясь этим даром, старец всякому и преподавал нужное по обстоятельствам и свойствам человека наставление.

Смирение старца выражалось во всяком движении, слове и виде его. Это же глубокое смирение давало ему и мирность духа. "Слава Богу, — говорил он, узнавая, что кто-нибудь злословит его, — он один только и уразумел обо мне правильно; вы прельщаетесь, считая меня нечто быти. А его о мне слова — духовные щетки, стирающие мою душевную нечистоту".

Пламенная любовь старца выражалась делом; он не отвращался никого, требующего душевной или внешней помощи. Долготерпение и кротость вместе с детскою простотою и незлобием растворяли его любовь.

Портрет был снят со старца лишь за год до его кончины. Лицо у него было, некрасиво по внешности, но бело и светло, озаряемое внутренним светом духа, взор тих, слово смиренно. Святых Тайн приобщался он ежемесячно с великим умилением.

Летом носил он белый холщевый подрясник, на голове черная вязаная шапочка, для молитвы — краткая мантия. Выходя из дому, надевал черную мухояровую ряску; зимою еще легкую, крытую старым темно-зеленым драдедамом шубку.

Нрав старца был чрезвычайно живой и подвижный. Излишней медленности, вялости, долгих сборов не любил. Послушания надо было исполнять скоро. Память была у о. Макария изумительная. После одной исповеди он навсегда запоминал главные обстоятельства жизни человека.

Страдая косноязычием и недостатком дыхания, старец не служил в церкви.

Относительно внешних подвигов о. Макарий держался среднего пути, не вдаваясь в крайности, и вкушал на трапезе всего, но весьма понемногу. На вечернюю трапезу редко удавалось ему поспеть, и он вкушал дома, из горшочков. Подобно своему старцу, о. Афанасию, о. Макарий жалел животных. Зимою он ежедневно сыпал на особую за окном полочку конопли для птиц, и на полочку слеталось много синичек, коноплянок и маленьких серых дятлов. Заметив, что сойки обирают малых птиц, поедая разом всю дневную порцию, старец сначала, отрываясь от письма, отгонял соек стуком в окно, а потом стал сыпать зерна в банку, в которую могли влетать только мелкие птицы.

Старец занимал небольшой деревянный домик, слева от скитских врат. Первая комната, стены которой были украшены изображениями архиереев и подвижников благочестия, была приемная; вторая, выходившая окном на главную скитскую дорожку, — его келлия. У окна стоял простой стол, обремененный письмами, книгами; у стола — кресло; по стенам — много икон и крестов и, между прочим, особо чтимая старцем Владимирская икона с неугасимою лампадой. Под иконами — угольник для чтения правил и аналоец с Евангелием и служебными книгами. У западной стены — узкая кровать.

Старец вставал ежедневно по звону к утрени в два часа, а в случае нездоровья — не позже трех и будил келейников; затем совершалось длинное утреннее правило, и старец оставался один. В седьмом часу, после нового правила — старец выпивал чашку-две чаю и принимался за письмо или книгу. С этого же времени начинали к нему приходить. Дверь скрипела на ржавых петлях, предупреждая, вместо доклада, о приходящих; все чаще и чаще входят чрез ворота скита. В 11 часов звон к трапезе, к которой старец всегда ходил. После трапезы час-полчаса единственного во весь день свободного времени, а затем опять посетители. Часа в два старец идет в гостиницу, где ждет его множество народа, и всех он выслушивал с удивительною кротостью и терпением.

Измученный, чуть переводя дыхание, с языком, усталым до того, что не мог уже более внятно произнести ни одного слова, — старец возвращался домой и вместо отдыха слушал краткое правило. Потом принимал скитскую братию, после ужина слушал вечернее правило, и, когда огни во всем ските давно погасли, в окне келлии старца еще был виден свет.

Молитва старца была непрестанна. В беседе, на правиле, за письменным столом, на пути и даже во время сна из уст его слышались восклицания: "Боже Милостивый… Мати Божия… Иисусе мой!" Страдая бессонницею, просыпаясь или вовсе оставаясь без сна, старец славословил тогда имя Божие. По временам он приходил, при размышлении о Божестве и Промысле Его, в духовный восторг и запевал одну из любимых церковных песней своих. Иногда удивлялся премудрости Творца, переходя от цветка к цветку гряд, окаймлявших скитские дорожки.

Готовясь к причастию, старец усугублял пост.

С начала пятидесятых годов здоровье старца, всегда слабое, особенно пошатнулось; тщетно преданные лица убеждали его съездить в Москву, ко врачам. Наконец, московский митрополит Филарет написал ему письмо, оканчивавшееся так: "Если бы я звал вас к себе, вы могли бы отказать, не думавши. Но как я зову вас к московским чудотворцам и к преподобному Сергию, то, надеюсь, вы подумаете о сем не без внимания. Господь да устроит Ему угодное. Прошу молитв ваших". После этого письма старец не решился далее отказываться, и поездка в Москву принесла пользу его здоровью.

В 1853 г. старец, чтобы избавиться от хозяйственных хлопот, сложил с себя звание скитоначальника. В 1853 г. о. Макарий награжден наперсным крестом, в 1857 г. — другим, в память Крымской кампании.

Он с живейшим участием следил за нею. Когда пришла весть об оставлении Севастополя, старец зарыдал и, упав на колени, долго молился без слов пред иконою Богоматери. Вообще, старец чутко относился к общественным вопросам и понимал их, постоянно соприкасаясь с людьми всех положений; очень он сочувствовал вопросам об улучшении народного быта, грамотности, воспитания.

За два года до кончины старец келейно постригся в схиму. Мысль о том подала ему кончина митрополита киевского Филарета (в схиме Феодосия).

Последняя болезнь старца началась 26-го августа, в день празднования чтимой им Владимирской иконы.

30-го он был особорован, и потом делал распоряжения на случай своей кончины, благословлял приходящих и оделял их крестиками, четками, книгами. На следующий день преподавал спрашивающим краткие, но выразительные наставления, и все чувствовали, что это последние наставления. В пустынь со всех сторон прибывали лица, пользовавшиеся советами старца, и в церквах непрерывно служились о нем молебны. Монахи еще допускались к старцу. От московского митрополита была привезена финифтяная икона и обещание молиться о нем. За два дня до смерти старец приказал вынести себя из тесной своей келлии и положить в более обширную приемную, на полу. Из окна, со-вне, посетители могли видеть умирающего старца. Накануне кончины страдания старца ожесточились. Вечером он, сидя, выслушал отходную. Во время чтения канонов и акафистов Христу и Божией Матери страдания утихали. Со слезами взирая на образ Спасителя в терновом венце и на Владимирскую икону, он взывал: "Слава Тебе, Царю мой и Боже мой, Мати Божия, помози мне!" — и, простирая руки, молил о скорейшем разрешении. Ночь прошла крайне беспокойно. Старец задыхался. Взглядами, благословениями, пожатием руки выражал он благодарность ходившей за ним братии.

7-го сентября, в предпразднество Рождества Богородицы, в среду, 1860 г., в 7 часу утра — чрез час по приобщении, по окончании чтения канона на разлучение души с телом, — о. Макарий, окруженный учениками, тихо предал дух в руки Божии.

Тело о. Макария не издавало смертного запаха; перенесение его из скита в монастырь, среди народного множества, — не имело вида похорон, а чего-то светлого и торжественного.

О. Макарий погребен возле отца Леонида.

Имя отца Макария тесно связано с великим длом издания свято-отеческих аскетических творений, драгоценных и для иноков и для мирян.

Промысл Божий соединил в Оптиной пустыни лиц, который воспитались на переводах творений этих, сделанных старцем Паисием Величковским. О. Моисей, о. Леонид и о. Макарий оптинские — все трое были наставлены в духовной жизни ближними учениками о. Паисия и все наследовали от старцев своих великую любовь к переводным трудам о. Паисия. Путем переписки этих переводов, они распространяли их посреди мирян и монахов. Господу было угодно скоро извлечь из-под спуда это духовное сокровище, для общей пользы.

По просьбе И. В. Киреевского, редактора "Москвитянина", о. Макарий поместил в этом журнале статью о жизни и заслугах пред православным иночеством о. Паисия. Затем как-то о. Макарий коснулся, в разговоре с Киреевским, вопроса о недостатке духовных книг, руководствующих к деятельной христианской жизни.

Киреевский стал убеждать старца — издать переводы о. Паисия, и взялся просить на это дело благословения митрополита московского Филарета. Митрополит обещал свое покровительство, которое, действительно, и оказывал этому делу.

Бог, — как говорил о. Макарий, — посылал на благое дело чрез добрых людей, и потихоньку было издано большое число книг. Занятия о. Макария состояли в приготовлении к печатанию славянских переводов (снабжении примечаниями малопонятных мест) и переводе некоторых на русский язык. Деятельность в этом отношении о. Макария была изумительна. Он жертвовал для этого дела своим кратким отдыхом, и, не отказываясь от обычных старцевых трудов своих — руководил непрестанно учениками из скитской братии, помогавшими ему. Это были о. Амвросий, о. Ювеналий, о. Леонид, о которых уже было говорено. Всякое слово взвешивалось, обсуждалось, и без благословения старца ни одно не вписывалось в рукопись, приготовляемую для типографии.