Годы - Вирджиния Вулф

— Два до Гайд-Парк-Корнер, — сказал Мартин, протягивая горсть мелочи, и стал дальше просматривать вечернюю газету. Но это был только первый выпуск. — Ничего интересного, — Мартин сунул газету под сиденье. — А теперь… — начал он, набивая трубку. Омнибус гладко катил вниз по склону Пикадилли. — Здесь был завсегдатаем мой отец, — перебил он себя, указав трубкой на окно Клуба. — А теперь, — он зажег спичку, — теперь, Салли, ты можешь говорить что угодно. Никто не слышит. Скажи что-нибудь, — он бросил спичку на мостовую, — что-нибудь значительное.

Мартин повернулся к ней лицом. Он хотел, чтобы она говорила. Они то съезжали вниз, то взмывали вверх. Он хотел, чтобы говорила она, иначе придется говорить ему. А что он может сказать? Он давно похоронил свои чувства. Но какое-то ощущение осталось. Он хотел, чтобы она его высказала, однако она молчала. Если скажу я, она подумает про меня, будто…

Он посмотрел на нее. Солнечные блики горели на окнах больницы Святого Георгия. Сара взирала на нее с восхищением. Но почему с восхищением? — думал Мартин, когда омнибус остановился и они выходили из него.

С утра сцена немного изменилась. Часы в отдалении били три часа. Автомобилей прибавилось, стало больше женщин в светлых летних платьях, больше мужчин во фраках и серых цилиндрах. Начиналось шествие через ворота в парк. Все выглядели празднично. Даже юные помощницы портних с картонными коробками имели такой вид, будто участвовали в неком торжестве. По краю Роттен-Роу[50] были выставлены зеленые стулья. На них сидели люди, они оглядывались вокруг так, словно были зрителями на спектакле. По Роттен-Роу легким галопом двигались всадники; они доезжали до конца, осаживали лошадей и поворачивали обратно. Ветер дул с запада, неся по небу белые облака с золотистыми прожилками. Лазурью и золотом сияли окна на Парк-Лейн.

Мартин быстро вышел из омнибуса.

— Идем, — сказал он. — Пошли, пошли!

Я молод, думал он. Я в расцвете сил. В воздухе терпко пахло землей. Даже в парке чувствовался аромат весны, сельских просторов.

— Как я люблю… — громко начал Мартин и оглянулся. Он говорил с пустотой. Сара отстала и завязывала шнурок на ботинке. Мартину показалось, будто он спускался по лестнице и промахнулся мимо ступеньки. — Каким дураком себя чувствуешь, когда говоришь сам с собой, — сказал он, подходя к ней. Она простерла руку и сказала:

— Посмотри, все так делают.

В их сторону шла женщина средних лет. Она разговаривала сама с собой. Ее губы шевелились, а рука жестикулировала.

— Это все весна, — сказал Мартин, когда та прошла мимо.

— Нет. Однажды я пришла сюда зимой, — возразила Сара. — И увидела негра, который смеялся на снегу.

— На снегу, — сказал Мартин. — Негр.

Солнце ярко освещало траву. Сара и Мартин шли мимо клумбы, на которой росло множество разноцветных, кудрявых и глянцевых гиацинтов.

— Не будем о снеге, — сказал Мартин. — Давай лучше…

Молодая женщина катила детскую коляску, и Мартину в голову вдруг пришла мысль.

— О Мэгги, — сказал он. — Расскажи о ней. Я не видел ее с тех пор, как у нее родился ребенок. И с французом я не знаком. Как его зовут? Рене?

— Ренни, — сказала Сара. Она все еще находилась под влиянием вина, и текучего воздуха, и проходящих мимо людей. Мартин чувствовал ту же рассеянность, но хотел избавиться от нее.

— Да. Что он за человек, этот Рене? Ренни.

Он произнес имя сначала на французский лад, а потом как она, на английский. Он хотел растормошить ее. И взял ее под руку.

— Ренни! — повторила Сара. Она откинула голову назад и рассмеялась. — Так, сейчас. Он носит красный галстук в белый горошек. Глаза темные. Он берет апельсин — например, за ужином — и говорит, гладя тебе в глаза: «Этот апельсин, Сара…» — Она произнесла «р», грассируя, и замолчала. — Вот еще один говорит сам с собой, — сказала она. К ним шел молодой человек в наглухо застегнутом пиджаке — как будто он был без рубашки. Он бормотал на ходу и сердито посмотрел на Мартина и Сару, поравнявшись с ними.

— Так что же Ренни? — напомнил Мартин. — Мы говорили о Ренни. Он берет апельсин…

— …и наливает себе бокал вина, — продолжила Сара. — «Наука — религия будущего!» — провозгласила она, выставив руку, как будто в ней был бокал с вином.

— Вина? — удивился Мартин. Слушая вполуха, он представил себе респектабельного французского профессора, к портрету которого он теперь должен был добавить неуместный бокал вина.

— Да, вина, — подтвердила Сара. — Его отец был торговцем. Чернобородый бордоский купец. Однажды, — продолжила она, — в детстве, он играл в саду, и в оконное стекло постучали изнутри дома. «Не шуми так. Играй подальше», — сказала женщина в белом чепце. Его мать тогда умерла… А еще он боялся сказать отцу, что его лошадь велика для него… И его послали в Англию…

Она перепрыгнула через ограду.

— И как все вышло? — спросил Мартин, присоединяясь к ней. — Они стали встречаться?

Сара не ответила. Мартин хотел, чтобы она объяснила, почему Мэгги и Ренни поженились. Он ждал, но она молчала. Что ж, она вышла за него, и они счастливы, подумал он. На мгновение он почувствовал укол ревности. В парке было множество прогуливающихся парочек. Все было словно пропитано свежестью и сладостными ароматами. Воздух мягко обвевал их лица. Он был наполнен шепотами, шелестом ветвей, шорохом колес, лаем собак, звучавшими то и дело трелями дрозда.

Вот мимо прошла женщина, говорившая сама с собой. Когда они посмотрели на нее, она повернулась и свистнула, как свистят собаке. Но собака, которой она свистела, была чужой и побежала в другую сторону. А дама поспешила дальше, поджав губы.

— Люди не любят, чтобы на них смотрели, — сказала Сара, — когда они разговаривают сами с собой.

Мартин встряхнулся.

— Гляди-ка, — сказал он. — Мы идем не туда.

До них донеслись голоса.

Они ошиблись направлением и оказались около вытоптанной площадки, на которой собирались ораторы. Митинги шли полным ходом, вокруг выступавших стояли группы людей. Взобравшись на трибуны, иногда — просто на ящики, ораторы разглагольствовали вовсю. Голоса звучали громче и громче по мере приближения к ним.

— Давай послушаем, — сказал Мартин.

Тощий человек с грифельной доской в руке стоял, наклонившись вперед. Они услышали, как он сказал:

— Леди и джентльмены; — Мартин и Сара остановились около него, — посмотрите на меня внимательно.

Они посмотрели.

— Не бойтесь, — сказал он, согнув указательный палец. У него была вкрадчивая манера говорить. Он перевернул доску. — Я похож на еврея? — Он опять перевернул доску и посмотрел на нее с другой стороны. Уже уходя, они услышали, как он сказал, что его мать родилась в Бермондси, а отец — на острове…

Голос затих в отдалении.

— А как тебе этот? — спросил Мартин. Он имел в виду крупного мужчину, колотившего рукой по перилам своей трибуны.

— Сограждане! — кричал он.

Мартин и Сара остановились. Толпа, состоявшая из бродяг, посыльных и нянек, взирала на него пустыми глазами, открыв рты. Мужчина с крайним презрением повел рукой в сторону проезжавших мимо автомобилей. Из-под его жилета выбился край рубашки.

— Спрраведливость и свобода! — повторил Мартин его слова.

Кулак говорившего бился о перила. Мартин и Сара послушали. Вскоре все пошло по новому кругу.

— Впрочем, оратор он прекрасный, — сказал Мартин, отворачиваясь. Голос отдалился. — Так, а что говорит та пожилая дама? — Они пошли дальше.

Аудитория пожилой дамы была весьма немногочисленна. Ее речь едва можно было расслышать. Она держала в руке маленькую книжечку и говорила что-то о воробьях. Однако вскоре ее голос стал напоминать прерывистый свист тонкой дудочки. Ее принялась передразнивать ватага мальчишек.

Мартин и Сара слушали ее недолго. Затем Мартин опять отвернулся.

— Идем, Сэл, — сказал он, положив руку ей на плечо.

Голоса звучали все глуше и глуше, наконец и вовсе затихли. Мартин и Сара брели по гладкому склону, который поднимался и спускался, как огромный покров из зеленой ткани, расчерченной прямыми коричневыми линиями тропинок. На траве резвились большие белые собаки, за деревьями блистали воды Серпантина, здесь и там на них виднелись маленькие лодочки. Респектабельность парка, сияние воды, извивы и изгибы, вся композиция ландшафта — точно его кто-то спроектировал[51] — благотворно действовали на Мартина.

— Спрраведливостъ и свобода, — опять пробормотал он, когда они подошли к кромке воды и остановились посмотреть, как чайки белыми крыльями режут воздух на острые треугольники.

— Ты согласна с ним? — спросил Мартин, взяв Сару за руку, чтобы растормошить ее: она шевелила губами, говоря сама с собой. — С тем толстяком, который махал рукой.