Матюшенко обещал молчать - Михаил Панин

— Хочешь мои ботинки примерить? — тотчас великодушно предложил Толик.

— Ага, — кивнул Гришка и стал разуваться.

И примирение состоялось. Мы тут же решили, пока светло, отправиться в наш штаб, чтобы, плотно закусив салом и яйцами и захватив с собой семечек, пойти затем смотреть город в праздничном убранстве. По одному, соблюдая все правила конспирации, разными путями мы пробрались в развалины синагоги, и тут нас поджидала большая неожиданность.

4

Он сидел в углу на куче соломы, на развороченной Вакиной постели, широко разбросав ноги в кирзовых солдатских сапогах, и, потягивая самокрутку, насмешливо рассматривал нашу гоп-компанию. На смятой газете перед ним лежали остатки нашего сала, большой складной нож, валялись крошки и битая, яичная скорлупа. Было ясно — на банкет мы безнадежно опоздали. Но все еще на что-то надеясь, Зямка приоткрыл дверцу самодельного шкафчика и заглянул внутрь. И растерянно оглянулся:

— Нема! Ничего нема...

Незнакомец, не меняя позы, спокойно попыхивал козьей ножкой.

— Ну что, все? — наконец устало спросил он, когда, мы, один за другим пройдя в помещение, в молчании выстроились перед остатками пищи, как перед свежей, могилой. — Или еще кто будет?

— Нет, все, — машинально кивнул я.

Он немного подождал, прислушался, но с улицы сюда не долетало ни единого звука, и удовлетворенно кивнул:

— Бот и хорошо. Небольшое вам замечание: когда входишь в квартиру, надо здороваться, особенно со взрослыми.

— Здравствуйте, — нестройным хором отозвались мы.

Он кивнул.

— Вот это другое дело. Здравствуйте. Да вы садитесь, садитесь, будьте как дома.

Он широким жестом пригласил нас к нему поближе, и мы в смущении расселись перед ним, как татары перед муллой.

— Вот так, места всем хватит. Блиндаж у вас — что надо.

— А как вы его нашли? — вежливо поинтересовался Толик.

— Да так, я ведь старый солдат. У меня на такие вещи нюх есть. Чую — салом пахнет... Ну что ж, давайте знакомиться? — предложил он, обведя, нас взглядом.

Мы не спешили. Мы уже пришли в себя и так думали: мы — дома, он — в гостях, как-то не так все получалось. И он понял это.

— Все ясно, — кивнул он и стал шарить по карманам, словно хотел предъявить нам документы, — порядок есть порядок, вы правы. Что ж, если интересуетесь, — он помолчал, — моя фамилия Козлов, Козлов Федор Захарович, образца тысяча девятьсот четырнадцатого года, образование — неполное среднее, младший сержант, орденоносец... Участник боев и сражений. Что еще? Оборонял Киев, освобождал Прагу, брал Берлин... Два раза ранен. Приказом министра вооруженных сил демобилизован в запас, пробираюсь в родные места. Вот отдохну у вас денек-другой и пойду дальше. Все.

Он выставил перед собой ладонь дощечкой, и мы по очереди пожали его твердые, шершавые пальцы.

— Вижу, — продолжал странный гость, когда мы опять расселись вокруг него, — вы удивлены и расстроены. — Он глянул на остатки сала, толстого, желтого, как янтарь, сала, поддел ножом небольшой ломтик и отправил его в рот. — Прошу пардону, тут никого не было, а жрать так хотелось... — Он бросил нож и вздохнул. — Готов возместить убытки.

Продолжая исподлобья внимательно изучать нас, он вытащил из заднего кармана брюк бумажник, вытряхнул из него на газету все, что в нем было: деньги, военный билет, две красноармейские пуговицы, какие-то справки, бросил бумажник и стал отсчитывать одну за другой купюры. Он расправлял мятые бумажки и вяло бросал их перед собой, как карты: одна, две, три...

Это был рослый, сильный мужчина, черноволосый и, несмотря на недельную густую щетину на лице и усталость, сквозившую в каждом его движении, пожалуй, красивый. На нем было все солдатское: зеленый ватник, галифе, из расстегнутого ворота гимнастерки синел полосатый матросский тельник. Сосчитав деньги, все, что у него осталось, он положил их на край газеты и не стал прятать бумажник.

— Вот, возьмите. Кто тут у вас старший?

Денег было много, рублей сорок. Такими богатыми нам еще не приходилось быть, хотя мы и выручали иногда приличные суммы от сдачи бутылок и металлолома. Мы вопросительно глянули на Толика.

— Ага, значит, ты, — кивнул Козлов. — Я, между прочим, так и подумал.

— А почему вы так подумали? — покраснев, спросил Толик.

— Да так, вид у тебя солидный. И вообще, говорю ведь, я старый солдат. Тебя как зовут?

— Толька. Анатолий Николаевич Богун.

Козлов на минуту задумался, будто вспоминал, где слышал он раньше это имя, медленно повернулся на бок и достал из кармана пачку махорки, потом, помолчав, похвалил Толика:

— Хорошая у тебя фамилия, знаменитая. Славный был украинский казак Иван Богун. А у тебя отец кто?

— У меня нет отца, — сказал Толик. — Его немцы расстреляли. Он в партизанах был.

— Ясно... Ну что, хватит денег? Значит, с этим улажено.

Он оторвал кусок газеты и, просыпая на пол табак, стал заворачивать новую цигарку, а мы сидели в своем штабе как в гостях и разглядывали Козлова. Что-то его сильно взволновало, показалось нам, хотя он и старался не подать вида. Гришка подождал, пока он наконец соорудил козью ножку, и, вытащив из кармана коробок, услужливо чиркнул спичкой.

— Куришь, земляк? — спросил у него Козлов.

— Потягиваю, — скромно признался Гришка. Он вынул из кармана штанов жирный бычок «Беломорканала», подул в мундштук, солидно затянулся.

— Рановато, — не одобрил, глядя на него, Козлов.

— Жизнь такая, — вздохнул Гришка и выругался восьмиэтажным матом. Он лучше всех из нас умел ругаться, мог в десять, в пятнадцать и даже в двадцать этажей построить. Я очень завидовал этому его умению. И еще тому, что на левой руке у Гришки синела татуировка: якорь и «Не могу жить без моря», а на правой, как и у моего отца, не хватало трех пальцев. Его постигла неудача, когда он однажды разряжал немецкий авиационный снаряд, маленький такой снарядик, как большой патрон, а трех пальцев у Гришки — как и не бывало. Козлов задержал взгляд на его культяпке с розовыми швами на месте отнятых пальцев и покачал головой:

— Разряжал?

— Ага.

— Как же теперь, без пальцев?

— Как-нибудь проживу, не я один.

— Отец, мать есть?

— Мать есть, отца нету, — спокойно сказал Гришка.

Козлов присвистнул.

— Да, земляк, видно, Жизнь тебя изрядно потрепала.

Он замолчал, задумался о чем-то, и мы тоже не знали, что делать дальше — идти гулять или посидеть еще с Козловым. Потом он сказал: «Дела!» — и принялся опять искать спички.

— Ну, что же вы притихли? — немного погодя спросил он. — Рассказывайте, рассказывайте, как вы живете. Кто следующий? — и посмотрел на меня. А я жил хорошо. Мне сделалось стыдно перед ребятами и Козловым, но тут меня выручил Шурка Иванов.

— А что рассказывать? — сказал он. — Так себе живем.

— Ну как так — хорошо, плохо?

— Середка на половинку.

— В школу ходите?

— А как же, ходим.

— Заставляют, — гася слюной окурок, пояснил Гришка. — Ученье свет, а неученье — тьма...

— Что, не нравится учиться?

— А что хорошего?

— Не слушайте его, — вмешался Толик. — Это он так... Учиться надо, разве мы не понимаем, без этого ни летчиком, ни моряком, никем не станешь.

— Ага, — показал Гришка всем свою культяпку, — мне только в летчики или моряки... А сапожником и так стану.

— А может, ты ученым станешь, кто знает?

Гришка опять выругался.

— Все равно в школе хорошо, — стоял на своем Толик.

А Зямка в подтверждение слов Толика вытянул перед собой ногу и похвастал:

— Вот, даже ботинки новые бесплатно выдали. Из свинячьей кожи!

— И мне — с гордостью показал Толик и свою обновку.

— И мне, — сплюнул Гришка и, задрав ногу, повертел у самого носа Толика огромным резиновым сапогом. Подошва на сапоге отклеилась, отвисла, из дыры вместе с соломой, подстилаемой для тепла, торчал грязный Гришкин палец. Мы дружно рассмеялись.

— А тебе что, не дали новых? — спросил Козлов.

— Дали, — кивнул Гришка. — Сказали, догоним — еще дадим...

— Так не всем же дают, — рассудительно пояснил гостю Шурка. — Дают, у кого отец погиб на фронте или тут убили. А у него, — показал он на Гришку, — пахан в полиции служил при немцах. Кто ж ему даст.

— Заткнись, — лежа на боку, лениво прикрикнул на Шурку Гришка, так, вполне миролюбиво. Но, скосив взгляд на Козлова, стал медленно краснеть. — Кто тебя спрашивал, дерьмо собачье! — вдруг раздувая ноздри, закричал он.

— А что я сказал такого? — обиделся Шурка. — Все ж это знают, весь город...

— Заткнись, я сказал! Не лезь не в свое дело.

— Я не лезу.

— Гнида!

— А сам кто?

— Кто?

— Знаем кто!

— А ну, скажи!

— И скажу! Думаешь, побоюсь!

— Скажи! — Гришка угрожающе привстал.

— И скажу! — заорал Шурка. — Полицая кусок, вот кто!

Все было, как всегда, много-много раз... С той разницей, что в этот раз Толик с Зямкой вовремя бросились на озверевшего Гришку, иначе Шурке бы несдобровать. Шурка был плотней и крепче Гришки, но Гришка — ловчей и в драке бил чем попало и куда попало. «Мне нечего терять», — говорил он. Ребята навалились на него с двух сторон, приговаривая «остынь, остынь», а он бился у них в руках, припадочно закатывая глаза, и рвался к Шурке: «Убью-у-у-у!»