За речкой шла война… - Николай Прокудин

– Жду.

– Это… довольно сложный процесс. Мне Ашот объяснил, что эти дуры сейчас потанцуют, совсем разденутся, а после туркмены начнут цену назначать, спорить, кто больше заплатит. Аукцион завертится, и развезут баб по квартирам или ещё куда. Тут тоже комнаты есть, но они дорогие. Наши белокожие бабы пользуются бешеным спросом у чурок. На местных ведь после тридцати лет без слёз не взглянешь. Ненавижу я их, проклятых азиатов! – в сердцах Шмер и внезапно громко стукнул кулаком по столику.

– Ты чего?!

– Башню заклинило от злости, – постучал себя по голове Шмер.

Ашот удивлённо глянул на офицеров, но тут же вновь переключил внимание на танцовщицу.

Началось самое интересное. Колготки, лифчики и трусики полетели в публику.

«Мафиозо» прихлопывал в ладоши и цокал языком, как горный орел-беркут:

– Ай, красавицы! Ай, голубки! Каждый раз они меня расстраивают и заводят. Редко бываю, здоровье уже не то, живот мешает. Но люблю посмотреть. Лубуюсь. Хватит! Ребятки на выход, а не то у меня сердце не выдержит и лопнет. Собираемся, я сейчас улажу со счетом.

Никита с тоской взглянул на девиц, но спорить не стал. Направился к выходу, снял с вешалки и надел на себя шинель, шапку, сапоги (именно в такой неудобной последовательности)…

Дальнейшее почти совсем не помнил. Впоследствии, даже при содействии Шмера, припоминал с трудом. И чего взбеленился? Зачем взбрыкнул?

Впрочем, понятно, чего и зачем…

Едва Ромашкин спустился по лестнице и вышел за дверь, как увидел такую картину: трое туркменов тащили упирающуюся пьяную девицу в машину. Задняя дверца «Жигулей» была распахнута, мужики впихивали её в салон, слегка поколачивая.

– Ах, вы чурки проклятые! Опять наших баб портите и насилуете! – кинулся Никита к ним.

В правой руке у него был тяжелый портфель Ашота – им он с размаху въехал по голове ближайшему азиату. Низенькому толстячку, стоящему спиной, отвесил мощный пинок в промежность. Третьему – с неудобной позиции – неловкий удар левой рукой в челюсть. На беду, компания оказалась чуть более многочисленной. Был еще водитель. Вот он-то и выскочил из машины и мощным хорошо поставленным ударом рассек Никите бровь, сбив его с ног. Дальше – отключка.

Дальше – только если верить Мишке Шмеру…

– Начал качать права и бороться за чистоту славянской расы, расист. Матерился, визжал! Ашот тебя еле утихомирил… Ты ж вышел из заведения перед нами, а мы буквально через минуту спускаемся во двор, слышим: шум, гам, драка! И кто же дерется? Наш Никита! Вернее, его бьют и топчут… Ашот что-то заорал на смеси армянского и туркменского, заматерился по-русски, схватил двоих за шиворот и оттолкнул их подальше. Они вначале хотели огрызнуться, но, узнав «мафиозо», отпрыгнули в сторону и бросились наутек. Водитель и толстяк запрыгнули в машину, а девка ещё попыталась забраться в отъезжающую машину и что-то ещё кричала об обещанной оплате. Материла она нас на чём свет! Типа, проклятые офицеры, сующие нос не в свое дело. Короче, выяснилось, что она цыганка, подрабатывающая в «вертепе» «по второму сорту». И ругалась она с азиатами по поводу количества клиентов. Троих обслужить соглашалась, а четвертого – ни в какую. Начала рядиться, спорить, вот они и решили применить силу. А ты, джентльмен хренов, вмешался. Вступился, блин, за честь дамы!.. И как теперь показаться в городе? Нет, точно месяц из гарнизона не выйду, дураков нет. А тебе, Ромашкин, вообще по вечерам рекомендую дома сидеть и забыть про Педжен.

М-да, история…

Тут вернулись бойцы с вычищенной формой.

– Ого! Молодцы! – восхитился Колчаков. – Шинель и шапка стали даже лучше и чище, чем до того, как их изваляли в грязи. Ребятки, вы заработали благодарность командования. Теперь свободны. Шагайте в казарму, замполит оденется сам. И главное, касается всех, – держать языки за зубами! Иначе – зубы прорежу.

– Так точно!!!

Никита еще раз отряхнул брюки и китель, поискал пятнышки на брюках, провел ладонями по шинели, постучал подошвами сапог друг об друга. Сойдёт! Форма выглядит более-менее. А вот морда… Ссадина над бровью, шишка на затылке, ухо ноет, губа опухла.

– Надевай вместо шапки фуражку, – посоветовал Колчаков. – Возьми мою, у неё широкий козырек. Прикроет твоё… безобразие.

Никита подошел к зеркалу, нагнулся и почти прислонился к нему лицом. Мешки под глазами, щетина на щеках, воспалённые похмельные глаза. Да, безобразие… Он отклонился на полметра – стал выглядеть получше. Отошёл на три шага – мужчина хоть куда, в полном расцвете сил. Ну, не совсем, но можно стоять в строю и не выделяться.

– Бывает! – искренне посочувствовал Кипич. – С каждым может такая история случиться! Помню, в Кабуле начальник штаба полка меня на гауптвахту посадил ни за что! Я ему правду сказал: пил с генералом. А зачем это сказал и как попался, не помню. Очнулся в камере. Мысль даже в голову пришла дурная, а не в плену ли я у духов? Вокруг каменный мешок – и тишина… О! Извини, что перебил!

– Ничо, потом мы вас всех еще перебьем! – хохотнул Виталик-разведчик. – Шутка такая, м-да…

Глава 21. Сладкая месть

Естественно, офицерский корпус – не сборище пьяниц, развратников и сумасбродов, но это и не оловянные солдатики, хотя бывают и такие. Военная машина, возможно, сама по себе ржавый бездушный механизм, но те кто служат, не винтики и колесики, а живые люди. У них, у каждого, есть обыкновенные человеческие слабости. Одни любят женщин, причем всех подряд, своих и чужих. Другие любят выпить, опять же всё подряд. Третьи обожают охоту. Четвертые жить не могут без рыбалки. Пятые спят, как сурки, сутками. Шестые читают литературу и пишут стихи. Седьмые продают всё, что можно, создавая капитал. И так далее и тому подобное…

Но так как описываемые события происходили в песках, рыбалки и охоты там быть не могло, для этого требовался транспорт, и остается всего три основных «хобби»: книги, женщины и водка. Книгочеи читали запоем всё подряд, благо в местных магазинах, в отличие от России, литература на прилавках лежала в изобилии. Те, которые любили водку, спешили провести время в обществе собутыльников или остаться наедине с бутылкой. Однако некоторые их сослуживцы тоже спешили провести время и остаться наедине… только с жёнами этих любителей «огненной воды», дамами, чахнущими в одиночестве. Порой попадались и такие, которые любили службу, дневали и ночевали в казарме. Но им доставалось ото всех. Начальник имел их за всякую мелочь, ну, а жену такого службиста – или молодой лейтенант, или туркменский друг семьи. Домой почаще надо приходить, любезный, и уделять внимание супруге.

Таким «по пояс деревянным» олухом был Мирон Давыденко. Вернее, олухом он лишь казался, делал вид, будто не знает, что его жена ходит на сторону. Чем больше супруга ему изменяла, тем изощреннее драл он подчинённых лейтенантов. Ветвистые рога никому добродушия не добавляли. Характер у рогоносца портится раз и навсегда, появляется маниакальная подозрительность, в каждом он видит потенциального любовника жены. Долго и пристально смотрит он в глаза мнимого (а может, и нет!) соперника, пытаясь отгадать: он или не он, вдруг это очередной «молочный брат». Вот таким своим особым проницательным взглядом, пронзительным и испепеляющим, начштаба осматривал помятые физиономии Ромашкина и Шмера.

Ромашкин дыхнул на Давыденко легким перегаром, и начальник, наклоняясь к лицу лейтенанта, мрачно спросил:

– Товарищ лейтенант! Что у вас со лбом и бровью? Опять прыгали по кустам? Кто это вам по рогам въехал?

– Никак нет! Никто не съездил. И рогов у меня нет, я их не выращиваю, не приобрел. Поскользнулся на глине и ударился о головой о бордюр. Очень неудачно упал в темноте.

– Пьяны были, наверное, до чертиков! – Майор шумно вдохнул ноздрями. – Эх, салаги-зелёные! Вас что, неделю в бочке с бормотухой выдерживали и вымачивали?

Мишка затеребил ухо, оно сразу покраснело даже сквозь зелёнку. Вдобавок старший лейтенант начал беспрерывно чихать и притопывать ногами.

– Шмер! Что вы ведёте себя, словно прокажённый? Ногами стучите, уши свои зелёные дергаете, слюной брызжете. Вы же офицер, а не крестьянин. Сельпо!

– Я офицер, да! И хамить не позволю. Будьте любезны выбирать слова, товарищ майор. У меня аллергия на тополиный пух и дураков. Не знаю, на что сейчас…

– Что-о-о? В нарядах сгною! Объявляю вам выговор за нетактичное поведение, товарищ старший летенант. Завтра в караул заступить!

– Ну-ну. П-п-п-оня-т-тно!

– Отвечайте, как положено! Отставить насмешки!

– Да гуляйте вы лесом, товарищ майор, со своими выговорами, куда подальше! В воскресенье вытащили из постели с утра пораньше, и вот тебе – наказание! Единственный выходной за месяц, и тот обделали.

– Молчать! Марш отсюда. Вон! В-о-о-он!

– Не шуми. Сам уйду. Позавтракать, что ли? – Шмер повернувшись к майору спиной, предложил Никите: – Пойдём поедим?