Долгий сон - А-Викинг

— Я сказал лежать стрункой! — молния прутьев, прошивающая воздух.

Шипение, хлест, красные молнии на тонкой спине, с загибом сбоку груди и захлебнувшийся голос, забитый толстой веревкой. Третий наклон, третий рывок за связанные кисти:

— Нет, сучка, ручки вперед… Не будем грызть веревочки… Не будем грудки прикрывать… Будем кричать… Вот так! Вот тебе!! Вот!!!

Сквозь вату в ушах голос. Довольный, хриплый, ненавистный голос:

— Видишь, как хорошо! Вот и умничка… Отдохни, и мы с тобой еще покричим. Четыре раза осталось. Таких громких, красивых, настоящих разика…

«Я… Не… Когда?!!»

Узнала сразу. Издали. Как всегда, строгий костюм. Холеное лицо и ухоженные руки. Неторопливая походка. Почти никаких вещей — только дипломат в руках. С подножки вагона — словно король навстречу свите. Вот и правильно — а ты встречай его, можешь еще и на коленки бухнуться…

Встреча высоких договаривающихся сторон. В сторонке. Тридцать секунд, словно тридцать лет, паузы. Толстый белый конверт. Не торопись, делай все медленно… Не тряси руками говорю, идиотка! Открой, не забудь скорчить презрительную мину… Пересчитай, внимательно… Вот только не торопись. Разверни одно для пробы, с ленцой в руках и взгляде, усмехнись… Изящно щелкни зажигалочкой…

Корчатся в полупустой урне листочки писем и белые прямоугольники снимков. Молча стоят над дымом высокие договаривающиеся стороны.

Покровительственная и понимающая усмешка:

— Ну что, вот теперь меня можно и послать?

Усмешка, еще холодней и в предел презрительней:

— Я свои слова ценю дороже…

Усмешка на усмешку:

— Чем кто? Или чем что? И, наверное, мы сейчас вот возьмем и поедем?

— Именно так. Возьмем и поедем.

Шла впереди. Стройная и гордая. Спину прямо, походка от бедра. Царственный поворот головы. Пусть сзади топает, пусть пыхтит, пусть глазами ест и раздевает…

Ага, сейчас не только глазами начнется… Молчи, дура, ни о чем сейчас не думай! Взмахом руки — «левака» на привокзальной площади.

— Леди позволит мне рассчитаться за машину? Ох, сколько льда и яду в наших глазках… Научилась, научилась быть королевой… Значит, ошейник был впору?

Золотой рыбкой на сером полу. Красноватые прутья, красные полосы, багровые концы. Набухшие, рвущиеся болью росчерки. Черные брюки, серая от пота рубашка. Белое тело, серые веревки. Мусор истрепанных прутьев. Жар. Бисер пота по телу.

Мокрым сгустком огня — на мокром полу. Мокрые щеки на мокрых руках. Искры слез на слипшихся ресницах. Толчками воздух из груди. Толчками шум в ушах. Рывками боль по всему телу. Тяжелыми гвоздями голос сверху:

— Лежать… ровно… кричать… громко… Руки, руки вперед!

Крутым кипятком розог по спине и ляжкам. Хрипящий позор: ну заткни же свой рот, дурочка! Закуси губки, ты же можешь… Дави голос, дави… Я же… не… бревно-о-о-!!!

— Порву, сучка… Всю задницу порву-у!!!

Одурелые глаза, озверелый замах. Вбитые в тело розги.

Горящим от боли червяком — рывки и изгибы на мокром полу. Воющий стыд: ну потерпи, ну не извивайся под ним, ну миленькая, ну, зайка, ну, потерпи-и-и-и!!!!

— Будешь орать, сучка… будешь!!! Не слышу! Громче! Громче!!!

Кольца снятых веревок. Ой, не трогай меня… Убери руки… Убери свой поганый рот…

Заходящийся лепет:

— Прости меня, моя королева… Будь моей богиней… Открой глаза, девочка… ну поцелуй, поцелуй же меня… сладенькая, милая, голенькая, послушная… О, моя госпожа, моя мечта…

Черные брюки. Черное мокрое пятно на них.

И пятым криком:

— Ненавижу!

2002 г.

Цикл «Пасечник»

Яблочный спас

Пару-тройку километров через лес Натка прошла, почти не заметив дороги. Сумка оттягивала плечо, тропинка петляла по корням да кочкам, но девушка шла легким, веселым шагом, с наслаждением вслушиваясь в трели птиц и вдыхая густой, напоенный зноем и разнотравьем, аромат августовского леса.

Расступившиеся березки открыли невысокую, обросшую кустами да лопухами ограду пасеки. У калитки Натка остановилась и призывно замахала рукой:

— Де-ед! Дедуля!

Он выглянул из распахнутой двери сарайчика, отряхнул из седой клочковатой бороды налипшие стружки и сдвинул брови:

— Пришла? Явление Христа народу… второй день жду как дождя в засуху! — потом перестал хмуриться и скупо улыбнулся: — Ну, проходи, проходи, гостья дорогая.

Ворчливая встреча не была игрой — Никанорыч действительно ждал ее еще в понедельник, а сегодня куковала уже среда. И Натка, сбросив с плеча надоевшую сумку, робко прижалась к широкой груди:

— Прости, деда! Но я же все равно пришла. Я всегда буду приходить!

Никанорыч неловко приобнял ее за плечи, прикрытые тонкой тканью легкого сарафанчика, коснулся седыми усами пышных волос:

— Ладно уж… — Коротко и сильно вдохнул запах: от Натки пахло летним зноем, юным тугим телом и нерастраченной страстью.

Под его рукой вздрогнула гибкая спина — вскинув глаза, девушка глянула снизу вверх и выдохнула:

— Ты мой дедуля, я твоя внучка… Правда? Я твоя, правда?

Из-под пушистых ресниц окатила его вовсе не родственным жаром, прижалась плотнее — твердые груди словно вырывались из сарафанчика, дрогнули ноги, слегка, но очень понятно изогнулось все тело, но Никанорыч решительно, хотя и несильно, отстранил от себя:

— Ох и егоза ты, Натка! Право слово, егоза… Пошли в дом, пока прямо тут до греха не довела.

В просторном, крепко сколоченном, основательном как и сам Никанорыч, доме Натка без умолку говорила, между делом выкладывая на стол всякие городские разности. Говорила о занятиях, подружках, приключениях, обо всем — но любой деревенский житель не понял бы главного: а почему ни слова о родне? Все-таки дед да внучка…

Но разве можно верить словам? У Никанорыча не то что внучек — семьи отродясь не было. Прокрутила, промусолила жизнь бобылем — но крепок оказался мужик, не растерял ни сути своей, ни воли, ни правды. Насчет «воли» — оно так, к слову… От сумы да от тюрьмы!

А Натка? О ней разговор особый, да сейчас и не к месту. Ну, кроме того, что пошел девке семнадцатый, все что надо, при ней, кроме души истосковавшейся. По мужской руке, по власти строгой, по умению не только девичье сердце послушать, но и на путь истинный наставить. Хорошенько наставить, чтобы ум через все ворота до головы добирался!

Как нашлись они, две половинки? И про то не сейчас разговор. А про что?

Ну, про яблочный спас, наверное…

Когда Натка из той же сумки красивую, с ручкой, бутылку вытащила, опять сдвинул брови дед: