Неоконченная повесть - Алексей Николаевич Апухтин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Позвольте, при чем же тут граф Василий Васильевич?
– Граф Василий Васильевич решительно ни при чем.
– Нет, это, однако, невыносимо! – воскликнул генерал, всплеснув руками. – Так все изолгались, что жить нельзя на свете. Ну, как я теперь буду рассказывать эту историю? Впрочем, сегодня суббота, и Василий Васильевич обедает в клубе. Заеду туда пораньше и порасспрошу его самого.
Граф Хотынцев, пообедав очень плотно, еще допивал свою чашку кофе с коньяком, когда Иван Сергеич приехал в клуб. Немедленно устроив себе партию в вист, он с участием подошел к графу.
– Как поживаете, граф? Мы давно не видались.
Граф вскочил с места и предложил Ивану Сергеичу свой стул, показывая этим, что считает себя совершенным мальчишкой перед маститым генералом.
– Сидите, сидите, не беспокойтесь! – говорил Дорожинский, опускаясь на стул, придвинутый ему дворецким. – Скажите, давно ли вы видели Алешу? Он здоров?
– Я видел его дня три тому назад, когда он был здоров. Но отчего сегодня все меня спрашивают об Алеше? Вы четвертый…
Дорожинский наклонился к уху графа.
– Он, говорят, разошелся с Шарлоттой. Это правда?
– Очень может быть. Я бы был этому очень рад, но решительно ничего не знаю.
«Хитрит, наверное хитрит, это сейчас видно», – говорил про себя Иван Сергеич, направляясь к ожидавшим его партнерам, но на пути его остановил Афанасий Иванович Дорожинский.
– Дядюшка, не можете ли вы представить меня графу Хотынцеву?
– Отчего же нет, – отвечал генерал и, вернувшись, представил племянника графу.
– Давно желал иметь честь представиться вашему сиятельству, – пробормотал Афанасий Иванович с таким низким поклоном, какого никак нельзя было ожидать от его высокой и представительной фигуры.
– Очень рад с вами познакомиться, – сказал приветливо граф. – Присядьте. Вы недавно из провинции. Ну, что там?
В числе вещей, наиболее привлекавших Афанасия Ивановича в Петербурге, был Английский клуб. Он уже давно был кандидатом и надеялся скоро попасть в члены, а пока ездил в качестве гостя и представлялся разным знаменитым и влиятельным лицам. Беседовать с ними было для него наслаждением. Он так заговорил графа Хотынцева, что тот несколько раз щипал себя за ногу, чтобы не заснуть, наконец, вскочил и уехал из клуба. Тогда Афанасий Иванович подошел к дядюшке и шепнул ему на ухо:
– Дядюшка, не можете ли вы по окончании партии представить меня Семену Иванычу Крупову?
– Отчего же нет? Представлю. А пока посиди около меня, третий роббер проигрываю.
Семен Иванович Крупов был самый обыкновенный генерал, проводивший всю жизнь в клубе. Как клубный старожил, он очень громко кричал и был запанибрата со всеми министрами. По этим признакам Афанасий Иванович счел его за очень влиятельного человека и давно наметил в числе тех, которым нужно представиться.
Семен Иванович Крупов играл в вист в соседней комнате и был в отличном расположении духа. Он уже записал большую партию, сдал себе огромную игру и соображал, будет ли у него шлем, или только пять леве, когда Иван Сергеич тихонько коснулся его плеча.
– Племянник мой, Афанасий Иваныч Дорожинский.
– Давно желал иметь честь представиться вашему превосходительству…
Крупов поднялся с места и начал любезно пожимать руку Афанасия Ивановича, но в это время противник его пошел с туза ник, а он второпях не рассмотрел, что у него есть маленькая пика, и побил туза козырем. За этот ренонс у него отобрали три взятки, и он проиграл роббер.
– Отроду никогда не делал ренонсов, – кричал он, вращая зрачками от гнева, – а все от этого проклятого Дорожинского. Черт бы его побрал с его представлением!
История эта сейчас же разнеслась по клубу, и когда кто-нибудь из старичков делал ренонс, другие ему говорили:
– Что это с вами сделалось, батюшка Демьян Иванович, или, может быть, вам тоже Дорожинский представился?
Шутка эта была в таком ходу, что иногда самый ренонс называли «Дорожинским».
В этот день Афанасию Ивановичу было суждено приносить несчастие. Граф Хотынцев, уехавший вследствие его болтовни раньше обыкновенного из клуба, как раз наткнулся на свою супругу, возвратившуюся от всенощной. Графиня прямо прошла в кабинет мужа.
– Скажи, пожалуйста, Базиль: правда ли, что Алеша разошелся с Шарлоттой?
– Да, я слышал об этом в клубе. А почему это может интересовать тебя?
– Я сейчас видела у всенощной княгиню Марью Захаровну, и она просила узнать все подробности.
Граф рассердился, что с ним случалось редко.
– Нет, знаешь, это очаровательно, c'est tout a fait classique![129] Ну, какое дело Марье Захаровне до Шарлотты? Как она любит совать всюду свой римский нос! Подумаешь, ей досадно, что в ее лета уже нельзя, как прежде…
– Пожалуйста, не говори глупостей. Марья Захаровна – святая женщина.
– Не спорю, что она – святая, но святость у вас понимается как-то совсем оригинально. У вас чем святее женщина, тем она больше интересуется греховными делами…
Это неосторожное слово вызвало бурю. На другой день графиня отвернулась от мужа и не отвечала на его вопросы. Граф, ненавидевший междоусобие, попросил прощения.
Между тем дело об Алеше Хотынцеве продолжало распространяться и волновать умы. Дня через два виновность Сережи Брянского сделалась очевидна, и неприкосновенность графа Василия Васильевича к этому делу признана всеми. Разногласие продолжалось только относительно места и исхода дуэли. Одни рассказывали, что дуэль была на Черной речке и что князь Брянский был убит; другие, только что видевшие Брянского живым, утверждали, что, напротив того, Хотынцев смертельно ранен около Любани. Понемногу остановились на следующей редакции: дуэль происходила в Кузьмине, около Царского, и Хотынцев легко ранен в ногу. Упорное пребывание Алеши в Царском подтверждало этот рассказ. Называли даже секундантов и удивлялись, почему никто не арестован.
Что касается до нравственной оценки события, общественное мнение отнеслось к Алеше Хотынцеву насмешливо и строго. Сережу осуждали Весьма немногие, а дамы сделались с ним гораздо любезнее, и баронесса Блендорф немедленно пригласила его на очень интимный обед. По прошествии недели недоброжелательство к Алеше обрисовалось ярче. Заговорили о каких-то денежных счетах, о том, что Шарлотта была обманута; появился на сцену какой-то подложный вексель. Наконец, княгиня Кречетова, ненавидевшая Алешу за то, что он не женился на ее дочерях, начала шепотом рассказывать какие-то скабрезные подробности, дававшие новую окраску всему делу. В этом направлении сплетня могла развиться и держаться очень долго, если бы не случилось в Петербурге двух совсем неожиданных происшествий. Во-первых, на Литейной среди белого дня появился бешеный волк и искусал двадцать человек. Весь Петербург единодушно заговорил о волке. Впрочем, для прекращения дела о Хотынцеве этого было бы еще недостаточно. Разговор о бешеном волке, хотя он явление редкое, мог быть исчерпан в два дня, и после двухдневного
