Ной Буачидзе - Илья Дубинский-Мухадзе

Беленкович ответил, что как раз он первым докладывал чрезвычайному комиссару Орджоникидзе о ненадежности Нижевясова, и поэтому не нужно ставить на одну доску людей, не сумевших по обстоятельствам, от них не зависящим, выполнить приказ и попавших в ложное положение, с авантюристами и мародерами.

— Спорить бесполезно, — повторил Фигатнер.

— Вот приказ о сдаче оружия и всех ценностей, вывезенных нами из Ростова, — минуту спустя твердо сказал Беленкович. — Я прошу дать мне возможность встретиться, поговорить с Буачидзе. Он должен понять!

…Возможно, что Буачидзе встретился бы с Беленковичем и поверил бы, что тот действительно был не в состоянии выполнить приказ Орджоникидзе направиться в Царицын. Но… Ной боялся быть необъективным. Мягкий, кристально чистый, органически не терпящий малейшей лжи, Ной мучительно переживал несколько случаев, когда он, поверив честному слову, возвратил свободу политическим врагам, и те немедленно принялись снова вредить революции.

«Впредь я буду непримиримым», — сказал себе Ной и велел направить Беленковича под конвоем в Екатеринодар— в Кубанскую чрезвычайную комиссию. Теперь, когда все счастливо окончилось, Ной строго выговаривал себе: «Надо уметь видеть, что за человек перед тобой. Неспроста Владимир Ильич в каждом разговоре по прямому проводу требует: «Учитесь, товарищ Ной, управлять. Это архиважно!»

Ной вздохнул. Время было начинать прием. Одной из первых в кабинет вошла уже немолодая женщина. Увидев Ноя, остановилась, всплеснула руками:

— Батюшки, неужели это вы?

Ной поспешил обнять владелицу квартиры, где он жил в 1906 году, Любовь Владимировну Осипову.

— Почему же вы опять к нам не пришли, или теперь свою квартиру имеете?

Несложное дело Осиповой было благополучно разрешено, и Ной пошел проводить ее до крыльца. Навстречу спешил Яков Бутырин[41], красный, взволнованный. Новый, еще совсем не обношенный военный костюм висел как-то особенно неуклюже на сутулой спине военного комиссара. На левом стеклышке очков в железной оправе — они служили Якову Петровичу еще в ссылке — разбежались мелкие трещинки.

— В Апшеронские казармы проникли две сотни неизвестно откуда появившихся казаков! — издали крикнул Бутырин. — Они подбивают красноармейцев взять пушки, идти совместно на ингушей.

— Едем туда скорей! — тотчас же решил Ной.

Они сели в автомобиль и поехали на Тифлисскую улицу, в казармы. Навстречу попался открытый автомобиль английской военной миссии, обосновавшейся в старинном особняке на тихой улице Лорис-Меликова. Толстый полковник Пайк приложил руку к фуражке. Когда машина Ноя удалилась, Пайк весело подмигнул своему спутнику — они только что побывали в казармах. Пайк дал строгий приказ покончить, наконец, с Буачидзе.

Во дворе казармы шумела толпа — перемешались красноармейцы, казаки, сбежавшиеся на шум горожане. Ноя узнали, приветствовали, солдаты помогли ему взобраться на стол, заменявший трибуну.

— Куда и против кого вы собрались идти? — спросил Ной. — Разве вы не видите, что перед вами не трудовые казаки — провокаторы. Каждый, кому дорога наша республика рабочих, солдат, крестьян, казаков и горцев, сейчас пойдет на свое место и даст возможность народной власти спокойно вести дела.

Выдвинувшийся вперед казачий есаул выкрикнул:

— Не слушайте защитника азиатов! Под станицей Терской ингуши льют кровь «наших братьев. Берите пушки! Русские вы чи турки?

Ной поднял руку:

— Я призываю вас сохранить мужество, твердость. Проклятое царское прошлое говорило сейчас устами того гражданина, который назвал трудящихся горцев азиатами. От старого строя остался страшный яд, который отравляет наше сознание. Поэтому мы так легко поддаемся провокации. Я не сомневаюсь, вы все хотите мира. Довольно крови!

Из группы казаков-провокаторов грянули выстрелы. Ной пошатнулся, схватился рукой за шею. Попытался продолжать речь:

— Товарищи!.. Не давайте войне…

Захлебываясь кровью, Ной Буачидзе упал.

Бутырин доставил Ноя на автомобиле в центральную больницу — в недавнем прошлом военный госпиталь.

Видавшие виды хирурги молча склонили головы: три пулевые раны, и каждая смертельная. Пуля, вошедшая с правой стороны шеи, перебила крупные сосуды в грудной полости, последовало внутреннее кровоизлияние. Зияющая рана у десятого ребра. В правом надплечье большая дыра от разрывной пули, она раздробила ключицу и плечевые кости.

Не приходя в сознание, Ной умер.

…С полудня 20 июня Владикавказ был объявлен на военном положении. Без особого пропуска никто — ни пеший, ни конный — не смел покинуть город или въехать в его пределы. Начальник заставы, выставленной у много раз описанной русскими поэтами почтовой станции Ларе, китайский доброволец Лю Си на свой риск сделал исключение для седоков одного запыленного экипажа. Старший из путешественников, высокий грузин в полотняной блузе, протянул Лю Си сверток с винными ягодами:

— Пожалуйста, угощайтесь! Инжир из нашего сада. Мать сама собирала для Ноя… Не знаете, он сейчас во Владикавказе?

Лю отвел глаза. Нет, пусть кто-нибудь другой скажет брату Буачидзе — это был Николай Григорьевич — страшную правду.

— Извините, не могу ответить.

— Ничего, ничего, — по-своему понял замешательство китайца деликатный Николай Григорьевич. — Чхубиани будут знать.

Ночью Яков Бутырин и Сандро Чхубиани проводили братьев Буачидзе в больницу. Николай Григорьевич попросил до утра оставить их в маленькой комнате, где на железной солдатской койке лежал укрытый красным полотнищем мертвый Ной.

В это время в степи, на перегоне, стоял поезд. Роза в который раз устало спрашивала проводника:

— Когда двинемся, сколько еще до Владикавказа?

Утренние выпуски владикавказских газет известили, что в пять часов вечера 21 июня тело председателя Совета Народных Комиссаров Терской республики будет перенесено в здание Народного Совета. Одновременно сообщалось, что на экстренном заседания Совнарком рассмотрел и удовлетворил просьбу братьев покойного: он будет похоронен в селении Парцхнали, в горах Западной Грузии.

22 июня Терская республика прощалась с главой своего правительства, бесстрашным солдатом ленинской гвардии товарищем Ноем. По обеим сторонам Александровского проспекта выстроился почетный караул: красноармейцы, ингуши, осетины, кабардинцы, казаки, китайцы. У гроба стояла Роза Шабалина. Она, наконец, приехала, но Ной, отдавший революции всю жизнь, не дождался своего друга.

В воздухе кружился аэроплан. Верные своей присяге, офицеры русской армии, военные летчики Александр Русанов и Николай Просвирин сбрасывали обращение терской коммунистической организации к населению Владикавказа. Просто и очень точно было написано: «Буачидзе не знал, что такое страх, отчаяние или жалобы. Своим влиянием он не раз предотвращал ужасные кровавые столкновения между народами, населяющими Терек. И любовь к нему загоралась всюду, где он появлялся… Надо так жить, чтобы так умереть».