Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

— Ну понял, понял. Греби давай, отдыхай.

— Будь здоров!

На улице Опутя достал из кустов акации упрятанные в них картину и разбойничью булаву, отомкнул пленника.

— Канай вперед, родной.

И Ничтяк поплелся впереди, послушный командам: право, лево… Страх мигом вымыл из него и жадность, и наглость, и воровскую спесь: остаться бы живым, а там уж — будем посмотреть… Надо же — вмазался, словно последний фуцманюга!

Митя Рататуй жил в большом, затейливо и богато построенном доме, с настоящим садом вокруг; в саду беседки, лавочки, качельки… По меркам начала века — чисто помещичья усадьба, — или доктора, или инженера, или чиновника средней руки. До недавнего времени принадлежала она немцу Яшке Эргарту, свалившему три года назад на историческую родину; в ряду местных шедевров архитектуры и зодчества дом прочно занимал первое место. А ведь был он не так уж и стар: Яшка-то приехал в Малое Вицыно в сорок первом году. А закончил строиться, дай Бог памяти, и вовсе в сорок седьмом!

Тут история такая: в заполошно-кровавом сорок первом году успели-таки вывезти с юга России некий маленький заводик. Что он производил — и тогда-то мало кто знал, а теперь уж и вовсе запамятовали. Ну, назовем так: Готовую Продукцию. Завод Готовой Продукции. Что-то такое очень точное и маломерное. А главное — необходимое. До того, что порою сам Сталин орал, радировал, телеграфировал, телефонировал, — что-де Готовая Продукция нужна как хлеб, как воздух, как штурмовики Ил-2… Перевезти-то завод перевезли, поставили на новое место, да вот беда: работать на нем оказалось некому. Вот так: дирекция на месте, и трудится, трудится целое конструкторское бюро — а Продукции нет как нет… Оказывается, всех основных мастеров (а их и было-то всего шесть) мобилизовали в тревожный для родины момент и направили в Народное ополчение, где они и сложили в первом бою свои полные простой рабочей думы головы. Приехала мелочевка, обслуга, набитые спесью придурки: незаменимых, дескать, у нас нет! А Москва долбит, словно дятел: как хлеб, как воздух! Как хлеб, как воздух! Словно в воду упадают эти слова. Нет Продукции. Нет Продукции. Нет, нет, нет Продукции. Хорошо. Не понимаете нормальных слов — начнем говорить другими. Сначала арестовали начальника цеха Готовой Продукции: он же должен ее выпускать — а где она? Быстренько судили и расстреляли, по законам военного времени. Через неделю проделали то же самое с начальником планового отдела и всем его аппаратом. Потом взяли — по восходящей — заместителя директора по снабжению; по производству. Интервал — строго неделя. И вот в один прекрасный день (а может, и ночь) директор вызвал к себе главного кадровика, положил перед собою на стол пистолет и сказал:

— Крутись, сука, как хочешь — а чтобы через неделю был на моем заводе еврей.

— Ну вот еще! Сейчас, побежал искать. Вы вон в КБ загляните: их там немерено, кудрявых! Вести сюда по одному, или всех сразу?

— Э… верно!.. — директор затряс лысой башкою. — Что же, что делать-то?.. Мне ведь не мозги, а руки нужны… Немца, немца ыези, вот!

— Во дает! Ну, в Берлин командировку выписывайте. Кто же позволит: секретнейшее производство! Да и не знаю я, где их теперь искать, с Волги выселили, а дальше…

— Шмальну. Тебя, сука, шмальну, главного инженера… Всех зашмаляю. И себя в конце. Найди немца, своло-очь!..

— Да где, где?

— Хоть в п…де-е!.. — взвыл директор, и — коротенький ростом — свалился со стула и засеменил к кадровику, чтобы стукнуть его наганом в лобешник.

В день, когда взяли главного инженера, на заводе появился Яков Эргарт — нашел-таки кадровик! По графику, еще через неделю должны были прийти за директором, — но он, под клятву, выпросил себе маленькое продление. Теперь-то он мог лупить себя в грудь: появилась надежда! И правда: Продукция пошла. Сначала немного, но вскоре Яшка, сам чуя нужду и опасность, раскололся и выдал заныченные адреса еще четырех соотечественников, скрывающихся по Союзу под видом то евреев, то литовцев, а то и под русскими фамилиями. На них-то и держался завод до конца войны, и немцы не боялись: их тут прикрывали надежно все: и заводские, и райком, и даже НКВД, понимая: если вдруг сюда, в невероятную захолусть и тьмутаракань, донесется по телефону спокойный глуховатый голос: «Нэужели ви нэ можете понять, что Продукция нужна как хлэб, как воздух…» — тут же придет конец спокойному тыловому сидению, многие поплатятся свободой, а кое-кто — и жизнью. Хотели было подстраховаться, притереть к сложному производству местный контингент, однако отступились: неплохой вроде попадался народ, умельцы, иные выдумывали удивительные штуковины, но делали на тяп-ляп, полагая, что главное дело — в голове; другие, наоборот, ничего не выдумывали, работали незатейливо, да прочно, — предмет не видал ласки от их рук, и сам гляделся неживым. А учиться не хотели ни те, ни другие: я, мо, какой есть, такой и есть, и не ваше дело мне указывать! Поэтому местные держались на заводе лишь в подсобке: грузчики, коновозчики, уборщики, сторожа… Несколько ребятишек попали в цеха учениками слесарей, токарей, электриков, — но ни один не угодил в учение к немцам, те даже разговаривать не стали, объяснили так: потомки по крайней мере трех поклений людей, имевших дело с подобным производством, могут лишь быть допущены к освоению Продукции: столь тонка была технология. Ни голова, ни руки тут были не главное, этого-то добра можно было сыскать!.. вот что? — немцы и сами не могли толком разъяснить… Как бы то ни было — после войны завод сразу снялся и отправился по прежнему адресу, оставив груды железа, хлама, разоренных построек, трубы, торчащие отовсюду, как кишки инопланетных гигантов; в городе — перепорченных эвакуированными девок, сожительниц, детей-выблядков, нестрогую заводскую мораль, обязательные воспоминания: «Как в войну-ту робили!..»., и — немца Яшку Эргарта. Остальное все увезли, даже мальчишек-учеников, пристроенных на заводе, — и не вернулся ни один. А на фундаментах, помещениях, сараях — возник однажды кирпичный завод. Но это ведь — уже совсем другая история, правда?

Яшке сам директор не советовал ехать с заводом. «Те места, — сказал он, — насквозь продуваются, проглядываются и простреливаются. Тебе ведь разницы нет, где работать, везде при деле окажешься». Остальные четверо отбыли все-таки, надеясь на послевоенные послабления, и напрасно: уже через полгода кто оказался за Полярным кругом, кто возрождал набирающие снова мощь леспромхозы, кто… э, стоит ли продолжать тему!

Эргарт тем временем возводил свой знаменитый дом. Директор оказался человеком благодарным: увозили ведь не все, лишь самое ценное, многое было дешевле бросить, потом выпросить или сделать новое; ясно было, что остальное растащат местные жители. Так вот: пока не сняли охрану, Яшке уже разрешили кое-что вывезти на стройку. И он все собирал кропотливо: досочка к досочке, кирпичик к кирпичику, листик железа к листику, — ну, а дальше там: труба к трубе, рейка к рейке, — разный набирался материал! Так ведь и человека можно было понять: подселили в плохонькую избу к многодетной семье, — потом через многие вызовы, разрешения, проверки удалось-таки вытащить сюда жену, приехала с двумя дочками, шести и восьми лет. Тут уж спасибо: дали комнатушку в построенном заводом бараке, и выжить помогли, не обижали ни заработком, ни карточками; жена так и не работала, ходила по очередям, сидела с ребятами, варила-жарила-тушила-солила. Да горсовет выделил еще эвакуированным делянки под картошку, — ничего, скоротали лихолетье.

Два года Эргарты строили дом. Шмат земли им отвели огромный, еще стараниями директора завода, — вот там-то Яшка и ковырялся денно и нощно. Устроился он шофером на райкомхозовский ЗИС-5: в такое время нельзя без машины — надо привезти то, другое, — а уж денежки-то считать он умел! Хотя надо заметить: никто в семье Эргартов никогда не гляделся худо из-за одежки, или бледным, недоедающим. Девки бегали бойкие, веселые, Грета каждый свободный час проводила на стройке, кропотливо подбирала щепки, хлам, скоблила шкуркою шесты, колонны, затейливо вырезанные досочки…

И — ах, какой получился домина! Не дом — дворец, по маловицынским понятиям: с фасада — большое высокое крыльцо, нет — широкая лестница с боковыми площадками, обнесенными перилами, с каждой стороны на площадках — кресла-качалки; зал за массивными роскошными дверьми. По три окна справа и слева от дверей; наличники с нерусскою резьбой. Железная, выкрашенная голубой краскою крыша с крутым подъемом; флюгер, длинные трубы, каждый кирпич с белой каемочкой..

Но сказано уже: ладно бы дом! Это, в конце концов, полезное помещение, где люди живут и спасаются от природы. Самое главное — дом этот окружала усадьба. Деревья, теплицы, кусты с разной ягодой, цветники причудливых форм… Беседка с круглой крышей, уютно покрашенные качели, скамейки с загнутыми спинками, небольшой фонтан с чистой водою…