Хэда - Николай Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разговор с Таракити затягивался, и Ябадоо подступал все ближе и все ласковей улыбался. Выбрав удобный момент, он засмеялся и, поглаживая рукав Александра, спросил, не лучше ли перейти в другое крыло дома, выпить немного сакэ, отдохнуть и освежиться.
Прошли по длинной галерее с полураздвинутыми бумажными окнами с видом на сад и со множеством цветущих гортензий за подоконниками.
– Вот это... здесь... вот, – любезно сказал хозяин, открывая дверь. – Квартира Кокоро-сан. Здесь занимается и обдумывает, как лучше построить корабль. В моем доме он все решил. Шпангоуты здесь изобретены... пожалуйста, проходите. – Ябадоо захихикал, выставив два верхних желтых зуба, вытянув лицо и сузив его так, что щека ела щеку.
«Какая красивая комната!» – подумал Таракити. Напротив двери висела белая кекейдзику с чьей-то очень четкой черной росписью двумя крупными иероглифами. А-а! Собственноручная подпись Кавадзи! Великий дар! Глубоко тронут! Преклоняюсь!
Таракити встал на колени и поклонился, как перед образом.
– Наша любовь к главным чиновникам государства, – объяснил Ябадоо, обращаясь к Гошкевичу. – Выставляем их подписи, как хорошие картины гениев. Надо уметь так красиво расписаться... хи-хи... Тут много вкуса. Эту прекрасную подпись я предпочту любому великому произведению... Есть ли такие картины в Европе?
– Пока еще нет, – ответил Гошкевич.
«Бесценный дар помещен в комнату Кокоро-сан! – подумал Таракити. – Наверно, с ведома Кавадзи. Иначе не может быть. А ведь Кокоро-сан мой ровесник!»
В комнате еще картины. Ябадоо сказал, что развешиваются и меняются каждый месяц. Но если в окрестных лесах все цветет, то не всегда на картинах будут цветы.
На одной прекрасные яркие птички, стоят очень тесно, одна побольше, другая маленькая, нахохлилась. Еще картина с потоком весенних вод, падающих с утесов. И еще что-то страшное, может быть черные вьющиеся корни или обломанные сплетения ветвей, ожидающие солнца. Все в темноте с красными трещинками; как бы всюду щели в ад.
– Наука кораблестроения велика, и всему есть научные объяснения, – говорил Александр. – Проектировка, корабельная архитектура, вооружение и оснастка корабля – все это у вас еще впереди. За три месяца вы могли научиться, как скопировать и построить шхуну. Но этого мало. Идет очень опасный новый век. Настает время машин.
– Да. Парусные суда распиливают и в них вставляют паровые машины, – сказал Таракити.
– И вставляют в старые, и строят новые, в том числе огромные. Есть суда железные. Надо изучать теорию постройки судов. В основе всего математика и физика. Вычисление центров, заданное водоизмещение. Любой опыт ограничен там, где нет знания теории.
Таракити хотел учиться всей душой. Он слушал жадно. Я готов все записывать, хотел бы сказать он.
«Ум у меня есть, память, руки, сердце здоровые, сообразительность. Но еще нет разрешения. Еще ничего не решено. Подождите, у старых чиновников есть важные привилегии, опасно, страна может погибнуть, есть тайные силы. Но тайные силы – это не я. Я просто хочу учиться, учить и быть полезным. Время идет, я молод, могу учиться, я все могу запомнить, а моя жизнь зря проходит. Погодите. Вот вам сакэ, вот сакайя. Вот вам штофка водки. Да подтянитесь, возьмите пример с других. Вам же дана привилегия – право носить халат мельчайшего самурая! Вы – дворянин!» – так о судьбе Таракити думал Александр Александрович, имея и себя в виду.
– Надо уметь составлять чертежи любого судна. В основе всего – математика.
«Останьтесь! Учите нас! – хотел бы взмолиться Таракити. – Но нет. У них война, и они уходят. Что же будет?»
– Хочу предупредить вас, Таракити, чтобы вы не обольщались раньше времени полученными здесь знаниями. Вы – способный человек и должны учиться дальше. – «Что же скрывать?» – полагал Александр.
Не все офицеры согласны. «Вам-то такое дело? Не все ли вам равно! Зачем вы так стараетесь?»
– Скоро мы спустим шхуну? – спросил Таракити.
– Это только первая буква в алфавите.
Вошла Сайо и стала расставлять угощение.
Многочисленные линии обводов и рыбинсы, как Кокоро-сан называл еще неизвестные прежде деревянные части, изображенные на чертежах, сначала казались Таракити как бы глупой детской игрой. Но имело смысл. Конечно, не игра!
– Где же учиться? – спросил Таракити.
– Адмирал говорил с Эгава и с Кавадзи, чтобы в Японии открыть школу кораблестроения. Он сообщит об этом вашему правительству. С отплытием шхуны из Японии наши отношения, как мы надеемся, не прекратятся. Будем всё объяснять вашему «главе кистей», который, кстати, теперь уж губернатор. Симода-бугё, начальник управления для приема иностранцев, важная персона.
– Но сделают ли наши?
– Теперь они сделают. И мы думаем, что сделают быстрей, чем можно предполагать.
Таракити оживился, съел кусок прекрасной рыбы тай. Съел маленькую хризантему, редьку, похожую на крем, моллюска из раковины и запил глоточками сакэ.
– Сайо, сядь с нами, – сказал Александр.
Японка присела. Таракити посмотрел на нее. Лицо с острыми скулами слегка подкрашено, как фарфоровое. Очень гордое, взгляд жесткий и недоступный. Ей, кажется, неприятно, что Таракити на нее смотрит, как он осмеливается?
«По-моему, они любовники... Но раз правительство говорит, что этого нет, то и я поверю...»
Гошкевич достал из папки рисунки Можайского. Земля взрыта, как на батарее, вокруг квадрат небольших валов. Закутанные в черное, с полузакрытыми от солнца лицами, крестьяне роются в земле. Идет высадка рассады риса. Да, уже весна. Всюду начинаются работы на полях.
Есть небольшое поле и у семьи Уэда.
– Когда на шхуне, то вспоминаю, – заговорил Ябадоо и усмехнулся, – вижу работы с кореньями, сгибание горячих балок шпангоутов, рубку канатов военными мечами, варку смолы и засмаливание, все это что-то очень известное и нашему уму. Похоже на страшные пытки, которым в нашей стране подвергали христиан... хи... хи-хи... Вспомните и вы и подумайте об этом...
– Пришло письмо из Симода, – сказал Гошкевич, – кажется, адмирал договорился с американцами, идет к нам на шхуне.
Александр не ответил.
Таракити поблагодарил и простился. Дома он рассказал, что Сайо – жена Кокоро-сан.
– Замолчи! – испугалась мать.
Таракити тут же сказал, что об этом никто не знает. Ябадоо постарался. Даже ее подруги молчат, добавил что-то еще более ужасное про Ябадоо и его семью.
– Сын! Замолчи, – мать кинулась к Таракити и зажала ему рот.
– Замолчи, замолчи, – подтвердил отец. – Пойдем на работу, и ты мне потихоньку расскажешь.
...Александр после ванны надел приятный бумажный халат. Сайо подала ему еще один пушистый ватный; к ногам поставила жаровню – хибачи.
Взяла шемисэн, и сразу же звуки струн погрузили Александра в другой мир.
«Он любит мою музыку, это воодушевляет его так, что он совершенно забывает меня!» – подумала Сайо.
Александр, казалось, понял, очнулся и взглянул на девушку. Она так развлекала его, так старалась угодить, была так заботлива и создавала уют и жертвовала ему собой, а так жесток ее взор. Он никогда не смеялся с ней и не смягчался. И она всегда смотрела на него без доброты! А вот говорят, что женщины привязчивы, что женщины Востока податливы. Но в ее любезностях есть что-то устрашающее.
На полу расстелена постель и положен валик у изголовья. На этом валике из красного шелка черные волосы, цвета воронова крыла, в сложной прическе окаймляли ночными волнами смуглое лицо Сайо.
Желтый фонарь с черными и синими рыбами и морскими драконами бросал странный и зловещий отсвет на ее постель. Ее тело казалось вызолоченным, и тени злых чудовищ касались его. Ее тонкие ноги лежали свободно и покорно, а жесткий рот и острые скулы лица как бы подчеркивали выражение страдания на ее лице, боль и отчаянную решимость, адское терпение и благородную, непоколебимую и непобедимую гордость.
Душа этой маленькой женщины, роскошной в своей золотистой, юной худобе, стройной и тонкой, оставалась недоступна и непокорна, но тело подчинялось скользящим теням, как ее обязывали.
В ласке она холодна, с жестким, даже злым взором или с закрытыми глазами, сжимая зубы, словно переносила пытку и ненавидела. Но ни звука жалобы.
Утром Александр сказал:
– Ты настоящая жена европейца! Скажи мне что-нибудь... Хоть что-нибудь...
– Что сказать? – сквозь зубы спрашивала Сайо.
– Что ты хочешь.
– Я никогда и ничего не хочу. Я очень покорная! – со вздохом сказала она и посмотрела насмешливо. Она прошептала: – Я всегда только подчиняюсь.
– Как?
– Я делаю только то, что мне велят.
– Ах, какая ты, право!
Он стал жадно целовать ее, и она закрыла глаза, стиснула зубы и пыталась отстраниться, и на короткий миг ее лицо, казалось, выразило чувство торжества и счастья.
