Аргонавты средневековья - Владислав Петрович Даркевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Себе порой я в тягость сам,
Мне нет нигде покоя –
Сегодня здесь, а завтра там —
Желание такое!
Тангейзер
Кочевую жизнь профессионального певца вел и видный немецкий лирик Вальтер фон дер Фогельвейде и рыцарь из Баварии Тангейзер, вокруг имени которого сложились легенды. Первый, покинув Вену, много странствовал по Германии, Италии и Франции, а второй в заботе о спасении души испытал все тяготы морского путешествия в Палестину. «Двенадцать яростных ветров» Средиземноморья дули в паруса его корабля:
Ах, тот, кто движется вперед,
Счастливейший на свете!
А я все жду, когда придет
Ко мне попутный ветер!
Сирокко шел с востока,
Летела трамонтана,
Зюйд-вест трубил жестоко
С пустыни океана.
Мистралем обжигало и греческим пронзило,
Норд-ост дул и арзура, левант им отвечал,
Подуло африканским, турецким просквозило, —
Одиннадцать свистели, двенадцатый крепчал.
Временами поэт уже «не чаял избавленья»:
Однажды бурей злою
Меня к скале прижало,
А в этом — я не скрою —
Веселенького мало.
Когда сломались весла, смекните, что случилось!
Порвало парус в клочья, пустило по воде.
Мне все гребцы сказали, что им не приходилось
Терпеть, как этой ночью, и я скорбел в беде{206}.
Согласно Саади, путешествия неотделимы от ремесла певца, «который голосом Давида останавливает течение воды и птицу в полете». Специальные наставления скоморохам-мутрибам{207} гласили: при входе во дворец нельзя хмуриться; следует заучить много газелей{208} на все случаи жизни — о разлуке и свидании, верности и жестокости, наслаждении и жалобе. Сообразно времени года нужно выбирать песни весенние и осенние, зимние и летние. «Если бы даже ты был несравненным мастером своего дела, все же смотри на вкусы твоих слушателей» («Кабус-намэ»){209}.
Народные сказители странствовали по Востоку вплоть до недавнего времени. Экспедиция Н. К. Рериха встречала их даже на безлюдных просторах Центральной Азии: «В пустыне вас нагоняет проезжий певец — сказитель легенд и сказок — бакша. За плечами его длинная ситара{210}, в сумках седла несколько разных барабанов. «Бакша, спой нам!» — И бродячий певец опускает поводья своего коня и вливает в тишину пустыни сказ о Шабистане, о прекрасных царевичах и добрых и злых волшебницах»{211}.
В раннесредневековой Европе, где знание ученой латыни монополизировала просвещенная элита, эпическая поэзия на народных диалектах распространялась в устной передаче. Носителями живого слова для не умевших читать, но любивших слушать, стали жонглеры — профессиональные певцы и декламаторы-исполнители, а иногда: и авторы песен, поэм и повестей. Они комбинировали прозу со стихом: прозу передавали в декламационной манере} стиховую часть пели. В исполняемых под музыкальный аккомпанемент эпических сказаниях, где историческая канва почти исчезла под разновременными напластованиями, запечатлелась коллективная память и коллективная фантазия народа, переданные певцу длинной чередой поколений. Бережно хранимые воспоминания о «славных деяниях предков» окружал ореол древности; достоверность занимательных повествований о былом ни в ком не вызывала сомнений. В героических поэмах черпали образцы для подражания; средневековый люд находил в них поучение и забаву. Появление светской литературы на народных языках не преуменьшило роли фольклора, ибо доступ к книге оставался привилегией немногих избранных. Поэтому устное творчество пережило века.
Общедоступность искусства бродячих певцов обеспечивала им многолюдную и пеструю аудиторию. Их песни звучали в деревне и городе, на корабле и в таверне, на церковной паперти, в замке и монастыре. Когда вокруг жонглера собирался все возраставший кружок слушателей, он энергичным возгласом призывал к тишине и начинал речитатив, аккомпанируя себе на маленькой арфе или виоле. Героико-эпическую песню или духовный стих жонглер исполнял торжественно-приподнято. Рассказывая сказку или полную плебейского задора новеллу, он добивался наглядности повествования, старался «заразить» слушателей своими чувствами:
«Он то повышает, то понижает голос, делает паузы, играет и жестикулирует… Настроение и восторг слушателей передаются и ему и, особенно, когда аудитория не может сдержать смеха, он увлекательно и заразительно хохочет вместе с ними, прерывая рассказ. Необычайно подвижно и его лицо. Морщины его то собираются, то разглаживаются, брови насупливаются, когда речь идет о суровых и печальных фактах; с появлением же в рассказе сентиментальных и идиллических сцен на его лице появляется улыбка. В торжественных и патетических местах он приподнимается, лицо становится суровым, поднимает руку и грозит пальцем»{212}.
И слушатели не скупились на монетки, которые бросали жонглеру, «завернув полу кафтана». Знатный сеньор щедро награждал сказителя, который достойно восхвалил подвиги его предков на званом пиру. Духовные лица поощряли исполнителей благочестивых поэм о чудесах святых и знаменитых реликвиях. Вместе с торговыми караванами, паломниками или крестоносным ополчением жонглеры переправлялись через широко разлившиеся реки, заходили в богатые и славные города, пересекали границы нередко враждующих государств. Они поспевали везде, всегда оказываясь там, где скапливался народ: на церковном празднике и ярмарке, на выборах нового папы и свадебном торжестве в замковых покоях. Перед ними опускались подъемные мосты замков, гостеприимно распахивались ворота дворцов и двери деревенских харчевен. Знали, что их приход нарушит унылую монотонность будней, введет в соприкосновение с широким миром, раскинувшимся за пределами ближней округи.
Жонглеры происходили из разных сословий. Среди них были разорившиеся крестьяне, ремесленники, променявшие свои инструменты на виолу и арфу, безместные клирики и даже отпрыски владетельных семей. Пешком, в седле или повозке они блуждали по свету, сочетая пение и игру на инструментах с цирковыми трюками. Они ночевали в придорожных кабачках, песнями расплачиваясь за приют, а в теплое время года располагались прямо под открытым небом. Они нищенствовали и голодали, их существование было полно превратностей и унижений в погоне за куском хлеба. «Жалко смотреть на него, оборванного, босого, без рубахи, при северном ветре, на дожде. Но, несмотря на все это, он всегда весел, его голова всегда украшена розами; он непрестанно поет и просит у бога только одной вещи — чтобы
