Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

Разъяснял, до мелочей разжёвывал отец сыну науку варки, а поставит к дманице – без подсказки никак не получается. Не упредишь, то не доварит, то свиное железо из дманицы вынет, только и годится рыбакам на грузила. С закалкой то же самое, поковки крошатся, ломаются. А без уменья не ковач – подмастерье. О сварке и говорить нечего, от одного удара разваливалась. Сколько ни учил Добрыга Якуна, сколько ни приносил треб Сварогу, сколько ни молил бога надоумить сына, вдохнуть в него умельство, всё без толку.

– Ты, отец, мне самое заветное слово не сказал. Поведай, и я таким хытрецом, как ты, стану! – так отвечал сын на отцовскую досаду.

Рудый на три года младше, а давно понял: не в бормотании заговорных слов прячется умельство. Суть в ином, не в потаённых словах. Любовь надо к корчему делу иметь, хотение, беспокойство, из-за которого спать не можешь, и в корчиницу, к горну бежишь, как к любушке-зазнобушке. Тогда поймёшь, чем дманица дышит, о чём искры из раскалённого железа или оцели говорят, для чего непонятные слова произносят.

Как не радоваться, когда на твоих глазах, по твоей науке, твоими стараниями парень в ковача превращается. Что из Рудого не простой ковач получится, а хытрец, который и своего наставника в умельстве превзойдёт, понимал Добрыга и радовался тому. Но хоть и почитает парень сурового ковача за отца, как не всякий сын почитает, а всё же чужая кровь. Чаду своему Добрыга не мог передать умельства, и в том печаль его была. Всё же имел надежду: может, из младшего, десятилетнего Ставра, добрый корч выйдет.

Махал Якун ковадлом, управлялся с изымалом, топил дманицу, а как наступал зарев, подсыхало болото, отправлялся за рудой. Там, на болотах, дела у него на удивление ладились. Добрыга сам изумлялся. По запаху парень руду чует?

2

У горна, наковальни жарко. Работники поскидали рубахи, кожаные фартуки надели на лоснящиеся от пота тела. Дверь распахнута настежь, но червеньское солнце прокалило и высушило воздух, превратило землю в огромную корчиницу. Во дворе дремота, листья на черёмухах, берёзе, что растут у тына, не шелохнутся. Куры, гуси со своими выводками забились в тень. Горластый петух притих, не ищет ядрёных зёрнышек многочисленным мужатицам, сидит тут же, один глаз дремлет, другой зорко оглядывает двор. Собаки с высунутыми языками лениво лежат рядом с будками, куда не достигают солнечные лучи. Лишь голуби с важным видом расхаживают по двору. Бойкий сизарь вскочил на порог, повертел головой, поглядел на полуголых людей, отправился восвояси.

Рудый нет-нет да и метнёт короткий взгляд на дверь. Но не голуби притягивают его взгляд. На обед работников кликала Резунка. И хотя до обеда было далеко, юнота ждал вестницу. Он бы и на обед не ходил, только бы в дверном проёме беспрестанно появлялась задорная девчонка с острым, как резун-трава, язычком. Мимо пройти не может, не поддев, не кольнув парня. То спросит: «Ты почто, Рудичок, с утра рыжий, а к вечеру чернявый?», то объявит на всю избу: «Нам и жировиков жечь не надо, Рудого отмыть хорошенько, вот и светло!» Допекает, допекает, иной раз сам Добрыга не выдержит, прикрикнет на разошедшуюся дочь: «Да оставь ты парня в покое, не видишь, умаялся за день, еле ноги таскает». А мать лишь головой качает, знать, ведает то, о чём дочь сама ещё не догадывается. А Рудый бы день-деньской любовался смеющимся личиком да слушал прибаутки-задиры. Разве можно сердиться на Резунку? С ней и самый пасмурный день светел, без неё и солнце не в радость.

Якун и Рудый стояли наготове у горна, тут не зевай, Добрыга и кладивом огреть может. Дубок на особой наковальне нарубал зубилом насечки на топорах, готовил изделия к навариванию стальных лезвий.

Цвет железа менялся. Из тёмно-вишнёвого переходил в алый, затем алый словно бы расплавлялся и поковки сияли полдневным солнцем. От топора, оцелевой обоймы полетели белые искры. Добрыга рубяще выкрикнул:

– Давай!

И вот железное лезвие вставлено в стальную обойму, удерживаемое клещами, лежит на наковальне. Рудый с Якуном мощными ударами сваривают меж собой раскалённые железо и оцель. От горящих углей, раскалённого металла, производимой работы жара в корчинице невыносима, но работникам сие словно любо. Добрыга как ни в чём не бывало готовит следующий топор.

Якун бухает ковадлом по обойме, а мысли его витают далеко от корчиницы. Может, потому и не ладятся корчие дела у сына ковача, что в корчинице он лишь телом, но не душой. Не за горами зарев, и отправится Якун на болота. Черпать руду да вытаскивать её волокушами на берег – жилы порвать можно. Но Якуну добыча руды в охотку. На болотах приволье, не то что в жаркой, задымленной корчинице. Спозаранку, ещё солнышко ясное не выглянуло, убежит с луком, тулом, полным стрел, да верным Ушканом на озерцо за утками. Пока товарищи поднимутся, костёр наладят, охотник с добычей вернётся. В этом году возьмёт на болота Ставрика – хлёбово готовить, сушняк для костра собирать. Какая-никакая, всё же помощь. На болотах Якун старший. Беляй и Дубок в подчинении. Ежели руду не чуешь, намаешься с рожном, намучаешься с кладями. Будешь попусту болото мостить. Для нечуткого глаза всё болото одинаково. Ан нет! Над рудными гнёздами и кривулины-берёзки, и безвершинные ёлочки не такие, как на пустом месте, и у болотной травы цвет особый. Почему так, Якуну неведомо, но признаки рудных залежей знает крепко.

Якуну нравится быть старшим. Со старшего спрос особый, это понятно, и это душу тешит. Но и люди твоего слова ждут и ему повинуются. В этом отношении Якун не понимает отца. Сколько раз славенцы просили Добрыгу в уличанские старшины, так и не согласился. Сейчас бы уже, глядишь, славенским старшиной стал. Нет, не хочет Добрыга людьми повелевать. Сколько ни просили, всегда один ответ: «Ковачем жил, ковачем и помру. Иного не надобно». В корчинице – да, слово Добрыги закон. А за воротами Добрыга такой же, как все. От людий и градских старшин хытрецу почёт и уважение. На вечах, славенских и градских, оглядываются на него людие, ждут, кого словом своим поддержит. Знают: то слово весомо, обмысленно, не верхоглядно. Выплаты, и мостовые, и пошлины Добрыга сам на себя считает. Старшины, что назначены пошлину собирать, не перечат, не пересчитывают. Знают, не словчит ковач-хытрец, отдаст Городу положенное, да ещё лучшее. При таком почёте давно бы в лучших людях ходил, но у Добрыги к другому душа не лежит. Кроме своей корчиницы, иного знать не хочет.

Не понимает отца Якун. Бьёт ковадлом по топору, приваривает оцель к железу и размысливает. Не записаться ли ему в ротники, или уйти кметом в княжью дружину. А что? Силушкой его Род не обидел, на кулачки без страха идёт, луком не хуже кмета владеет. Мечом и копьём научится биться.

Когда Якун представлялся себе ротником или княжьим кметом, виделся ему Добрыня, княжий уй, воевода и ближний советчик. Телом Добрыня дороден, но не толст, не жирен, как обленившийся боярин. В движениях ловок и быстр. Искусен Добрыня в ратном деле. Научиться бы так же на мечах биться, как княжий воевода. И в жизни Добрыня весел, лёгок. Горазд и песни петь, и на гуслях получше иного гусельника играет. Киевского князя новгородцы особо не любили, но Добрыня по сердцу пришёлся.

Конечно, кмету из Яви в Навь дорога короче, чем ковачу. Так от тебя же самого всё зависит. Не трусь, владей оружием, держи в исправности коня и доспех, до седых волос в кметах проживёшь. В бою трусить нельзя, по кулачкам знал. Пока не вышел на поединок, хоть враз всем богам молись, дрожи, как осиновый лист. Но начался бой – всё, все страхи побоку оставляй. Дрогнешь хоть на миг – уложит тебя противник тотчас же метким ударом. Чуял в себе Якун тягу к ратному делу, раздолью, и не было сил противиться. Нынче привезёт руду, иначе нельзя, отец на него надеется, поговорит с отцом. Пусть отпускает со двора в белый свет.

Закончив сварку, Якун опустил млат на пол, отёр пот со лба, невзначай взглянул на дверь. Но не Резунка притягивала взгляд Якуна. Беляй, без которого за рудой не уедешь, пребывал в отсутствии. Ушёл подмастерье к своим, помочь на сенокосе. И хоть дал Добрыге слово, сверх того тыном городским поклялся, что вернётся к зареву, был бы на месте, Якун бы не терзался. Мало ли что, вдруг к сроку не вернётся. Червень к концу идёт, каждый день в корчинице нудьгой оборачивается. Всякое утро, выйдя во двор, первым делом на небушко взглядывает, не наползли ли тучи чёрные, что несут дожди проливные. А тут ещё и Беляй ушёл. Потому и тянется взгляд сам собой к двери, не появилась ли в ней могутная фигура молчуна-подмастерья.

3

Отцу, старшему в семье, надобно жить не сегодняшним днём, но и вперёд смотреть. Отец Добрыги добрый двор огородил, знал, разрастётся семья. Нынче в избе живут Добрыга с Добришей, Резунка да Ставрик. Трапезничают в избе, но парни ночуют в истобке. Якун вырос, пора женить, да и Резунка в пору входит, пятнадцать лет сравнялось. Не заметишь, и Ставрик вырастет. Это в молодые лета годы тянутся, а зрелости достиг – бегут наперегонки. Да и Беляй с Дубком не вечно в холостяках будут ходить. Женятся, в истобке жить не станут. Того и гляди на стороне гнездо совьют и уйдут от Добрыги. Уйдут – новых подмастерий учить придётся. Была ещё одна причина, вызревавшая подспудно, рождавшая не объяснимые самому себе желания. Жил Добрыга по Прави, которую считал справедливейшим законом, и хотелось ему, чтобы и семья его и домочадцы жили такоже. Правь обережёт, оборонит. В помыслах своих необдуманных, легковесных человек иной раз врагом себе делается. Правь славить, по Прави жить – сбережённому быть. И Дубка, и Беляя, и Рудого считал Добрыга своими, и желалось ему сберечь близких ему людей от неведомой силы, разрушающей Правь. Посему замыслил Добрыга ставить большую избу, двухъярусную, чтоб места всем хватило. Шибко Добрыге хотелось, чтоб будущий Резункин муж оказался способным к корчему делу и к нему, тестю, жить перешёл. Для хорошей избы большие деньги нужны. Добрыга человек серьёзный, самостоятельный, ни от кого не зависящий. Брать деньги под резы для него – нож острый, заработать надо. Потому и услал за рудой и Якуна, и обоих подмастерий, и Ставра в помощь отправил, чтоб парни от основной работы не отвлекались. При тяжёлой работе хорошая еда – первое дело. Ставр, конечно, не стряпуха и не сокалчий, но воды натаскать, дров наготовить, костёр жечь может. Нужда заставит, помаленьку-помаленьку и кашу научится варить, и кисель. И взрослым помощь, и малец к труду приучится. Кашеварить сподручнее было бы Резунку отправить, да у неё с матерью и дома работы хватает, на восемь человек и холстов, и бели порядочно требуется.