Моя жизнь. Мои современники - Владимир Оболенский

Гораздо труднее было положение заведующих статистическими бюро как руководителей подчиненной им вольницы статистиков.

Из среды бывших земских статистиков вышло немало крупных большевистских деятелей, и едва ли я ошибусь, если скажу, что большая часть деятелей старой большевистской гвардии в какой-то период своей жизни проходила через земские статистические бюро. Это обстоятельство побуждает меня несколько подробнее остановиться на описании своеобразной среды земских статистиков.

Земские статистические бюро представляли собой как бы маленькие, раскинутые по губернским городам запорожские сечи. Эта аналогия невольно мне приходит в голову, ибо, подобно казакам запорожской сечи, земские статистики были преимущественно людьми, не ужившимися в нормальных для того времени условиях государственной и общественной жизни и создавшие свои вольницы с особым бытом и неписаными законами.

Из кого вербовались земские статистики? Специалистов, статистиков-теоретиков среди нас почти не было. Даже большинство заведующих статистическими бюро черпало свои статистические познания главным образом из практического опыта. Имея общие сведения по политической экономии, они в своем большинстве были полными невеждами в области математической статистики и статистические методы, основанные на теории вероятности, усваивали из практики и от здравого смысла. Это обстоятельство, впрочем, не умаляет огромного значения трудов земских статистиков для изучения России.

Если руководители земских статистических бюро были все же людьми культурными и образованными, то рядовые статистики в этом отношении представляли чрезвычайную пестроту. Людей с законченным высшим образованием среди них было немного. Много было недоучившихся студентов. Некоторые из них, приглашенные в качестве регистраторов на подворную перепись, увлекшись работой и кочевой жизнью, просто теряли вкус к продолжению учения и поступали в штат постоянных сотрудников, другие (и таких было много) были исключены из университетов за какие-нибудь политические истории. Довольно много было бывших административных ссыльных, получивших право жить и работать в провинциальных городах. Попадались среди статистиков и бывшие чиновники, не поладившие с начальством, много было народных учителей, доучившихся и не доучившихся провинциальных гимназистов и т. д.

Тип земского статистика и особенности службы и быта в статистических бюро сложились в 80-х годах, когда земства еще не получали правительственных субсидий, а потому ассигновали на статистические работы весьма скромные средства. Поэтому оклады статистиков были минимальные. Для первых статистиков работа была своего рода подвижничеством, на которое они шли из-за воодушевлявшего их интереса. Даже в 1896 году, когда я приехал на практику в Псковскую губернию, заведующий получал 100 рублей в месяц, статистики — от 40 до 80 рублей, а счетчицы — 25 рублей. Прежде оклады были еще меньше. Они могли быть соблазнительными разве для народных учителей, получавших совсем голодные жалования; любой же окончивший гимназию юноша всегда мог найти себе лучше оплачиваемую частную или государственную службу.

Сознание своей жертвенности и отсутствие материального интереса, связывавшего их со службой, делало статистиков особенно требовательными в отстаивании своих прав, ибо человек, связанный с работой почти исключительно интересом умственным, естественно желает проявлять в ней свою инициативу и творчество.

Отсюда возникла пресловутая «коллегиальность» статистических бюро, ставшая основой их неписаных конституций.

Формально статистики были подчинены своим заведующим бюро, а эти последние — земским управам, ответственным перед земскими собраниями. Фактически взаимоотношения сложились совершенно иначе: заведующие статистическими бюро, поступая на службу, обычно проводили свою программу в земских собраниях и выговаривали себе полную автономию в вверенном им деле и независимость от управских коллегий. Управы охотно соглашались на эти условия, тем более, что деньги на статистические работы поступали от казны, а наблюдение за ними возлагалось законом на оценочные комиссии. Предоставляя заведующим автономию, управы перелагали на них и свою ответственность за ведение дела перед земскими собраниями. В большинстве земских собраний установился обычай приглашать в заседания заведующих статистическими бюро с нравом совещательного голоса. В дебатах о статистике председатели и члены управы обычно соблюдали нейтралитет, и вся тяжесть защиты дела вместе с ответственностью за него падала на заведующего. Это узаконенное обычаем переложение ответственности принимало иногда совершенно несуразные формы. Так, в орловском земском собрании мне однажды пришлось выступить с докладом, против которого высказался сам председатель губернской земской управы С. Н. Маслов, формально ответственный за мой доклад и за мои, как лица ему подчиненного, суждения, Исход этого спора был предрешен. Собрание не могло не поддержать своего избранника, председателя управы. Но самая возможность нашего спора в земском собрании показывает ненормальность постановки всего дела земской статистики.

Во внутренней жизни статистических бюро противоречие между формальным правом и реальными взаимоотношениями проявлялось в еще большей степени. Формально все служащие статистических бюро были подчинены заведующим, фактически же заведующие вынуждены были считаться с неписаной конституцией, по которой они были лишь первыми между равными. По этой «обычной» конституции, статистические бюро управлялись коллегией статистиков. Коллегии устанавливали программы исследований и принципы разработки собранных материалов. Они же распределяли работу между сотрудниками. Без их согласия заведующие не могли приглашать новых сотрудников. Во всех этих вопросах за заведующими было признано лишь право вето, которым они, впрочем, пользоваться избегали, боясь создать так называемый «конфликт».

В новом бюро, каким было псковское, куда я попал на обучение, «коллегиальность» проводилась неукоснительно. Все свободное от работы время статистики проводили в заседаниях, на которых велись бесконечные споры из-за деталей программы или требовались от заведующего объяснения по поводу его отношений с управой, с губернатором и т. д. Плохо приходилось тем заведующим, которые, доведенные до отчаяния притязаниями своей вольницы, раньше времени показывали когти, отстаивая свои формальные права. В таких случаях разражался неминуемый «конфликт». Статистики коллективно подавали в отставку, и работа приостанавливалась. Единственно правильной тактикой заведующих был также «измор». Нескончаемые заседания со спорами о выеденном яйце начинали надоедать самим статистикам, не говоря уже о том, что задерживался ход работы. И вот, когда они запутывались в сетях «коллегиальности», заведующие начинали прибирать к рукам бразды правления.

Работать нам приходилось очень много. Летом, на исследованиях, начинали работать в 5 утра, а кончали в 7–8 вечера, делая лишь краткий перерыв для обеда, а зимой сверхурочная вечерняя работа длилась иногда месяцами. Такая напряженная работа естественно отбивала охоту от непроизводительных заседаний коллегии. Возникновение частых заседаний в старых, налаженных бюро было плохим признаком: это означало, что в жизни бюро наступил какой-то кризис и подготовляется «конфликт». Ни одно бюро, как бы успешно ни шли его работы, не было гарантировано от периодически возникавших «конфликтов», ибо основной причиной их было не самое дело и его постановка, а мятежный дух статистической вольницы, соединенный с созданным ею же самою бытом узкой кружковщины.

Трудно теперь, через много лет, восстановить совершенно специфическую атмосферу, существовавшую в статистических бюро. Статистики, поселявшиеся большой группой в губернском городе, в редких случаях были местными жителями. Чуждые местной жизни, они и не стремились заводить новые знакомства. Жили обыкновенно своим тесным кружком, как жили политические ссыльные в городах русского Севера и Сибири. Конечно, провинциальная жизнь того времени, ярко изображенная в рассказах Чехова, была убогой, но замкнутая жизнь статистиков содействовала развитию в них нездорового ощущения своего коллективного превосходства. В большинстве случаев это ощущение было обратно пропорционально объективному положению вещей: чем тупее и невежественнее был человек, тем больше, попав в среду статистиков, он проникался чувством самодовольства. Уже проходили времена, когда статистики были своего рода подвижниками и имели некоторое право своим подвижничеством гордиться. Кадры интеллигенции быстро возрастали, а спрос на нее сокращался. Поэтому в конце 90-х годов уже немногим из лиц, шедшим в земскую статистику, приходилось отказываться от более выгодной карьеры. К тому же и оклады статистиков возрастали, а квалификация их, в связи с увеличением на них спроса, падала. Таким образом, мало оставалось от духа жертвенности и подвижничества прежних времен. Но осталось сознание как бы своей избранности и презрительное отношение к окружающей среде. Со статистиками происходила приблизительно та же эволюция, какая более ярко проявилась в среде революционных партий, когда люди, действительно рисковавшие своей жизнью из-за идеи, прошедшие через ссылку и каторгу, продолжали ощущать свою геройскую исключительность в пореволюционной обстановке, никаких жертв от них не требовавшей, и когда даже всякий приклеивший себе ярлык с.-д. или с.-р., не имея в прошлом никаких заслуг, чувствовал свое превосходство над заслуженными общественными деятелями, этих ярлыков не носившими. Та же психология избранности сохраняется и современным коммунистическим «дворянством».