Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

было этой книги, и второй тираж ее расхватали сразу, как и первый. Просто удивительно, как публика попалась на эту удочку! Но текст «завещания Петра» снова был перепечатан в книге — на видном месте.

Гайлярде вскоре же, разбогатев, покинул Францию, и океанская волна выбросила его в Новом Свете, где он вложил свои гонорары от продажи де Еона в издание авторитетного «Вестника Соединенных Штатов».

Дипломаты почитывали скандалезную книжицу, но уже посматривали на Россию настороженно. В это время Леонард Ходзько, ученый студент из Вильно, выпустил в Париже свою книгу: «ПОЛЬША. Историческая, литературная, монументальная и иллюстрированная».

«Завещание Петра I» Ходзько уже снабдил политическими комментариями; особенно же развил пояснения к 6 касательно вопроса о Польше, которая, раздробленная, уже не принадлежала сама себе. Фальшивка так часто стала мелькать перед глазами европейских народов, что уже никто не сомневался в агрессивности русских планов…

Грянул 1854 год, и вот что удивительно: Наполеон III в точности повторил Наполеона I, — только «завещание Петра I» из книг вдруг перешло в тысячи листовок, и ветер разбросал их над рядами французских колонн в Севастополе. Проклятая фальшивка вырастала в обвинительный акт против всей русской политики!

Корреадор даже выпустил в свет картографическое издание — «Карту увеличения пространств России со времени Петра I до наших дней», приложив к ней, словно горячительный пластырь, и пресловутый текст «завещания»…

— Это политическое завещание, — внушал Корреадор читателю, — было набросано Петром Первым в 1710 году, вскоре после сражения под Полтавой, исправлено им в 1722 году — после Ништадтского мира, и окончательно отредактировано канцлером Остерманом…

С большим опозданием, но все же позволю себе задать вопрос Корреадору:

— Простите, мсье, а разве бывают завещания императоров, которые бы редактировались их чиновниками?

* * *

Вскоре имя де Еона снова выплыло наружу. Остроумный Ломени увлекся личностью автора «Фигаро» и дал публике прекрасную монографию об остроумце прошлого Пьере Кароне — Бомарше. Естественно, что, задев Бомарше, нельзя было миновать и его очередной «невесты».

С глубоким сожалением Ломени пришел к тяжкому выводу:

— Нет, не такая жена была нужна великому драматургу!

И мы согласны с Ломени полностью: конечно, лучше пусть любая другая, но только не такая, как наш кавалер де Еон…

Интерес к личности де Еона не угасал. Одни говорили, что он был мужчиной, другие — женщиной. А патологический осмотр его тела в 1810 году был всеми давно забыт.

«В самом деле, — толковала интеллигентная Европа, — кто это был… он или она?» Тогда в этом вопросе решил разобраться Луи Журдан, почтенный издатель парижской газеты «Век».

— Кавалер де Еон, — бестрепетно заявил он публике, — не был и кавалершей… это былО кавалершО! То есть — нечто среднее между мужчиной и женщиной. Или все вместе: мужчина с женщиной.

И, сделав такое заявление, Журдан назвал свою книгу о де Еоне соответственно: «Гермафродит»; вышла она в 1861 году, и публика набросилась на нее со всем пылом.

Русская историческая наука внимательно присматривалась к тем европейским скандалам, где задевали авторитет преобразователя России. Между тем Россию клевали походя — все кому не лень. Любое военное или политическое потрясение — сразу, будто из-под земли, всплывает и это «завещание».

Даже когда Россия освободила братьев-болгар, даже тогда, на Берлинском конгрессе, Россию одергивают, и вновь, как бельмо в глазу, торчит эта фальшивка.

В самом деле, вот 8 и 9 этого «завещания».

— Что эти параграфы говорят? — рассуждали дипломаты. — Петр Первый завещал потомству: неустанно расширять русские пределы к северу и югу вдоль Черного моря, возможно ближе подвигаться к Константинополю, к Греции и к Индии; обладающий же ими будет обладателем всего мира. Именно это поползновение России к обладанию миром мы и наблюдаем сейчас во всей русской политике…

Такими выводами иностранные дипломаты зачеркивали все жертвы России, принесенные страной ради свободы славян, и приписывали России агрессивные планы… Что бы ни делала отныне Россия, куда бы ни повернулась своим громадным телом, — везде торчат ее пятки: «Уважаемая великая держава! Вы бы там поосторожнее, в Каракумских песках у Каспия… Не прикроетесь научными целями! Мы-то ведь знаем, что у вас на уме…»

— В чем вы нас подозреваете? — спрашивал канцлер Горчаков.

— Знаем мы ваши черные замыслы, — отвечала Европа.

* * *

Не успел еще остыть интерес к журдановскому «Гермафродиту», как в Брюсселе появилась невзрачная брошюрка некоего Бергольца, в которой автор смело задал миру вопрос:

— Кто же был действительным автором петровского завещания, которое уже всем набило оскомину? И в брошюре своей ответил:

— Сам император Франции… Наполеон!

И привел тому доказательства. Как видно, этот Бергольц был человеком хорошо начитанным; он изучал «наполеониану» тщательно и придирчиво. Потому-то Бергольц и заметил то, чего не заметили даже маститые историки.

А именно: поразительное сходство высказываний Наполеона о могуществе России (как в начале своей карьеры, так и в ссылке на острове Святой Елены) со всеми четырнадцатью пунктами этого завещания!

«И тут, и там, — пишет Бергольц, — те же общие мысли, одни и те же заключения. А в местах, где биографы цитируют собственные слова императора, снова те же образы и выражения, которые можно найти в речах Наполеона и в документах, им продиктованных…»

Первый голос, пусть даже ошибочный, в защиту России прозвучал. Но брошюра Бергольца не имела никакого веса на безмене дипломатии. Русских продолжали трепать старым способом.

Тогда российская историография подала и свой голос:

— Ни с берегов Прута, ни с поля Полтавской битвы, ни со стола «всепьянейшего собора», ни, наконец, со смертного одра, — утверждали русские ученые, — Петр Великий никогда не писал своего завещания!

Это верно. Почуяв приближение смерти, Петр велел подать ему грифель и аспидную доску.