Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

Вся операция, от начала до конца, не заняла и сорока минут. Близнец, бережно перенесенный санитарами на носилках в палату, уже начинал потихоньку приходить в сознание. Бокшацу помогли стянуть перчатки и снять окровавленный халат — так, чтобы сам он ни к чему не прикасался руками, и он, без малейшего перерыва, приступил к подготовке к следующей операции. А на хирургическом столе его уже дожидался очередной пациент, с раздробленным бедром.

Когда я вошел в штабную палатку, время близилось уже к полуночи. Лейтенант Пандер оживленно беседовал о чем-то с Нойхоффом, Хиллеманнсом и Ламмердингом. Он производил впечатление человека, хорошо осведомленного о течении войны, и придавал особое значение тому, что наше наступательное движение на Москву было остановлено не только в нашем секторе, но и по всему фронту Группы армий «Север». По его сведениям, значительные бронетанковые силы и многие эскадры Люфтваффе были переброшены для усиления Группы армий «Юг», двигающихся к Киеву с целью его захвата.

— Таково личное решение Гитлера, — многозначительно и явно отработанно проговорил он, по привычке пробегая пятерней сквозь свою сильно обгоревшую в недавнем бою шевелюру. — Генералы отговаривали его от этого. Они хотели прежде всего оказаться в Москве.

— И это было бы не лишено смысла, — медленно выдавил из себя Хиллеманнс. — Мы могли бы быть в Москве в течение месяца. Что вы думаете по этому поводу, герр майор?

Прежде чем ответить, Нойхофф неторопливо раздумывал минуту-две. Он не часто комментировал действия вышестоящего руководства, в особенности когда приказы исходили прямиком из ставки Гитлера.

— Если то, что говорит Пандер, правда, — проговорил он врастяжку, — то это означает, что наступление на Москву на некоторое время приостановлено. А вам, юноша, — наставил он указательный палец на Пандера, — я посоветовал бы построже следить за тем, что вы говорите вслух. Людям там, наверху, общая картина происходящего известна гораздо лучше, чем нам с вами. Но зачем потребовалось останавливать армию, наступающую на врага без всякого сопротивления с его стороны? Это, вынужден признать, представляется действительно странным. Это противоречит всем правилам ведения войны, которым меня обучали…

Для Нойхоффа это была почти мятежная речь.

После настойчивого и продолжительного преследования красных глубоко на их территории, понеся тяжелые потери и отправив на тот свет еще больше врагов, вернулся наконец кавалерийский эскадрон фон Бёзелагера. Он в очередной раз подтвердил то, что давно уже не являлось секретом ни для кого, — территории на расстоянии 15–25 километров к востоку от нас не контролировались абсолютно никем. Ничейная земля.

Мы все продолжали укреплять наши оборонительные позиции. Время от времени русские устраивали налеты бомбардировочной авиации, отличавшиеся, впрочем, исключительной неточностью бомбометания. Мы ежедневно посылали на восток разведывательные дозоры, но, видимо, наш контрудар у Межи все же возымел на красных свое действие: они, ради своего же блага, вели себя очень тихо.

Солдаты, изнывая от монотонного безделья, сами напрашивались в эти дозоры. Однако единственная медицинская помощь, которую мне приходилось им оказывать по долгу службы, состояла в том, чтобы удалять из их тел жала диких пчел, защищавших от наших разведчиков свои лесные гнезда. Было, правда, еще несколько случаев расстройства пищеварения, после того как в нашем меню появилось мясо местных диких кабанов. Близнец достаточно окреп после операции для того, чтобы его отправили долечиваться в госпиталь уже в Германии. Мы играли в Doppelkopf, купались в озере, слушали «Лили Марлен» и — как и весь остальной 650-километровый фронт — впадали в устойчивое оцепенение.

Оцепенение

Пока мы пребывали в этом оцепенении, русские лихорадочно работали над тем, чтобы преградить нам путь на Москву.

Казаки тоже не замедлили извлечь для себя выгоду из нашей неожиданной и необъяснимой остановки. Красная Армия постаралась сполна использовать все то жизненное пространство, которое было уступлено ей практически даром. К востоку от Межи русские подготовили мощную систему оборонительных укреплений, состоявшую из траншей, блиндажей, противотанковых рвов и заграждений из колючей проволоки. Они устроили минные заграждения, усилили свои части переднего края, организовали их снабжение всем необходимым и в конечном итоге сконцентрировали на нашем направлении значительные силы, для того чтобы еще раз противостоять нам.

Все это время мы были вынуждены беспомощно отсиживаться у озера Щучье и выслушивать рассказы наших разведывательных дозоров о том, насколько стремительно развивают русские свою оборонительную систему, а также читать доклады воздушной разведки Люфтваффе, в которых указывалось на постоянное подтягивание противником к фронту свежих сил и артиллерии, не говоря уже о наблюдаемых ими с воздуха многочисленных железнодорожных составах с боеприпасами и продовольствием. Каждый прошедший таким образом день означал в дальнейшем два дня задержки в нашем продвижении к Москве: один день, потерянный уже и так, сам по себе, пока мы утомительно бездействовали, занимаясь всякой внутрилагерной чепухой, плюс еще один день, в течение которого Красная Армия окажется в состоянии реально воспрепятствовать нашему наступлению — когда таковое наконец произойдет, — ввиду своей лучшей подготовленности к его отражению.

Я, как мог, старался заполнить унылое однообразие тех дней обучением и подготовкой новых людей, пришедших на замену Вегенеру, Дехорну, Крюгеру и двум санитарам-носильщикам — всем тем, кого я потерял за последние три недели. На водительское место Крюгера мне повезло заполучить Фишера, исключительно компетентного в своем деле человека, в гражданской жизни — автомеханика из Хамборна. Он честно бился до последнего, чтобы привести «Мерседес» в более-менее приемлемое состояние, но в конце концов вынужден был признать: «Он совершенно никуда не годен, герр ассистензарцт. Почему бы вам не выдать мне дня на три проездные документы в тыл? Я бы тогда смог пригнать вам новую машину». Уехал Фишер на «Мерседесе», а вернулся через три дня на «Опеле „Олимпия“», который, как он объяснил, собрал своими руками из двух других «Опелей», брошенных где-то в тылу на свалке металлолома. Я посчитал не слишком благоразумным расспрашивать, как ему удалось провернуть это.

Место Вегенера занял унтер-офицер Тульпин. Перед тем, как оказаться в России, он прошел французскую кампанию, имел очень хорошую подготовку и, надо признать, был гораздо отважнее и трудолюбивее Вегенера. Совершенно не походили они друг на друга и внешне. У Тульпина было узкое лицо с тонкими, плотно сжатыми губами, проницательными и даже пронизывающими собеседника глазами. Лично мне самому он больше всего напоминал этакого сухопарого нахохленного попугая. Но он был вынослив и совершенно не щадил себя, оказывая помощь раненым, а в ходе дельнейших жесточайших боев неоднократно доказал, что на него всегда можно смело положиться.